— Хватит, теперь обвяжи веревкой! — послышался чей-то голос, и из тумана внезапно вынырнул Такэно-ути. — Разгрузи там всё это и оставь, как есть, а сам поскорее возвращайся обратно!
Такэноути, одетый в рубашку цвета хаки, промок до нитки. От его бритой головы шел пар, по лбу ручейками струился пот. Он начал было помогать рабочему обвязывать груз, но вдруг, вытянув шею и глядя куда-то в туманную даль, прислушался. Затем поспешно, осыпаемый ударами веток, хлеставших его по лицу, начал спускаться вниз, в долину, откуда доносились какие-то звуки.
— Остальное заберешь в следующий раз, понял? Внизу, в долине, густо заросшей лесом, еще царил полумрак. Такэноути спускался всё ниже, и постепенно из молочного тумана перед ним возникали какие-то строения. Это оказались два длинных, сообщающихся между собой барака — фабричные цехи, совсем необычные для горной глуши.
— Сколько времени он проездит?
У входа в бараки, поглядывая на свои ручные часы, стоял директор Сагара. На нем была белая спортивная шапочка, какие носят альпинисты, защитного цвета брюки, на ногах — краги. В глазах отражались и беспокойство, и раздражение.
— Да сущие пустяки, сейчас вернется... — бухгалтер шел по только что проложенной дорожке, ведущей к баракам, увязая ногами в красной глине и на ходу успокоительно помахивая директору рукой. —Мы не стали чересчур перегружать повозку и разделили груз на две части... Так оно получится быстрее. — Смеющиеся глазки его как бы говорили, что, мол, он, местный житель, да еще крестьянин, сам знает, как всё лучше устроить — ему-то объяснять ничего не требуется... Но вместе с тем лицо его выражало какую-то неприятную самоуверенность, как будто бы всё, что здесь сейчас происходило, связывало его с директором нерасторжимыми узами.
— Эх, добра-то, добра! — сказал Такэноути, окинув взглядом разбросанные на земле ящики и мешки, и быстро прошел в барак. Директор, словно нехотя, последовал за ним.
При свете, проникавшем сквозь стекла окон, можно было рассмотреть помещение.
На земляном полу были беспорядочно навалены друг на друга самые разнообразные предметы: кипы прямоугольных медных листов, завернутых в рогожу, шта-
беля брусков из какого-то металла, отливавшего серебром...
Такэноути шел впереди, заглядывая под кипы листов, переворачивая, роняя и разбрасывая материалы. Из-под соломенных циновок выглядывали корпуса шлифовальных станков, густо смазанные машинным маслом, лежали части токарных станков, покрытые тряпьем. В одном углу сгрудились наполовину собранные станки-автоматы с высокими станинами. Было очевидно, что этот завод, расположенный на дне долины, окруженный густым лесом, создавался тайно уже в самом конце войны, чтобы обслуживать тактику «выжженной земли», которую собиралась осуществлять японская армия.
— Вот это годится, пожалуй? — Такэноути, взглянув на директора, пнул ногой груду жестяных ящиков. Но Сагара ничего не ответил. Такэноути подошел поближе к окну и, вытащив из кармана тетрадь, начал ее перелистывать.
- Пожалуй, ящика по три можно будет отвозить за один раз...
Он обхватил обеими руками верхний ящик и поставил его на пол. Вдвоем они понесли ящик к выходу через всё узкое длинное здание. Когда несли второй ящик, Сагара уже задыхался.
— Ладно, довольно! — сказал он Такэноути — тот собрался было идти за третьим ящиком. — Война кончилась, теперь всему этому грош цена...
Вернулась повозка. Такэноути с возчиком грузили на нее ящики, а Сагара с недовольным лицом стоял рядом. Отсыревшая папироса всё время гасла, он смял ее и швырнул прочь. Повозка тронулась, и Сагара, следуя за ней, начал взбираться в гору.
- А я, доложу вам, изрядно проголодался! — обратился к нему Такэноути.
Директор не отвечал. Двухколесная повозка отчаянно раскачивалась из стороны в сторону. Мокрая земля и трава приглушали грохот и скрип колес. Наконец, из-за скал показались деревянные крыши поселка, придавленные большими камнями; из высокой травы с блеянием выскакивали козы. Туман еще не рассеялся, но жизнь в поселке уже вступала в свои права. Вскоре из тумана, возвышаясь над черной каменной оградой, стали выри-
совываться белые стены амбаров и многочисленные постройки усадьбы семейства Торидзава.
Директор завода Эйки Сагара был в очень скверном настроении. Заложив руки за спину, он шагал за повозкой по сырому тяжелому песку. Он мысленно упрекал себя в легкомыслии, раскаиваясь, что доверился в таком деле этой деревенщине Такэноути и тем самым поставил себя в некоторую зависимость от него. Но будущее представлялось ему до такой степени неопределенным, что Сагара чувствовал некоторую растерянность. В такое время следовало приберегать каждый лишний ящик продуктов. .
