унитаз laguraty
при исполнении их мы ничего не должны утратить из накопленных ранее богатств духа и ума человеческого. Ничего! Только обогатиться, подняться выше. А если космические дела начнут теснить в нас человеческое, то зачем он, космос?
Пространство, Ас, имеет лишь три измерения, в человеке их тысячи.
И не случится, я уверен, бед, которыми ты, стремясь поставить на своем – да, только для этого! – нас пугаешь. Мы дадим Алю просто так больше, чем он взял бы любой хитростью, – и он это поймет. Зачем же ему ловчить! Да и чего бы стоила организованная мощь нашего мира, наше знание жизни, умудренность пятитысячелетней историей, если один человек смог бы все нарушить?.. Так что, Астр, я скажу тебе то, что и в прошлый раз: пусть живет, пусть входит в наш мир и будет таким, каким будет. Поможет раскрыть загадку Одиннадцатой планеты и Дана – хорошо, а нет – значит, нет. И последнее: ты, Ас, знаменитый астронавт, талантливый исследователь космоса, но от должностей и занятий, где решаются судьбы человеческие, тебе, по-моему, надо держаться подальше. Или другим удерживать тебя от этого, как угодно. Ты жесток, непроницателен, подвержен элитарному чванству и, самое серьезное, на слишком многое идешь, чтобы поставить на своем… ИРЦ, мнение учителя Иловиенаандра 182 о Линкастре 69/124 не для эфира, только для Совета Космоцентра.
ИРЦ. Принято.
ИЛО. Теперь, если считаешь нужным, ставь вопрос на голосование. Прощай!
9. ПРОБУЖДЕНИЕ №3
Проснувшись утром, Берн не сразу понял, отчего его переполняет – ну, просто плещет через край! – бодрая, светлая радость. Он вскочил с ложа, выбежал на поляну. Городок еще спал. Красный сплюснутый диск солнца выбирался из-за горизонта между медными стволами. Было тихо, свежо, туманно. Крепко пахло росой и хвоей, опавшими листьями. Что-то в мире было не так, что-то надо вспомнить!
«Хорошо!» Берн засмеялся солнцу. Веселая, озорная сила наполняла его мышцы, каждую клетку тела. Захотелось пройтись колесом, трава просто манила кувыркнуться. А что? Он так и сделал. Ледяная трава обожгла ладони. Колесо вышло на славу: четыре оборота из конца в конец поляны. Он даже не задохнулся.
Неподалеку высилась веерная пальма с шероховатым стволом в темных и серых кольцах. Берн азартно поплевал на руки и полез, смеясь своей прыти, полез, как папуас – не карабкаясь, а будто взбегая ногами и руками. Он добрался до чуть-чуть подрагивающих вееров без передышки. Внизу были маленькие домики, из них выходили маленькие люди. Солнце из красного стало оранжевым. Легкие шеренги облаков плыли над корпусами-волнами Биоцентра.
– Эге-геееей! – закричал профессор: просто так, попробовать голос.
«…еей!» – отдалось в деревьях.
– «Мяу-у!» – передразнил внизу кто-то из биологов. Это отрезвило Берна: что это он, действительно, как кот? Он полез вниз. «Что со мной творится?» И вспомнил: тело! Он чувствует новое тело.
…Нет, оно не новое – его. Вот коричневая родинка у ключицы, пятна от прививки оспы ниже левого плеча; вот старый, довоенных времен, шрам на боку, память о студенческой демонстрации, потасовке с полицией – врезал один кованым ботинком по ребрам. Но дело не в том: под кожей с метинами жило не прежнее тело сорокалетнего мужчины, поношенное и деформированное нездоровой жизнью, а крепкое, налитое гибкой силой тело двадцатилетнего атлета Оно-то и было настоящее, его!
Нет-нет, надо точно вспомнить: в каком, собственно, смысле оно – его? Ведь и в двадцать лет он был не такой – сутулый анемичный юноша. А сейчас – ого-го, оля-ля! Берн напряг бицепсы. высоко подпрыгнул, схватился за горизонтальную ветку клена, подтянулся, метнул тело вперед, перекувырнулся в воздухе, стал на ноги «Вот это да! Я никогда не умел так делать».
