.. Фурукава отвернулся и скомкал горькую папиросу.
— Посуди сам... — директор барабанил толстыми пальцами по листкам с переводом. — Я полагаю, что даже из этих вот материалов ты мог бы понять, каково отношение оккупационных властей к компартии...
Лихорадочно блестевшие глаза Фурукава вспыхнули. Теперь ему стало ясно, зачем директор заставлял его переводить «Ридерс дайджест». Кровь бросилась ему в лицо.
— Нет, не понял.
Это был прямой отпор директору.
— Не понял?
— Да, не понял.
На лбу у директора от гнева набухла синяя жила.
— Да ты... ты... Я для,тебя, можно сказать, столько... — он с силой стукнул кулаком по столу. — У тебя голова всё еще набита этими твоими извращенными понятиями о демократии? Ты всё еще думаешь о коммунизме? — кричал директор.
— У меня представления обо всем правильные! — Фурукава тоже повысил голос и в свою очередь ударил кулаком по столу.
— А я тебе говорю, что извращенные! — от удара
директорского кулака подпрыгнули настольный телефон и ваза с цветами. — Америка — родина демократии!
— Ничего подобного! Родина демократии — Советский Союз!
Оба вскочили со своих мест и стояли теперь друг против друга, разделенные газовой печкой.
— Вон! Убирайся вон!
Управляющий делами бросился успокаивать директора, и тот, стараясь сохранить достоинство, с усилием овладел собой. Тяжело дыша, он вытер пот со лба.
— Хватит... Довольно! Вон!.. Возвращайся обратно в цех!
Глава седьмая
ОТДАТЬ СЕБЯ БЕЗ ОСТАТКА ОБЩЕМУ ДЕЛУ
Из-за нехватки электроэнергии опять предстоял нерабочий день, первый в этом месяце. Накануне вечером, после занятий на рабочих курсах, Рэн, Хацуэ и другие девушки, шумно переговариваясь, возвращались в одиннадцатую комнату третьего общежития.
— Добрый вечер! Пожалуйте домой! — по старому обычаю низко поклонилась Сигэ Тоёда. Она сидела одйа в комнате за своим излюбленным занятием — шитьем.
— Добрый вечер!
Хацуэ, Мицу, Синобу и Кику тоже поклонились ей. Одна только Рэн не стала кланяться. Во-первйх, она считала, что подобные поклоны — пережиток феодализма, а во-вторых, Рэн была недовольна, что Сигэ единственная из их комнаты не посещает занятий рабочих
курсов.
— Ну, Оикава-сан, давай я объясню т.ебе этот отрывок. Иди сюда! — предложила Рэн Мицу Оикава, усаживаясь на свое место. За спиной у нее стоял кожаный чемодан, ящик с книгами и единственный в этой комнате небольшой туалет с зеркалом.
— Сейчас иду, подождите минутку... — Вечно голодная девушка с косичкой подошла к ведру, стоявшему в
нише под окном, и, зачерпнув ковшиком воды, стала пить.
— Касуга-саи, а ты?
Синобу и Кику уселись на подоконник и, болтая ногами, барабанили пятками о дощатую стенку. Они ничего не ответили
— Кино посмотреть бы, что ли! — сказала Синобу. За окном сгущались сумерки.
— Зачаточная форма — иначе сказать, такое состояние, когда только начинают набухать почки... То есть, иными словами, самое начало какого-либо явления...
Подсев к ним, Хацуэ тоже что-то записывала и исправляла в своей тетради. Рэн, развернув на коленях блокнот и книгу, с раздражением прислушивалась к приглушенному смеху и перешептываниям Синобу и Кику.
— Стихийный подъем... Стихийный — то есть такой, который происходит не в силу сознания, а как нечто противоположное сознательному, нечто непроизвольное...
Они изучали сейчас ту главу из книги Ленина «Что делать?», в которой говорилось о тред-юнионах.