В дальнейшем, смотря по обстоятельствам, он всегда сумеет найти подходящее объяснение своему поступку. Он сожалел о том, что война проиграна, как сожалел бы о неудавшейся сделке—и только. Директор отнюдь не огорчался так, как некоторые служащие завода, плакавшие при известии о капитуляции. Правда, Сагара побаивался, что если союзники высадятся, он, как директор военного завода, может понести наказание, но ему и в голову не приходило считать себя военным преступником.
Он уже забыл, что до самого последнего времени требовал от своих подчиненных, чтобы они считали его приказы «военными приказами».
Сагара, получивший высшее техническое образование, имел достаточно ясное представление о государственном строе США, и это давало ему известное ощущение спокойствия. Но оставался еще Советский Союз... Что будет с «Токио-Электро», если наступит эта самая «демократия»?.. Капитал компании принадлежал концерну Мицуи, и, следовательно, какие-то репрессии неизбежны — к этому были готовы все ответственные члены правления. Но ведь он-то был всего-навсего техником, одним из технических руководителей, и, кто знает, может быть, для него, напротив, в недалеком будущем откроются какие-то новые перспективы... Такие мысли занимали сейчас Сагара.
— Тамэдзи, эй, Тамэдзи!
Они приближались к высоким воротам с навесом из камыша, по обеим сторонам которых лепились пристройки, и Такэноути, обогнав повозку, побежал вперед. Возле открытых ворот стоял худощавый крестьянин лет
тридцати, одетый в старую, военного образца рубашку из грубой ткани. Маленькое смуглое лицо с тонкими губами и острым подбородком придавало ему сходство с полевой мышью. Это был старший брат Тадаити Такэноути — Тамэдзи. Он жил в усадьбе Торидзава и совмещал обязанности арендатора с должностью приказчика.
Повозка въехала в ворота, Тамэдзи повел упряжку по широкому двору мимо усадьбы к амбарам.
- Обождите меня немного, я сейчас вернусь! — Тадаити помахал директору рукой и пошел за повозкой. Усадьба выглядела довольно внушительно. На крыше большого дома выделялся выложенный черепицей, белым по черному, родовой герб семейства Торидзава. Широкая веранда окружала здание со всех сторон. У входа В просторную, старинного стиля прихожую висела дощечка, извещавшая, что хозяин дома является пожизненным членом японского «Общества Красного Креста», и табличка с номером телефона; за прихожей виднелась гостиная, обставленная в европейском стиле. Двор постепенно переходил в склон горы, маленький ручеек стекал по пей, водопадом низвергаясь в пруд. Вокруг дома росли старые, насчитывавшие добрую сотню лет буксы и несколько красивых китайских сосен, — заметно было, что за деревьями тщательно ухаживали. По обеим сторонам дорожки, ведущей к амбарам, пестрели, как и везде в этих горных краях, цинии и тысячецвет.
Семь те пашни и пятнадцать те лесных угодий... Разумеется, Торидзава не мог считаться очень крупным помещиком. Но в этой местности, где приходится возводить по уступам гор каменные валы и строить земляные плотины, чтобы задержать воду, и где на одном тане земли нередко находится по девять или даже по десять крошечных площадок-полей, — это была внушительная земельная собственность. Во всех пяти окрестных поселках можно было по пальцам пересчитать таких помещиков, как Торидзава.
Директор, задумавшись, рассеянно стоял посреди широкого двора.
— Прошу прощения! — послышался внезапно чей-то
голос. — Разрешите представиться — старший брат Рэн Торидзава. Весьма признателен вам за заботу о ней... Прошу оказать нам честь — выпить у нас чашку чая, В дверях дома стоял хозяин усадьбы — Кинтаро Торидзава, человек лет под сорок, в костюме полувоенного покроя и в гэта. Он подошел к Сагара с улыбкой на бледном, продолговатом, большеносом лице.
Сагара не помнил, кто такая Рэн Торидзава. Но он часто получал подобные приглашения от деревенских жителей. Поэтому, пробормотав что-то неопределенное, Сагара последовал за хозяином в гостиную.
На столе был приготовлен завтрак на двух человек Подавала сама хозяйка, женщина с красноватым, как будто слегка опухшим лицом и загрубевшими руками. Она следила за каждым движением мужа, и стоила тому только кашлянуть, как она обращала к нему покорный и робкий взгляд. Хозяйка выглядела гораздо старше мужа и казалась особенно невзрачной на фоне элегантной обстановки гостиной.
