...Шум трибун отдалился, расплылись туманом силуэты тех, кто толпился
у самой площадки - и мы остались один на один.
Я и Но-дачи.
Финальные Беседы турниров - не место для досужих размышлений или
самокопания. Не место и не время. В эти недолгие мгновения собственное
бытие переживается особенно остро, и впору рассечь мир гордым выкриком: "Я
есть!" Воистину правы были древние, говоря, что в такие моменты "один меч
сам стоит спокойно против неба!.."
Против неба, в котором так же одиноко вспыхнул луч Но-дачи, пресекая
все лишние нити раздумий, еще тянувшиеся во мне.
Нет, это был уже не тот вежливо-самоуверенный Блистающий, которого
совсем недавно подводил ко мне Гвениль. Теперь он был внимателен и
осторожен, теперь его Придаток был босиком и крепко держал рукоять обеими
руками, вознося огромный клинок Но-дачи над головой, словно собираясь
пронзить облако.
Там он и замер, этот двуручник, который нравился мне все больше и
больше, замер странным шпилем над недвижным храмом его Придатка.
В Кабире такие вступления к Беседам были редкостью - но я-то вырос не
в Кабире! И поэтому прекрасно знал, что неподвижность Но-дачи была своего
рода вызовом, который можно было принимать или не принимать.
Я принял.
Держась на расстоянии, делавшем невозможным удар без предварительного
подшагивания, я выскользнул из ножен и медленно провел правую руку
Придатка Чэна по дуге вниз, назад и вверх, указав острием на лицо Придатка
Но-дачи. Затем я внутренне напрягся - и Придаток Чэн выставил вперед
пустую левую руку, одновременно поднимая левую ногу так, чтобы колено
очутилось почти у подбородка.
И напротив каменного храма с остроконечным куполом застыло изваяние
танцующей птицы Фэн с расправленными крыльями, правое из которых было
вдвое длиннее левого и сверкало на солнце.
Долгое стояние на одной ноге гораздо сложнее и утомительнее, чем на
двух - как стоял Придаток Но-дачи - но я не допускал даже тени сомнения в
исходе. Слишком часто мы стояли вот так у себя во дворе, водрузив на
поднятое колено Придатка Чэна пиалу с горячим вином, и я уже напрочь забыл
те времена, когда вино в конце концов расплескивалось.
Молчали онемевшие трибуны, солнце неспешно двигалось по небосводу от
зенита к западу, росли наши тени на земле - а мы все стояли, и только
когда шпиль над храмом слегка дрогнул и покачнулся, я позволил птице-Чэну
победно всплеснуть крыльями и встать на обе ноги.
После чего на меня обрушилась двуручная молния.
Уходя от первого столкновения и разрывая дистанцию до относительно
безопасной, я уже понимал, что Но-дачи будет теперь действовать только
наверняка. Проиграв состязание в неподвижности и памятуя о разрезанных
ремешках сандалий, он не позволит себе ничего спорного, ничего лишнего,
ничего...
Ну что ж, я был рад за него. За него и за себя.
Значит, приходило время для того, что было фамильным умением прямых
мечей Дан Гьенов моей семьи. Время для того, за что я и отличал род
Анкоров Вэйских, предпочитая его любым другим Придаткам.
Придаток Но-дачи стремительно прыгнул вперед, сам Но-дачи взметнулся
над его правым плечом - и на миг остановился, не понимая, что происходит.
Придаток Чэн смеялся.
Он смеялся радостно и искренне, а потом протянул пустую левую руку
перед собой и принялся шарить в воздухе, словно пытаясь нащупать что-то,
невидимое никому, кроме него.
И нащупал.
...Но-дачи не двигался с места, и кончик его клинка подрагивал в
опасливом нетерпении.
Пальцы Придатка Чэна побарабанили по опять же невидимой полке и
сомкнулись, образовывая разорванное кольцо - как если бы в них оказалась
круглобокая чашка.
...Босые ноги Придатка Но-дачи нетерпеливо переступили на месте,
подминая хрусткую траву, но сам Но-дачи не изменил своего положения.
Я опустился до земли, приняв самое безвольное положение, чуть ли не
упираясь острием в невесть откуда взявшийся камешек.
...И Но-дачи, не выдержав, ударил.
Он ударил неотвратимо, как атакующая кобра, он был уверен в успехе и,
демонстрируя высочайшее для двуручника Мастерство Контроля, остановился
точно вплотную к голове все еще смеющегося Придатка Чэна.
Вернее, вплотную к тому месту, где только что была голова Придатка
Чэна. Потому что Придаток Чэн одновременно с ударом поднес бесплотную
чашку к губам и отклонился назад, вливая в себя ее содержимое. Так что
голова его отодвинулась ровно на четверть длины клинка Но-дачи, и этого
вполне хватило.