— Сознательный элемент... Преподаватель сказал, что это очень важно... Важно понять, что социалистическое сознание не возникает само по себе из стихийной борьбы, которую ведут рабочие. Без научной основы, без учебы и твердой целеустремленности...
Вдруг Рэн выпрямилась и резко повернулась к окну. Ее ровные, точно нарисованные брови поднялись.
— Потише вы там!
При этих словах Синобу и Кику съежились и втянули головы в плечи, но тотчас же снова донесся их приглушенный смех.
— Сознательный рост... Скажи, пожалуйста!
— Что это она командует! — вполголоса сказала Кику, обращаясь к Синобу.
С тех пор как Рэн поселилась здесь, девушкам начало казаться, будто комната вдруг стала тесной. Почему-то с первого же дня получилось так, что Рэн стала верховодить в этой комнате. Нельзя сказать, чтобы староста Хацуэ выделяла Рэн среди других девушек, но всегда выходило как-то так, словно Рэн была на особом положении. И хотя Рэн почти никогда не брала в руки щетку или тряпку и никогда не мыла уборную, которую
девушки, обязаны были убирать по очереди, никто ничего не говорил по этому поводу.
Даже Кику — и та не решалась прямо сказать что-нибудь самой Рэн. И Кику, лучше чем кто бы то ни было, знала, отчего это происходит. Помимо того, что ее семья арендовала землю у Торидзава, работа отца в лесу, все поделки в усадьбе и другие перепадавшие время от времени мелкие заработки — всё целиком зависело от милостей семейства Торидзава. В таком же положении находились и семьи Хацуэ и Сигэ, и потому у девушек были некоторые основания по-особому относиться к Рэн.
— Ух, до чего же жрать охота! — дурачась, громко сказала Синобу, нарочно употребляя грубые выражения, и все девушки — и Сигэ, продолжавшая шить, и Мицу, и даже Хацуэ — рассмеялись.
— Спать! Спать! Давайте скорее ложиться! Пользуясь свободным днем, девушки собирались
завтра с утра отправиться в Торидзава менять полученный паек табака и кое-какие вещи на рис и муку. Путь предстоял далекий, и они должны были завтра встать
пораньше.
Синобу Касуга раздвинула сёдзи и принесла из коридора щетку.
— А ну-ка, пустите! Отойдите. Дайте подмести, —
начала она разгонять девушек.
Она не видела в Рэн Торидзава ничего особенного, разве лишь то, что та окончила колледж да была, пожалуй, красивее ее.
Касуга начала подметать пол, да так энергично, что пыль летела прямо на девушек. Хацуэ и Мицу со смехом отскочили в сторону. Хацуэ — самая рослая, самая крепкая из девушек, двигалась легко и проворно. Девушки с веселым визгом бросились в противоположный угол комнаты. Но Рэн продолжала сидеть не двигаясь.
— О чем это вы там сейчас говорили?
Несмотря на хрупкое сложение Рэн, во всем ее облике, когда она сидела вот так, выпрямившись, чувствовалась властность, какой не было у Хацуэ.
— Мы?.. Ни о чем!.. Право ни о чем... — спрятавшись за спину Синобу, прошептала Кику.
— Нет, я слышала! Ты сказала: что это она командует! Вот что ты сказала! — проговорила Рэн, не повышая
голоса. Но тем более внушительно прозвучали эти слова.
Синобу Касуга несколько секунд пристально смотрела на Рэн, держа щетку на весу, затем взмахнула щеткой и обдала Рэн пылью с головы до ног. — Ворчанье да кляузы будем слушать потом! Нечего из-за пустяков кипятиться. Ну, вставай, вставай, я подмету.
На лице Рэн медленно проступала краска.
— Что ты сказала? Повтори!
Она слегка повернулась к Синобу Касуга, но продолжала сидеть всё так же прямо.
— Да ну тебя, надоело! Что без конца повторять. Сказала, что нечего из-за пустяков кипятиться... Вставай-ка лучше, я подмету! — огрызнулась Синобу Касуга. Касуга была девушка нервная, с наклонностью к истерии. — Что это ты, в самом деле, какую барышню из себя корчишь! Уж если так тебя зло разбирает, пошла бы лучше да попробовала хоть разок уборную вымыть!