От толчка желтые листья клена сбросили на него дождь росинок Он засмеялся от щекотного наслаждения и изумился еще одному открытию: кожа умела коротко и резко подергиваться, чтобы сбросить каплю влаги, как у молодых лошадей.
Минуту он забавлялся: клал на бедро травинки, веточки – и сбрасывал их движением кожи.
Так поэтому оно и его: владение всем в себе? Нет, вспомнил Берн, есть и сверх того еще, самое главное: он выбирал. Полурастворенный в биологической жидкости, когда к нему сходились щетины зондов и электродов, он необыкновенно много знал – чувствовал (или это жидкость знала?) о себе, о телах человеческих и иных. Он знал не слова, не числа – что-то большее: чувственную суть каждого органа, мышцы, жилки, взаимодействия всего этого, телесную идею себя. Он проникал в это сначала неуверенно, с тайной жутью, но чем далее, тем спокойней. И, постигнув возможности, стал выбирать – собирать, конструировать свой биологический образ: чтобы не слишком могуч, это лишне, но и не тщедушен, чтобы и по характеру, и по внешности, и главное – по миру сему было в самый раз. Поэтому и получилось его тело, в большей степени его, чем данное при рождении.
Берн осмотрелся. Ива у домика Тана была в ржаной охре, клены сияли чистой желтизной, кусты вдоль фотодороги пылали багряно. Все это странновато выглядело в темно-зеленом обрамлении лиственниц, кипарисов, пальм, плюща, но все равно – признаки поздней осени. «Долгонько же надо мной трудились. И вот он – я!»
На него снова накатило ощущение безмятежного счастья – того простого счастья, что не связано ни с событием, ни с удачей. Радостная песня жизни: вот солнце взошло, начинается день, тело полно сил, движения точны, голова ясна, ноздри жадно пьют лесной воздух… мир прекрасен и все нипочем! Берн, не зная, куда себя девать, помчал сломя голову в глубину леса. Трава хлестала по икрам, встречные ветви налепили на лицо и плечи красную мокрую листву – это только веселило его. Наткнулся на дикую яблоню с некрупными янтарными плодами: сорвал несколько, раскусил, причмокнул с удовольствия: с детства он так не лакомился!
Потом он летал. В домике Эоли (того не было) взял крылья, поднялся на место своего позора, первый уступ лабораторного корпуса, снарядился, попробовал, как слушаются крылья, стоя у края на прохладных плитках. И – с отвагой в сердце, но с замиранием в желудке – ринулся навстречу солнцу.
И получилось. Не могло не получиться, пришло само то, что раньше не давалось. По простым и точным командам нервов крылья расправлялись, забирали под себя упругий воздух, взмахивали, несли его. А он и не думал о нервах и командах – плыл в воздухе легкими брассовыми движениями. Сначала только прямо, потом повороты, вираж с потерей высоты, вираж с набором ее… Сердце замирало и крылья начинали трепыхаться неровно, когда сознавал, как ужасно далеки внизу крохотные домики, деревца, фигурки. Но – преодолел.
…Вспоминая после свой полет, Берн понял, почему Ли не смогла ничего толком объяснить, научить его полету. Для нее, как и для него теперь, это было естественное самоочевидное действие – как ходьба. Попробуй растолкуй ее неходившему.
Но это пришло позднее, а сейчас Берн летал, и ему казалось, что за спиной выросли свои крылья, что это его могучие мышцы толкают тело вперед и вверх.
Лесной голубь-сизяк пересекал путь. Профессору показалось, что он с юмором покосил на него круглым глазом в розовом ободке – он ринулся наперехват, выяснять отношения. Бедная птаха улепетывала изо всех сил, но летающий человек догонял ее с ужасным смехом, протягивал руки. Голубь ринулся вниз, под защиту деревьев. Увлекшийся Берн едва не врезался в вершину пирамидального тополя.
За деревьями голубело озеро – овальное, в песчаных берегах. Берн полетел над ним, попал в восходящий воздушный поток, стал кружить, приноравливаться. Это было искусство – подниматься в нем: все время сносило, он соскальзывал в стороны. Но освоил и парил величественно и безмятежно, описывая вольные круги.