В то же время Придаток Чэн неловко взмахнул правой рукой, удерживая
равновесие - а в этой правой руке совершенно случайно был я.
И мой клинок легко уперся в подмышечную впадину Придатка Но-дачи.
В Беседах Блистающих, особенно в финале турниров, судьи не нужны.
Поэтому Но-дачи понял все, что должен был понять. Понял - и ударил на
полную длину клинка, сокращая дистанцию до безысходной и держась
по-прежнему на уровне головы моего Придатка. И мне даже показалось, что на
этот раз Но-дачи мог бы и не успеть остановиться - хотя, конечно, такое
могло только примерещиться.
Но содержимое невидимой чашки ударило в голову Придатка Чэна быстрее,
чем разозленный неудачей двуручный меч.
И Придаток Чэн упал на колени. Пьяные Придатки плохо держатся на
ногах - вот он и не удержался. А я небрежно пощекотал живот Придатка
Но-дачи, после чего устало лег на плечо Придатка Чэна.
Изумленный Но-дачи повел своего Придатка назад, пытаясь разобраться в
происходящем, но Придаток Чэн хрипло заорал, протестуя - и кувыркнулся
вслед, собираясь продолжить.
Вновь ударила с неба в землю слабо изогнутая молния Но-дачи - и вновь
зря.
Придаток Чэн не сумел довести кувырок до конца, неуклюже завалившись
на землю еще в середине переката, и Но-дачи вонзился в землю на полклинка
левее.
Я по дороге зацепил босую пятку Придатка Но-дачи - и вдруг
остановился, пораженный неожиданной догадкой.
Но-дачи вонзился в землю. Но он не мог этого сделать!
Не мог!
Он же предполагал, что в этом месте окажется Придаток Чэн... И,
значит, должен был остановиться выше земли, над телом, а не в нем!
Нельзя думать во время Бесед. Нельзя...
- Извини, - свистнул Но-дачи, резко опускаясь почти вплотную к
навершию моей рукояти. - Мне действительно жаль...
И я ощутил, что сжимавшие меня пальцы умирают.
Нет.
Уже мертвы.
А рядом упирался в багровую траву обрубком правой руки Придаток Чэн,
и немой вопрос бился в его трезвых глазах.
- Ты же... ты же не Тусклый?! - это было все, что мог прошептать я,
теряя сознание от мертвой хватки коченеющих пальцев.
- Извини...
- Скорее, Но! Не медли!.. - прозвучал совсем рядом странно знакомый
скрипучий голос, и я еще успел увидеть троицу совершенно одинаковых
Блистающих, коротких и похожих на трезубец без древка; и все трое
размещались за поясом тощего нескладного Придатка... они звали Но-дачи,
торопя его, не давая мне договорить, узнать, понять - почему?!
А потом я перестал их видеть - и двуручного Но-дачи, и
кинжалы-трезубцы с одинаковыми голосами, и солнце, тусклое и горячее,
как...
Потому что пришла темнота.

ПОСТСКРИПТУМ
...А трибуны поначалу ничего не поняли.
Когда веселый Чэн Анкор, наследный ван Мэйланя, начинает по
обыкновению притворяться пьяным, и легкий прямой меч в его руке снует
проворней иглы в пальцах лучшей вышивальщицы Кабира - зрители на трибунах
замирают от восторга, и кто способен уследить за непредсказуемостью
движений улыбчивого Чэна, понять истинную причину, поверить в небывалое?!
А те, кто способен был уследить, кто сумел понять, кто готов был
поверить - увы, не оказалось их в первых рядах толпы, в конце концов
ринувшейся на поле... захлестнуло их рокочущей волной, смяло и разметало в
разные стороны. Тем и страшна толпа, что тонешь в ней, растворяешься, и не
прорваться тебе, не успеть, даже если и видишь ты больше прочих, и жгучий
гнев клокочет в твоей груди, подобно разъяренному огню в кузнечном
горне!..
Где-то в самой гуще людского водоворота оглушающе свистел над
головами гигантский эспадон в мощной руке Фальгрима Беловолосого, лорда
Лоулезского, и зычный рев северянина едва не перекрывал многоголосье
толпы:
- Пустите! Пустите меня к нему! Да пустите же!..
И не было понятно, к кому именно рвется неистовый Фальгрим - к
невольной жертве или вслед за бежавшим палачом.
Несся от восточных площадок незаседланный каурый трехлеток, на
котором, подобно безусому мальчишке-пастуху, пригнулся к конской шее сам
эмир Кабира Дауд Абу-Салим, и кривой ятаган на его боку безжалостно бил
животное по крупу, торопя, подстегивая, гоня...