— Простите, что пришлось причинить вам беспокойство...— сказал Сагара, прикурив от протянутой хозяином зажигалки. Он имел в виду груз, доставленный на повозке и спрятанный теперь в амбарах усадьбы.
— Полноте, что вы... — улыбаясь ответил хозяин и, загасив огонь, положил зажигалку на поднос курительного прибора. Сам он не курил. Он часто кашлял, а когда смеялся, прикладывал руку ко рту. Помолчав, Торидзава неожиданно добавил: — Впрочем, ведь это всё организовали братья Такэноути... Я тут, как говорится, совершенно ни при чем.
Больше оба не касались этой темы.
Такэноути постоянно жил в поселке Торидзава и ездил на работу на велосипеде. Получив должность конторщика по протекции Кинтаро, владельца части акций фабрики Кадокура, он продолжал сохранять «вассальные» отношения с помещиком Торидзава, хотя и не занимался хозяйством.
— В последнее время много солдат возвращается из армии... кхе... кхе... — каждый раз, когда Кинтаро покашливал, лицо его принимало какое-то надменное выражение, как будто он снисходил до разговора с собеседником. Но чувствовалось, что он чем-то озабочен и
старается найти подходящую тему, чтобы вызвать на разговор почтенного гостя: — Кхе, кхе... Да вот вчера, говорят, приехал Комацу... Тот самый, знаете, начальник общего отдела вашего завода Нобуёси Комацу... Он еще не был на заводе?
Директор отрицательно покачал головой. На его лице отразилось недоумение. Что общего между хозяином этого дома и Комацу?
— Комацу приходится нам родственником... Мой дед происходил из рода Комацу... — заметив удивление гостя, проговорил Кинтаро.
Сагара собирался уехать, как только вернется Такэноути. С дневным поездом он рассчитывал попасть в Токио, на заседание правления компании. Директор чувствовал, что хозяин старается завязать с ним разговор, но не желал утруждать себя беседой с этим провинциальным помещиком.
В гостиной Торидзава над письменным столом висела цветная гравюра с картины Эль-Греко «Святое семейство», в книжном шкафу шведского стиля стояли труды но философии, написанные известными авторами, художественная литература и даже многотомная «История развития капитализма в Японии».
Всё это нисколько не занимало директора и казалось ему совершенно ненужным. Обстановка гостиной бакалавра юридических наук Кинтаро Торидзава не представляла исключения в здешних краях. Хозяин дома, гордившийся тем, что является членом деревенской управы, председателем общины поселка Торидзава и влиятельным членом комитета по делам сельского хозяйства всего района Кавадзои, был одним из типичных представителей местной интеллигенции.
В молодости Кинтаро Торидзава изучал юриспруденцию в одном из частных университетов Токио, но он отнюдь не собирался стать адвокатом или чиновником. Он принимал деятельное участие в журнале, издававшемся кружком любителей изящной литературы, и завел роман с натурщицей, когда увлекся было ненадолго живописью. Но вскоре нашлась подобающая для помещика партия, он женился, вернулся в свое имение и, осев там, угомонился.
Среди местной интеллигенции встречалось немало людей с радикальным образом мыслей, но так как быть
последовательным в своих взглядах и проводить свои идеи в жизнь было делом нелегким, то большинство «радикалов» предпочитало тешить себя иллюзиями, будто для прогресса общества вполне достаточно одного лишь развитого интеллекта. Одним из таких помещиков-интеллигентов был Кинтаро Торидзава, который питал уважение к наукам и искусству и искренне считал себя передовым человеком. В этих краях среди помещиков и фабрикантов шелка и вообще среди людей среднего достатка попадалось сравнительно много образованных людей — явление необычное для провинциальной глуши. Это был своего рода «побочный продукт», закономерно появившийся с тех пор, как здесь возникли технически оснащенные предприятия. В этом районе издавна производился шелк, известный далеко за пределами страны, здесь находились вполне современные капиталистические предприятия, имевшие международные связи.
Хозяева шелкоткацких фабрик по утрам и вечерам сидели у своих радиоприемников, ловя сообщения о ценах на шелк в Иокогама, на токийской бирже и даже на далеких рынках Нью-Йорка. Современная цивилизация властно вторгалась в эти районы. Но окончательно уничтожить остатки феодальной системы предприниматели не могли и не хотели в силу своей классовой природы, так как они уничтожили бы тогда основы своего существования. Ведь для того чтобы извлекать большие прибыли из производства шелка, предприниматель — будь то капиталист или помещик — был заинтересован поставить дело таким образом, чтобы и крестьяне, разводящие шелковичных червей, и рабочие-прядильщики находились в феодальной, полурабской зависимости от хозяина. И здесь, больше чем в любом другом районе Японии, существовала такая зависимость и рабочих, и крестьян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46