Солнце поднялось над лесом. Небо очистилось от облаков, стало синим и по-осеннему прозрачным. И как далеко, необыкновенно далеко было видно во все стороны с высоты! Неважно было, что видеть: здания Биоцентра, коттеджи, лес, просеки с фотодорогами, озера, вышки среди деревьев, снова какие-то строения вдали, решетчатые стены с мачтами в дымке у горизонта («Там Полигон», – вспомнил Берн), снова лес, его правильные ряды деревьев, река в каскадах запруд… Все это была Земля, планета людей, умное величие мира – и он был к нему причастен. «Как они должны быть сильны духовно, – думал Берн, – эти летающие люди, чей обзор не стиснут домами и кварталами, а развертывается вот так, на десятки километров!.. Нет, – испугался он, – все это слишком чудесно, чтобы быть на самом деле. Я сплю, я, конечно же, сплю. Разве не доводилось мне летать во снах!..»
Он что есть силы куснул себя за мякоть кисти. Кровь была алой, боль реальной. Реальной! Профессор расхохотался, скользнул на крыло, стал полого планировать к Биоцентру.
Воздух свистел в крыльях и в волосах. Было легко, торжественно и чуть грустно. Не хотелось опускаться на землю. «Может, я выхлестал сейчас залпом всю радость преображения, дальше ничего такого не будет?.. Нет, вздор, вот оно – тело!» И вспомнились ему, и стали понятны слова Эоли, что тело – и прибор познания, если его хорошо настроить, и орган утонченных удовольствий.
Да, теперь его «прибор» хорошо отрегулирован – и на радость жизни, и на познание ее!
…На поляне Берна ждал, задрав голову, Ило.
– Ну, – сказал он, с удовольствием мастера оглядывая приземлившегося, – огурчик! – и помог ему снять крылья.
– Скажи, мастер, – попал в тон Берн, – скажи, творец: и надолго мне хватит этого «чуда дня шестого», чуда, которое и у тебя вышло весьма хорошо?
Ило, морща лоб, несколько секунд вспоминал, откуда цитаты:
– А, книга первая… Лет на сто, если не пришибет метеорит.
– Сто лет?! – Берн отступил в замешательстве: так далеко его планы не распространялись. – И что же мне делать эти сто лет?!
– Что делать? Живи… – Ило надел на свернутые крылья чехол, застегнул и улыбнулся Берну своей простецкой улыбкой. – Все живут – и ты живи!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ГРЯДУЩЕЕ ОЗАРЯЕТ НАСТОЯЩЕЕ
1. НЕМНОГО ЗВЕЗДНОЙ ЭКЗОТИКИ
– Внимание! Смотрите все! Наблюдательный автомат НА-129 запланетного пояса зафиксировал прохождение по Трассе «Омега Эридана – Солнечная» первого транспорта антивещества. Смотрите все!
Звездное пространство, каким оно видно за атмосферой: чернота с обилием немерцающих звезд. Самая яркая из них – Ахернар. Левее и ниже ее плывет компактная группа оранжевых пульсирующих точек. Яркость их нарастает, скорость увеличивается. Какой-то миг видно, как точки разбухают в раскаленные шары. В следующую секунду они проскакивают мимо огненными полосами и вдали снова съеживаются в десяток светлых точек. Теперь ниже их пылает, подавляя окрестные звезды, почти точечное бело-желтое Солнце.
Зрелище прокручивается замедленно: видны расплавленные шары; впереди каждого на расстоянии пяти диаметров – темный, заметный только на фоне других шаров и звездной сыпи конус. Что-то исходит из обращенного к шару острия его: с этой стороны в расплавленной массе периодически возникают голубые сварочные вспышки; каждая чуть сплющивает громадину-каплю, распространяет по ней огненную рябь.
– Каждая «капелька» несет от восьми до двенадцати тысяч тонн гранитно-базальтового антивещества из Залежи в Тризвездии, – коЯйяентирует сдержанно-ликующий голос. – Сто тысяч тонн в одном транспорте, подумать только! Втрое больше, чем произведено антивещества искусственно за всю историю… Шары раскалены и расплавлены – это результат разгона микровзрывами. Скорость 0,2 от световой, с которой они идут, конечно, велика. В экономическом режиме будем гнать транспорты со скоростью восемь тысяч километров в секунду. Но хотелось, чтобы первый пришел в Солнечную поскорее: ведь его ждут столько лет – и как ждут! Итак, Трасса открыта.