Ужом проскальзывала между сдавленными телами белая туника Диомеда из
Кимены, и серповидный клинок-махайра неотступно следил за смуглым и гибким
Диомедом, вписываясь в еле заметные просветы, раздвигая толкающихся людей,
помогая кименцу протиснуться хоть на шаг... хоть на полшага...
И стояла на самом верху западных трибун у центрального входа ничего
не понимающая девушка в черном костюме для верховой езды. А рядом с ней,
чуть наклонясь в сторону кипящего турнирного поля, напоминающего сверху
кратер разбуженного вулкана, стояла высокая пика с множеством зазубренных
веточек на древке.
Благородная госпожа Ак-Нинчи из рода Чибетей и Волчья Метла успели
вернуться с горных плато Малого Хакаса к самому концу турнира - и мало что
говорило им увиденное столпотворение.
Но первыми к Чэну Анкору, истекавшему кровью рядом с наследственным
мечом и куском собственной плоти, успели двое. Суровый и строгий дворецкий
Анкоров по имени Кос ан-Танья, на перевязи которого взволнованно
раскачивался узкий эсток с витой гардой; и один из приближенных эмира
Дауда - не то шут, не то советник, не то и первое и второе сразу -
которого все знали, как Друдла Мудрого.
Дворецкий Кос ан-Танья спешно перетягивал искалеченную руку Чэна у
самого локтя шнуром от чьих-то ножен, а приземистый шут-советник Друдл все
глядел сквозь беснующуюся толпу, пока не опустил в бессильном отчаянии
маленький бритвенно-острый ятаган и граненый тупой клинок с одиноким
лепестком толстой гарды.
И на этот раз никому и в голову не пришло засмеяться.
А когда безумный океан толпы стал постепенно дробиться на капли
отдельных личностей, все поняли, приходя в себя и оглядываясь по сторонам
- поздно. Поздно оправдываться, поздно искать виноватых и карать
злоумышленников, потому что все виноваты и некого карать.
Опоздали кабирцы.
- Пустите... пустите меня к нему, - тихо прошептал Фальгрим
Беловолосый, и скорбно поник гигант-эспадон в его руке.
Никогда не простит себе Гвениль сегодняшнего проигрыша в рубке...


ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЧЕЛОВЕК МЕЧА

...Воздух умеющий рассечь,
Красным пламенем горящий меч,
В грозные дни напряженных сеч
Удлиняющийся меч.
Для закалки того меча -
Так была его сталь горяча -
Не хватило холодных ручьев,
Множество пересохло ручьев!
Бывший во чреве дракона меч,
Гору способный с размаху рассечь,
Такой, что кинь в траву его -
Он траву сумеет зажечь...
Манас

4
Боль.
Боль ползет от локтя вниз по предплечью, давящим жаром стекает в
кисть и изливается огненным потоком из кончиков онемевших пальцев. Потом
боль медленно уходит, посмеиваясь - потому что болеть уже нечему. Нет
пальцев, нет кисти, нет части правого предплечья.
Ничего этого больше нет.
Все осталось там, на турнирной площадке - и до сих пор у меня в
глазах мерцает тот радужный полукруг, которым на мгновение стало лезвие
изогнутого двуручного меча. Тогда я еще не успел понять, что произошло -
только ощутил, что моя правая рука стала непривычно короткой и
непослушной.
И небо, небо над головой моего соперника... оно слепо качнулось,
метнув солнечный диск куда-то в сторону, когда я попробовал найти точку
опоры...
И не смог.
Боли еще не было - она придет скоро, но не сразу - и вот я с
недоумением смотрю то на быстро удаляющегося человека с большим мечом на
плече, то на чью-то кисть правой руки, которая почему-то сжимает рукоять
моего - моего! - Единорога, валяющегося рядом. Почему мой меч лежит в
траве? Почему эти пальцы, вцепившиеся в чужой для них меч, подобно пауку в
трепещущую добычу - почему они тоже лежат на траве?
Почему зеленая трава так быстро становится алой?!.
А потом наконец приходит боль и у меня темнеет в глазах...
...Сколько же времени прошло с того дня? Неделя? Месяц? Год?
Столетие?.. Не помню. Время остановилось, жизнь рассечена мерцающим
полукругом, и все скрыто туманной пеленой забытья и безразличия.
И боль.
Боль в руке, которой нет.
Как мне жить дальше?
И стоит ли - жить?
Взгляд мой невольно устремляется в тот угол, где на резной
лакированной подставке, привезенной еще моим прадедом из Мэйланя, покоится
наследственный нож-кусунгобу. Его я удержу и в левой руке. Его я удержу и
в зубах. Потому что кусунгобу - не для турниров и парадных выходов в свет.
Это пропуск Анкоров Вэйских на ту сторону. Одно короткое движение, слева
направо или снизу вверх...
Я встал с постели. Покачнулся.
Устоял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11