https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_kuhni/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

В пище, одежде, бытовых вещах, жилище, в энергии, в перемещении по планете всеми видами транспорта в связи со всеми (в пределах Земли), в получении любой информации от ИРЦ – никто не может быть ущемлен и не обладает преимуществами.
Примечание А: право перемещения и связи в освоенной части Солнечной за пределами Земли принадлежит всем, кто не живет в кредит.
Примечание Б: право исполнения крупных по затратам труда и материалов замыслов принадлежит тем, кто обладает достаточным для компенсации возможной неудачи предприятия биджевым фондом.
КОДЕКС XXII ВЕКА

Вот они и стояли друг против друга: один – попадающий под действие примечания А, другой – под действие примечания Б, разделенные тысячами километров и близкие благодаря электронной технике и кровному родству.
…Эоли никогда не мог узнать у своего па, с чего, с какого жизненного поражения у него все пошло наперекос. Сикось-накось. А ведь, наверно, было: хотелось выделяться, превосходить, а таланта, умения, усердия недоставало.
Работать же просто, удовлетвориться скромной причастностью к большим делам и идеям других было не по натуре. А раз не дается фортуна, то – нате! – буду выделяться в оголтелом принципиальном потребительстве. Благо таких мало, позиция (поза) выглядит небуднично и смачно. «Не могу» превращено в «я и не хотел». Можно держаться тона превосходства со всеми (дела-то с ними все равно не будет), напропалую вкушать блага, наслаждаться, вояжировать, вращаться и блистать в компании себе подобных… И не применять к себе ни старое слово «тунеядец», ни его современные эквиваленты.
Поправ главную этическую норму, можно не стесняться и с остальными.
«Младшенький» Эоли был у И восьмым, хотя тот не имел морального права и на одного потомка.
Для Эоли, как и для его старших братьев и сестриц, в этом не было драмы. Ко времени его появления на свет господствовал принцип: «Чужих детей не бывает». Он помнил себя с интернатской «ма-лышовки» в Западных Карпатах; потом, как положено, три года блуждал со сверстниками и воспитателем по планете, узнавал ее. И с первых лет жизни он знал, что не существует на Земле взрослого, который не принял бы живое участие в нем (или в них, если их было много), не накормил бы, не вымыл, не уложил бы спать – даже со сказкой, не защитил бы от опасности, не ответил бы на все вопросы – даже шалея от шквала детских «как-что-почему-а-это?», не поиграл бы с ним… а за проступок и не наказал бы. Исключительное чувство ребенка к родителям вытекало из того, что похож, и из горделивых детских разговоров: «А вот мой па…», «А моя ма!..» Разговоров, от которых Эоли приходилось убегать со слезами на глазах.
– Ты сейчас в Ницце, па?
– В Неаполе, сын. Видишь? – Он показал на колонны и декоративные склоны гор за собой.
Неаполь, Ницца, Гонолулу, Сочи, Майами, Венеция – эти места мало отличались от других, а от многих (Северной Норвегии, например, или Камчатки) даже и не в лучшую сторону. Но сами названия сохранили притягательность – особенно, если их произносить чуть в нос: «Когда я приплыл в Гонолулу», «Когда я вернусь из Майами-Бич»…
– Но что обо мне, скажи лучше о себе, сын: как твои дела, твои идеи? Как с «обратным зрением»?
– Помаленьку, па. То получается, то нет. Но это небиджевая работа, па, там нет нового – только хорошо забытое старое.
– Ну, сын мой, ну… почему ты сразу сводишь к биджам! Неужели ты не допускаешь, что я просто болею за тебя, хочу порадоваться твоим удачам, погордиться тобой? Я ведь знаю, что мой младшенький – самый лучший, незаурядный и далеко пойдет. И конечно, никогда не отмежуется от своего старого незадачливого па. Не так, как другие…
– А что другие?