Вековая эпопея освоения Залежи антивещества, так трагически начавшаяся, завершена. Отныне человечество владеет неисчерпаемым запасом предельно концентрированной энергии. Поздравляем всех – и принимаем поздравления от всех!
Ило остановил видеозапись, вернул к началу, к выплывающим левее Ахернара светлячкам, принялся задумчиво покачиваться в кресле. Кресло-качалка в домике, такое же в лаборатории, такое на Полигоне… такое предлагали ему всюду. Это становилось стариковской привычкой. Сейчас он находился в лаборатории, в своей комнате. Полки с магнитофильмами, книгами, инструментами; непременный шар ИРЦ, экран, эбонитовая доска; многослойный портрет Инда – стриженого добродушного бенгальца; бактериологический шкаф с манипуляторами в простенке между широкими окнами, затененными кроной дуба.
И пять белых автоклавов точной регулировки – с прибора контроля, клавишными пультами – наглухо загерметизированные. О содержимом этих автоклавов тоже могло бы выйти сообщение с ликующими интонациями, не хуже, чем о Трассе. Но не будет.
– Почему?
– Потому что это не энергия. Энергию не создают, ее находят и добывают.
Посредством ее делается все остальное. Без нее любые измышления ума так и остаются измышлениями. Миражами. Они – вторичны.
– А в автоклавах – измышления?
– Реализованные измышления.
– Реализованные в масштабе одной стомиллиардной от возможной величины. То есть почти что и не…
– Остальные 99 999 999 999 долей даст энергия.
– Но… если все от энергии, то не есть ли и все созданное нами лишь какое-то распределение потоков энергии?
– То есть не есть ли все содеянное людьми…
– …и тобой…
– …мираж?
Усталые мысли старого человека.
Светит с экрана Ахернар; около него, если приглядеться, можно различить звездную «нить Ариадны» – созвездие Эридана. Залежи Тризвездия у Омега-Эридана, на самом кончике нити.
…Были идеи, а потом и строгие теории, предсказывавшие наличие во Вселенной скоплений антивещества – равноправной с обычным веществом формы материи. И несмотря на знания, на теоретическую подготовку экипажа и специальные приборы – звездолет «Тризвездие» напоролся на Залежь, на астероидный пояс у Омега-Эридана, как средневековый корвет на рифы. Так и осталось неизвестным, как все вышло, но ясно было:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Пространство, Ас, имеет лишь три измерения, в человеке их тысячи.
И не случится, я уверен, бед, которыми ты, стремясь поставить на своем – да, только для этого! – нас пугаешь. Мы дадим Алю просто так больше, чем он взял бы любой хитростью, – и он это поймет. Зачем же ему ловчить! Да и чего бы стоила организованная мощь нашего мира, наше знание жизни, умудренность пятитысячелетней историей, если один человек смог бы все нарушить?.. Так что, Астр, я скажу тебе то, что и в прошлый раз: пусть живет, пусть входит в наш мир и будет таким, каким будет. Поможет раскрыть загадку Одиннадцатой планеты и Дана – хорошо, а нет – значит, нет. И последнее: ты, Ас, знаменитый астронавт, талантливый исследователь космоса, но от должностей и занятий, где решаются судьбы человеческие, тебе, по-моему, надо держаться подальше. Или другим удерживать тебя от этого, как угодно. Ты жесток, непроницателен, подвержен элитарному чванству и, самое серьезное, на слишком многое идешь, чтобы поставить на своем… ИРЦ, мнение учителя Иловиенаандра 182 о Линкастре 69/124 не для эфира, только для Совета Космоцентра.
ИРЦ. Принято.
ИЛО. Теперь, если считаешь нужным, ставь вопрос на голосование. Прощай!
9. ПРОБУЖДЕНИЕ №3
Проснувшись утром, Берн не сразу понял, отчего его переполняет – ну, просто плещет через край! – бодрая, светлая радость. Он вскочил с ложа, выбежал на поляну. Городок еще спал. Красный сплюснутый диск солнца выбирался из-за горизонта между медными стволами. Было тихо, свежо, туманно. Крепко пахло росой и хвоей, опавшими листьями. Что-то в мире было не так, что-то надо вспомнить!
«Хорошо!» Берн засмеялся солнцу. Веселая, озорная сила наполняла его мышцы, каждую клетку тела. Захотелось пройтись колесом, трава просто манила кувыркнуться. А что? Он так и сделал. Ледяная трава обожгла ладони. Колесо вышло на славу: четыре оборота из конца в конец поляны. Он даже не задохнулся.