Рэн побледнела, руки ее судорожно вцепились в юбку. Еще никогда в жизни ей не наносили такого оскорбления.
— Ты... ты... — гнев мешал Рэн говорить. Вся кровь бросилась ей в голову, она была уже не в силах связно продолжать речь и, потеряв самообладание, высказала всё, что думала. — Люмпен... Люмпен-пролетарий... Сколько ии тверди ей о борьбе, о практическом опыте, а как была, так и останется потаскушкой!
Это были ужасные слова, до того ужасные, что Ха-цуэ и все остальные девушки оцепенели, а Синобу замахнулась на Рэн щеткой.
— Пустите! Пустите!.. — кричала Синобу, когда Кику и другие работницы пытались вырвать у нее щетку. Синобу сопротивлялась так отчаянно, что даже сильная Хацуэ едва удерживала ее. — Что она сказала! Что она.... Пустите!
Стиснув зубы, Рэн наблюдала, как девушки, толкая друг друга, стараются вырвать у Синобу щетку.
Рэн никто никогда не обижал с самого детства, и она не слишком задумывалась над тем, насколько задевали другого человека сказанные ею слова; но оскорбление, которое нанесли ей самой, уязвило Рэн так
больно, что у нее едва хватило выдержки, чтобы сохранить внешнее спокойствие.
— Я ее изобью! Гадина!.. Пустите! Что она тут басни рассказывает про сознательный рост, про... Только и знает, что командует, а ни разу, небось, не пошла расклеивать плакаты! Ни разу не вышла вместе со всеми в город! Пустите! — чуть не плача кричала
Синобу.
Подруги удерживали ее, но она, стараясь освободиться, металась из стороны в сторону. Она рванулась к Рзн, и ее растрепанные волосы, с которых свалился берет, почти коснулись лица девушки.
— Все это говорят, и Кику-тян, и Мицу-тян! Если злость тебя разбирает, так поднялась бы да сходила разок вместе со всеми, хоть бы пыль обмела!.. А не нравится, так собирай вещи и убирайся отсюда!..
Больше Рэн была не в силах сдерживаться. Бледное лицо ее дрогнуло, уголки губ скривились и, резко отвернувшись, она уткнулась в циновки.
Рэн проплакала всю ночь.
Она никогда не плакала громко, вот и сейчас девушка тихо всхлипывала и, только когда уже совсем не было сил терпеть, давясь рыданиями, кусала край одеяла. На время Рэн как будто затихала, но тотчас же снова к горлу подступали рыдания, и она снова заглушала их, уткнувшись в подушку.
В комнате царил полумрак. Сквозь сёдзи проникал слабый свет горевшей в коридоре лампочки. Среди шести разостланных в ряд постелей ярким пятном выделялось дорогое одеяло Рэн.
«Разве можно здесь оставаться!» — шептала Рэн всю ночь напролет. Но повторив эту фразу несчетное число раз, она вдруг поняла, что это никого не интересует. Так во имя чего она здесь?
Справа от нее под жестким одеялом из темной хлопчатобумажной ткани, открыв рот, спала Мицу Оикава. Слева от Рэн была постель Синобу Касуга, между ними лежала Хацуэ Яманака. Чуть приоткрыв рот с ровными, белыми зубами, прижавшись круглой щекой к подушке, она спала спокойно и безмятежно. «Поступай, как тебе заблагорассудится!» — как будто говорило ее лицо.
— А-а-а... Икэнобэ-сан! — Рэн, кусая край одеяла,
готова была громко заплакать. Она вдруг почувствовала себя совсем одинокой.
Никто не считал ее присутствие здесь обязательным. Останется она или уйдет — по-прежнему профсоюз завода Кавадзои будет бороться, по-прежнему будет крепнуть и расти рабочий класс...