– О-о! – Па прикрыл полной рукой глаза. – Я в горе, сын, я просто в отчаянии.
Ты знаешь, Метандро и Метандри сейчас на Орбите энергетиков. Когда они готовились в рейс, я просил, чтобы они, как долетят, связались со мной, дали знать о себе: как дела, здоровье, то-се… Они и сами уже отцы, должны понимать. Но скоро полгода, а ни звука. Каково?
(Ага, вон что. Метандро и Метандри, близнецы, старшие братья Эоли, специалисты по антивеществам; сейчас на орбите принимают первый транспорт из Тризвездия, работы хватает. Но дело не в том, не в них – орбита энергетиков!
Если па нельзя общаться с людьми там – ИРЦ просто не соединит, – то пусть они оттуда свяжутся с ним. «Вот вчера, когда я разговаривал с орбитой энергетиков… Боже, как хлопотно разговаривать с орбитой энергетиков! Нужно выкладывать все сразу, с запасом на паузы. Никакого тебе живого диалога!..»
И па вырастает в глазах знакомцев, как стартовая вышка.
Классика потребительства: добыть то, что доступно не всем. Общедоступное, будь это даже все богатства Земли, – не то. Этим не переплюнешь А и не посрамишь Б. А вот рвануть межпланетный разговор! Отхватить рейс в систему Юпитера!.. Не для дела, зачем все летят, а – «вот когда я был на Ганимеде!».)
«И зачем я так его понимаю?» – с отвращением подумал Эоли.
– Они меня чуждаются! – разгорячился от своих слов па. – Они считают, что мне не следовало заводить столько детей. Хорошенькое дело! Скажи, разве плохо, что я дал тебе жизнь?
– Нет, па, конечно. Я рад и благодарен. («Хотя мне ее мог бы дать и более толковый отец».)
– Э, сын, я знаю, что бы подумал. Не думай так, ты не прав. Таким, какой ты есть: талантливым, темпераментным, с острым умом… я уже не говорю о внешности, хотя и она входит в состав твоей личности, – ты мог произойти только от меня. Ни от кого другого!
– Ты льстишь мне, па. И себе немножко.
– Нет, именно так. И если ты достигнешь высот, то потому, что в тебе воплотились мои неисполнившиеся мечтания. Какие они были, бог мой! На них не хватило бы миллиона мегабиджей, десятка жизней. Не стану уверять, что ты унаследовал от меня упорство в работе, возможно, это больше от матери – где-то она сейчас! – но я дал тебе то, что пробуждает способности, что многих сделало великими: комплекс неполноценности.
– Вот как! И ты говоришь об этом с гордостью?
– А почему нет? Комплекс неполноценности – это даже больше, чем талант. Ты бы поразился, если бы знал, сколь многих людей в прошлом – политиков, финансистов, военных, писателей, даже ученых – это свойство психики толкало доказывать все новыми предприятиями, что чего-то стоишь, что лучше других…
Название неудачное: не неполноценность это, что-то иное, возвышающее. И ты возвысишься, сын, переплюнешь своего кумира Иловиену!
– Если дело в том, чтобы переплюнуть… («Кумира. Все-таки ревнует».)
– И раз уж зашла о нем речь: то работа, которую вы вместе ведете…
Биоколонизация, кажется, – как у вас с ней? Получается?
– В общем-то да.
– И отлично, сынок. Я всегда верил в тебя! Это ведь биджевая тема, очень биджевая, а?
– Да… («Что и говорить, по экономическому эффекту она сравнима разве что с Трассой, будет не только освобождение от примечания Б, но и большой личный фонд. Только… Ило ведь доказывает, что нельзя внедрять?..»)
– И теперь, когда Иловиена сходит на нет, – возбужденно продолжал па, ты в ней первый человек. Да и прежде – что бы он мог без тебя! И следовательно…
– Хорошо, па, я все понял. Ты же знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать.
– Ну, сын! Так я жду и надеюсь.
Прощальный, патрициански величественный взмах рук – колонны обязывают; шар погас. Эоли мог сутками работать, не уставая, идти, лететь, не опускаясь отдохнуть. Но сейчас, после десяти минут разговора, он устал до отупения.