Неподалеку высилась веерная пальма с шероховатым стволом в темных и серых кольцах. Берн азартно поплевал на руки и полез, смеясь своей прыти, полез, как папуас – не карабкаясь, а будто взбегая ногами и руками. Он добрался до чуть-чуть подрагивающих вееров без передышки. Внизу были маленькие домики, из них выходили маленькие люди. Солнце из красного стало оранжевым. Легкие шеренги облаков плыли над корпусами-волнами Биоцентра.
– Эге-геееей! – закричал профессор: просто так, попробовать голос.
«…еей!» – отдалось в деревьях.
– «Мяу-у!» – передразнил внизу кто-то из биологов. Это отрезвило Берна: что это он, действительно, как кот? Он полез вниз. «Что со мной творится?» И вспомнил: тело! Он чувствует новое тело.
…Нет, оно не новое – его. Вот коричневая родинка у ключицы, пятна от прививки оспы ниже левого плеча; вот старый, довоенных времен, шрам на боку, память о студенческой демонстрации, потасовке с полицией – врезал один кованым ботинком по ребрам. Но дело не в том: под кожей с метинами жило не прежнее тело сорокалетнего мужчины, поношенное и деформированное нездоровой жизнью, а крепкое, налитое гибкой силой тело двадцатилетнего атлета Оно-то и было настоящее, его!
Нет-нет, надо точно вспомнить: в каком, собственно, смысле оно – его? Ведь и в двадцать лет он был не такой – сутулый анемичный юноша. А сейчас – ого-го, оля-ля! Берн напряг бицепсы. высоко подпрыгнул, схватился за горизонтальную ветку клена, подтянулся, метнул тело вперед, перекувырнулся в воздухе, стал на ноги «Вот это да! Я никогда не умел так делать».
От толчка желтые листья клена сбросили на него дождь росинок Он засмеялся от щекотного наслаждения и изумился еще одному открытию: кожа умела коротко и резко подергиваться, чтобы сбросить каплю влаги, как у молодых лошадей.
Минуту он забавлялся: клал на бедро травинки, веточки – и сбрасывал их движением кожи.
Так поэтому оно и его: владение всем в себе? Нет, вспомнил Берн, есть и сверх того еще, самое главное: он выбирал. Полурастворенный в биологической жидкости, когда к нему сходились щетины зондов и электродов, он необыкновенно много знал – чувствовал (или это жидкость знала?) о себе, о телах человеческих и иных. Он знал не слова, не числа – что-то большее: чувственную суть каждого органа, мышцы, жилки, взаимодействия всего этого, телесную идею себя. Он проникал в это сначала неуверенно, с тайной жутью, но чем далее, тем спокойней. И, постигнув возможности, стал выбирать – собирать, конструировать свой биологический образ: чтобы не слишком могуч, это лишне, но и не тщедушен, чтобы и по характеру, и по внешности, и главное – по миру сему было в самый раз. Поэтому и получилось его тело, в большей степени его, чем данное при рождении.
Берн осмотрелся. Ива у домика Тана была в ржаной охре, клены сияли чистой желтизной, кусты вдоль фотодороги пылали багряно. Все это странновато выглядело в темно-зеленом обрамлении лиственниц, кипарисов, пальм, плюща, но все равно – признаки поздней осени. «Долгонько же надо мной трудились. И вот он – я!»
На него снова накатило ощущение безмятежного счастья – того простого счастья, что не связано ни с событием, ни с удачей. Радостная песня жизни: вот солнце взошло, начинается день, тело полно сил, движения точны, голова ясна, ноздри жадно пьют лесной воздух… мир прекрасен и все нипочем! Берн, не зная, куда себя девать, помчал сломя голову в глубину леса. Трава хлестала по икрам, встречные ветви налепили на лицо и плечи красную мокрую листву – это только веселило его. Наткнулся на дикую яблоню с некрупными янтарными плодами: сорвал несколько, раскусил, причмокнул с удовольствия: с детства он так не лакомился!
Потом он летал. В домике Эоли (того не было) взял крылья, поднялся на место своего позора, первый уступ лабораторного корпуса, снарядился, попробовал, как слушаются крылья, стоя у края на прохладных плитках. И – с отвагой в сердце, но с замиранием в желудке – ринулся навстречу солнцу.