Жизнь в общежитии давалась Рэн нелегко. Но у нее был упрямый характер. За этот месяц она старалась свыкнуться с пищей в заводской столовой, примениться к совместной жизни с простыми людьми.
«Синъити-са-а-ан!» — мысленно кричала Рэн. Ей хотелось сейчас прижаться к Синъити, хотелось, чтобы он пожалел ее. Пусть одна опора — коллектив — рухнула, зато оставалась еще другая. Но ведь и это... В следующую минуту Рэн вздрогнула и широко раскрыла глаза. Ведь она опозорена Комацу!..
Правда, он только поцеловал ее один-единственный раз, но с тех пор Рэн не могла заставить себя прямо взглянуть в глаза Синъити и безотчетно избегала его. За незанавешенным окном становилось всё светлее и светлее. Хорошо, допустим, она вернется домой... А дома что? Брат беспокоится, как бы не конфисковали землю, да как бы не обложили налогом имущество... Старинный род Торидзава распадается...
— А-а! — Мицу Оикава уже проснулась. Закинув руки за голову, она потянулась и зевнула. — Кику-тян! Синобутян! Вставайте!
Притворяясь спящей, Рэн лежала с закрытыми глазами. Утренний ветерок холодил ее заплаканные щеки. Теперь всё казалось ей ненужным, напрасным. Она была одинока.
«С добрым утром, товарищи!
Сегодня отличная погода, и многие, вероятно, собираются в город...»
Репродуктор в коридоре начал передачу утреннего выпуска профсоюзных известий.
«...После недавнего собрания молодежной секции на заводе распространяются различные слухи провокационного, демагогического характера, и мы от имени профсоюза предупреждаем рабочих, чтобы все были настороже...»
Стараясь не отставать от других, Рэн сложила свою
постель, но в это утро ей было явно не по себе. Сигэ занялась уборкой комнаты, Синобу и Мицу подметали коридор, Хацуэ и Кику, переодевшись, с ведрами в руках, собирались идти мыть уборные вместе с девушками из двенадцатой и тринадцатой комнат.
— Что вы, что вы! Не надо! — замахала рукой Кику, заметив рассеянно шагавшую за ними Рэн. — От каждой комнаты нужно только двоих!
Рэн остановилась посреди коридора. Девушки из соседних комнат, смеясь и болтая, спешили, обгоняя друг друга. Странное чувство овладело Рэн. А между тем до сегодняшнего дня она в этот час совершенно спокойно стояла в умывальной, чистила зубы и ни на что не обращала внимания.
— Торидзава-сан, тоже уборную мыть?..
Рэн опять рассеянно пошла за Кику, так как ей совершенно некуда было деваться. Хацуэ с мягкой улыбкой, от которой на щеках у нее появились ямочки, несколько мгновений смотрела на Рэн. Волосы Хацуэ были зачесаны кверху и повязаны полотенцем, лицо ее светилось добротой и природным умом.
— Подождите-ка немножко!
Сбегав в комнату, Хацуэ принесла свои штаны, помогла Рэн надеть их прямо на юбку, потом повязала ей волосы полотенцем. Рэн, словно ребенок, покорно подчинялась всему, что с ней проделывали.
— Мы будем убирать, а вы носите воду.
Хацуэ и Кику усердно мыли кабинки, а Рэн носила воду и обметала стенки щеткой. Рэн чувствовала, как постепенно, точно разгоняемая ветром туча, исчезает ощущение собственной отчужденности. Она перестала казаться себе ненужной, лишней...
— Ой, смотрите, — Торидзава-сан со щеткой, с ведром! Вот это да! Ой, даже смотреть страшно... — обрадовалась Мицу, увидев Рэн, которая вместе с девушками входила в комнату, держа в руке ведро. Она захлопала в ладоши и обняла Рэн.
— Ну как, зайдем мы к Торидзава-сан домой? — не поворачиваясь, спросила Синобу, сидевшая на корточках спиной к Рэн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46