8. ТРУДНОЕ РЕШЕНИЕ
Ило, вернувшись, с одного взгляда понял состояние помощника и, чтобы дать ему время успокоиться, подошел к автоклавам, смотрел на приборы, вертел ручки – проверял режим.
А Эоли искоса следил за ним и думал, что и вправду этот человек не в меньшей мере его отец, чем па, – а то и в большей. И не только его – многих. И вообще, если человечество и уцелело после всех передряг, то лишь потому, что многие отпрыски, войдя в возраст, присоединяли к скромным наследственным качествам идеи, знания и взгляды на жизнь таких, как Ило, становились духовно и интеллектуально их детьми, развивали и умножали их – теперь свое!
– наследие, тем небиологически порождая новых себе подобных. Именно это, а не то, что подсчитывают демографы, было и есть истинным ростом человечества.
«Сейчас и спросить неудобно: есть ли у него свои дети? Столько времени не интересовался. Конечно, есть… а может, уже и нет. Ведь обзаводился ими он в молодости и, понятное дело, в пределах этической нормы: двое-трое – чтобы не теснить других. А ведь многие женщины с радостью стали бы матерями его детей, многие мальцы гордо говорили бы: „А вот мой па!..“ – радовались бы всякой встрече с ним. Но где ему, совестливому!.. Да, вот слово: совестливость. И терзания в связи с блестяще сделанной работой от нее же – чтобы не потеснить и не ущемить других, которых он считает во всем равными, себя не хуже».
– Так вот, – повернулся к нему Ило; чувствовалось, что он напряжен, – в какое бы трудное положение ни поставил тебя твой па, я сейчас поставлю в еще более трудное: нашу работу сдавать нельзя.
– Первое, – спокойно сказал Эоли, – категорически отклоняю подход: в трудное или легкое положение поставит меня решение по работе. Разве в этом дело!
(«Нет у меня комплекса неполноценности, па, нет и не будет!») Второе.
Согласен, что предлагать идею в полной мере глобальную Биоколонизацию – значит, подавить ею движение переселенчества. Это нельзя. Но с ним стыкуется Биоколонизация Полигонами, для которых у нас и вся методика отработана. Это сделать можно и нужно.
– И это нельзя. Сдать так – значит, предоставить возможность другим самим дозреть до глобальной идеи. Что мы, одни с тобой такие умные? А надо ли говорить, что своя идея привлекательнее чужой, что появятся сторонники, оппоненты, начнутся споры, посредством которых она неотвратимо овладеет умами… Словом, сдав Полигоны, мы еще основательнее внедрим глобальную идею, чем объявив о ней прямо. Всю работу, все это знание нельзя сейчас предлагать людям. А поскольку мои дни кончаются, я чувствую, а ты еще, прости, незрел, остается одно… – У Ило недостало сил сказать что.
Эоли почувствовал озноб.
– Послушай, – сказал он, – но… поскольку не мы одни такие умные – другие сделают это. К тому же придут, это неотвратимо. Какой смысл?..
– Вот другие, которые пройдут по теме от начала до конца, пройдут через годы, труды, ошибки, – те пусть решают ее судьбу, как мы сейчас. Тем можно, это их право. Предоставлять его пенкоснимателям, скользящим по поверхности, – нельзя.
«Все-то у него продумано», – хмуро подумал Эоли.
– Ладно, я незрел, не все понимаю. Но есть и еще участники работы. Давай обсудим с ними.
– Они участвовали в работе на техническом уровне. В полном объеме знаем дело только мы двое. Обсуждать с ними – значит, начать публикацию работы, внедрять в умы глобальную Биоколонизацию.
Это тоже было верно. Неотразимо верно.
– Что ж… как знаешь. Не согласен я с тобой, чувствами не согласен – но возразить не могу. В конце концов, это твоя идея и твоя работа. Моего в ней мало, душу не вкладывал… – Эоли прикрыл глаза – но, осененный догадкой, открыл их, глянул на Ило прямо и зло. – Послушай, ты, шахматист, рассчитывающий на двадцать ходов вперед! Может, и меня ты сделал фигурой в Биоколонизации именно за спокойное отношение к делу? Отверг энтузиастов, для которых в этой теме было все. Их-то никакие доводы не убедили бы!
– Не только поэтому, – Ило приблизился к нему, положил руки на плечи, не только. Ты – сильный. Другие были слабее. Я понимаю, что крушу твои планы.
Если хочешь – ведь и ликвидация этой темы мой фонд далеко не исчерпает, а мне он ни к чему… В конце концов, это примечание Б, которое подрезает твои крылья, пережиток трудных времен. А они минули.
– Нет… – Эоли тоже положил ему руки на плечи, притянул к себе. Они стояли, прижавшись лбами. – Не надо ничего. Все правильно, не пережиток это: жизнеспособность идеи начинается с жизнеспособности ее автора. И не думай об этом – ничего ты не нарушил, не отнял. Ты мне дал гораздо больше, чем можно отнять.
Они сейчас были близки друг другу, как никогда.
– Только… ты уже как о решенном, мимоходом: ликвидация темы. Несколько операций – самых простых в нашей работе, и кончено. Не будет голубых планет, обильных жизнью… то есть, возможно, и будут – но когда! А я вот, только поняв о них, прикипел душой к этой теме. И мне больно, понимаешь?
– Не надо, перестань! – Ило оттолкнул помощника, отошел к окну, отвернулся.
– Нет, надо. Давай говорить еще.
– Говори.
– Ну… давай с общих позиций. Общепринятый взгляд: целым является Вселенная, Вселенная – процесс. Часть его – наша меняющаяся Галактика. Часть части – Солнечная система, частью третьего порядка является Земля, частью ее – биосфера, частью биосферы – человечество. А так ли это последнее? Чего стоит познание, все его плоды, если мы такая же часть биосферы, как иные твари! Человек над биосферой, подчиненность ей – пройденный этап. А раз так, то…
– …как ее ни образуй на иных планетах – все равно?
– Да?
– Не все равно в одном отношении: люди, которые там будут жить, должны чувствовать себя хозяевами. Они – а не мы двое! А это достигается трудом и творчеством.
– Но… если мы отступаем перед стремлениями людей двигать ручками-ножками, то мы отступаем перед человеческой мелкостью. Ни перед чем другим! Нам эти шевеления кажутся значительными, необходимыми – потому что мы иного не знаем, извека так. А поглядели бы разумные жители иных миров – наверно, смеялись бы. Ведь выходит, что человек с его полуживотной мелкостью и ограниченностью оказывается препятствием на пути самых крупных идей и проектов, грандиозных движений мысли!
– Ясно! – Ило повернулся. – Человек – это то, что надо превзойти, так?
– Да…
– Ты и не подозреваешь, насколько стара эта мысль, не знаешь о массовых преступлениях – гнуснейших, постыднейших в истории человечества, – которые творились под прикрытием ее. Альдобиан мог бы об этом порассказать: о сверхчеловеках, о белокурых бестиях, метивших поработить и истребить «неполноценные» народы… Нет-нет, – он поднял руку на протестующее движение Эоли, – я понимаю, что твои помыслы не имеют с этим ничего общего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39


А-П

П-Я