И получилось. Не могло не получиться, пришло само то, что раньше не давалось. По простым и точным командам нервов крылья расправлялись, забирали под себя упругий воздух, взмахивали, несли его. А он и не думал о нервах и командах – плыл в воздухе легкими брассовыми движениями. Сначала только прямо, потом повороты, вираж с потерей высоты, вираж с набором ее… Сердце замирало и крылья начинали трепыхаться неровно, когда сознавал, как ужасно далеки внизу крохотные домики, деревца, фигурки. Но – преодолел.
…Вспоминая после свой полет, Берн понял, почему Ли не смогла ничего толком объяснить, научить его полету. Для нее, как и для него теперь, это было естественное самоочевидное действие – как ходьба. Попробуй растолкуй ее неходившему.
Но это пришло позднее, а сейчас Берн летал, и ему казалось, что за спиной выросли свои крылья, что это его могучие мышцы толкают тело вперед и вверх.
Лесной голубь-сизяк пересекал путь. Профессору показалось, что он с юмором покосил на него круглым глазом в розовом ободке – он ринулся наперехват, выяснять отношения. Бедная птаха улепетывала изо всех сил, но летающий человек догонял ее с ужасным смехом, протягивал руки. Голубь ринулся вниз, под защиту деревьев. Увлекшийся Берн едва не врезался в вершину пирамидального тополя.
За деревьями голубело озеро – овальное, в песчаных берегах. Берн полетел над ним, попал в восходящий воздушный поток, стал кружить, приноравливаться. Это было искусство – подниматься в нем: все время сносило, он соскальзывал в стороны. Но освоил и парил величественно и безмятежно, описывая вольные круги.
Солнце поднялось над лесом. Небо очистилось от облаков, стало синим и по-осеннему прозрачным. И как далеко, необыкновенно далеко было видно во все стороны с высоты! Неважно было, что видеть: здания Биоцентра, коттеджи, лес, просеки с фотодорогами, озера, вышки среди деревьев, снова какие-то строения вдали, решетчатые стены с мачтами в дымке у горизонта («Там Полигон», – вспомнил Берн), снова лес, его правильные ряды деревьев, река в каскадах запруд… Все это была Земля, планета людей, умное величие мира – и он был к нему причастен. «Как они должны быть сильны духовно, – думал Берн, – эти летающие люди, чей обзор не стиснут домами и кварталами, а развертывается вот так, на десятки километров!.. Нет, – испугался он, – все это слишком чудесно, чтобы быть на самом деле. Я сплю, я, конечно же, сплю. Разве не доводилось мне летать во снах!..»
Он что есть силы куснул себя за мякоть кисти. Кровь была алой, боль реальной. Реальной! Профессор расхохотался, скользнул на крыло, стал полого планировать к Биоцентру.
Воздух свистел в крыльях и в волосах. Было легко, торжественно и чуть грустно. Не хотелось опускаться на землю. «Может, я выхлестал сейчас залпом всю радость преображения, дальше ничего такого не будет?.. Нет, вздор, вот оно – тело!» И вспомнились ему, и стали понятны слова Эоли, что тело – и прибор познания, если его хорошо настроить, и орган утонченных удовольствий.
Да, теперь его «прибор» хорошо отрегулирован – и на радость жизни, и на познание ее!
…На поляне Берна ждал, задрав голову, Ило.
– Ну, – сказал он, с удовольствием мастера оглядывая приземлившегося, – огурчик! – и помог ему снять крылья.
– Скажи, мастер, – попал в тон Берн, – скажи, творец: и надолго мне хватит этого «чуда дня шестого», чуда, которое и у тебя вышло весьма хорошо?
Ило, морща лоб, несколько секунд вспоминал, откуда цитаты:
– А, книга первая… Лет на сто, если не пришибет метеорит.
– Сто лет?! – Берн отступил в замешательстве: так далеко его планы не распространялись. – И что же мне делать эти сто лет?!
– Что делать? Живи… – Ило надел на свернутые крылья чехол, застегнул и улыбнулся Берну своей простецкой улыбкой. – Все живут – и ты живи!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ГРЯДУЩЕЕ ОЗАРЯЕТ НАСТОЯЩЕЕ
1. НЕМНОГО ЗВЕЗДНОЙ ЭКЗОТИКИ
– Внимание! Смотрите все! Наблюдательный автомат НА-129 запланетного пояса зафиксировал прохождение по Трассе «Омега Эридана – Солнечная» первого транспорта антивещества. Смотрите все!
Звездное пространство, каким оно видно за атмосферой: чернота с обилием немерцающих звезд. Самая яркая из них – Ахернар. Левее и ниже ее плывет компактная группа оранжевых пульсирующих точек. Яркость их нарастает, скорость увеличивается. Какой-то миг видно, как точки разбухают в раскаленные шары. В следующую секунду они проскакивают мимо огненными полосами и вдали снова съеживаются в десяток светлых точек. Теперь ниже их пылает, подавляя окрестные звезды, почти точечное бело-желтое Солнце.
Зрелище прокручивается замедленно: видны расплавленные шары; впереди каждого на расстоянии пяти диаметров – темный, заметный только на фоне других шаров и звездной сыпи конус. Что-то исходит из обращенного к шару острия его: с этой стороны в расплавленной массе периодически возникают голубые сварочные вспышки; каждая чуть сплющивает громадину-каплю, распространяет по ней огненную рябь.
– Каждая «капелька» несет от восьми до двенадцати тысяч тонн гранитно-базальтового антивещества из Залежи в Тризвездии, – коЯйяентирует сдержанно-ликующий голос. – Сто тысяч тонн в одном транспорте, подумать только! Втрое больше, чем произведено антивещества искусственно за всю историю… Шары раскалены и расплавлены – это результат разгона микровзрывами. Скорость 0,2 от световой, с которой они идут, конечно, велика. В экономическом режиме будем гнать транспорты со скоростью восемь тысяч километров в секунду. Но хотелось, чтобы первый пришел в Солнечную поскорее: ведь его ждут столько лет – и как ждут! Итак, Трасса открыта.
Вековая эпопея освоения Залежи антивещества, так трагически начавшаяся, завершена. Отныне человечество владеет неисчерпаемым запасом предельно концентрированной энергии. Поздравляем всех – и принимаем поздравления от всех!
Ило остановил видеозапись, вернул к началу, к выплывающим левее Ахернара светлячкам, принялся задумчиво покачиваться в кресле. Кресло-качалка в домике, такое же в лаборатории, такое на Полигоне… такое предлагали ему всюду. Это становилось стариковской привычкой. Сейчас он находился в лаборатории, в своей комнате. Полки с магнитофильмами, книгами, инструментами; непременный шар ИРЦ, экран, эбонитовая доска; многослойный портрет Инда – стриженого добродушного бенгальца; бактериологический шкаф с манипуляторами в простенке между широкими окнами, затененными кроной дуба.
И пять белых автоклавов точной регулировки – с прибора контроля, клавишными пультами – наглухо загерметизированные. О содержимом этих автоклавов тоже могло бы выйти сообщение с ликующими интонациями, не хуже, чем о Трассе. Но не будет.
– Почему?
– Потому что это не энергия. Энергию не создают, ее находят и добывают.
Посредством ее делается все остальное. Без нее любые измышления ума так и остаются измышлениями. Миражами. Они – вторичны.
– А в автоклавах – измышления?
– Реализованные измышления.
– Реализованные в масштабе одной стомиллиардной от возможной величины. То есть почти что и не…
– Остальные 99 999 999 999 долей даст энергия.
– Но… если все от энергии, то не есть ли и все созданное нами лишь какое-то распределение потоков энергии?
– То есть не есть ли все содеянное людьми…
– …и тобой…
– …мираж?
Усталые мысли старого человека.
Светит с экрана Ахернар; около него, если приглядеться, можно различить звездную «нить Ариадны» – созвездие Эридана. Залежи Тризвездия у Омега-Эридана, на самом кончике нити.
…Были идеи, а потом и строгие теории, предсказывавшие наличие во Вселенной скоплений антивещества – равноправной с обычным веществом формы материи. И несмотря на знания, на теоретическую подготовку экипажа и специальные приборы – звездолет «Тризвездие» напоролся на Залежь, на астероидный пояс у Омега-Эридана, как средневековый корвет на рифы. Так и осталось неизвестным, как все вышло, но ясно было:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39