.. Синъити несколько раз пытался достать папиросы,
лежавшие в рукаве, но Рэн, поглощенная своими думами, крепко держалась за его руку и ничего не замечала. Мысленно она видела перед собой лицо Синобу Касуга, когда та замахнулась на нее щеткой, а сказанные ею слова: «Ни разу, небось, не пошла расклеивать плакаты!» — до сих пор отдавались жгучей болью в
сердце Рэн.
— Для того чтобы лучше и глубже проникнуться социалистическим сознанием, нужно самому узнать и испытать жизнь и борьбу рабочих...
Синъити не заметил, что при этих словах Рэн, еле сдерживая слезы, закусила губу. Ведь он говорил как раз о том, что ее мучило. Она выпустила, наконец, рукав Синъити, и он крепко сжал ее руку, смутно белевшую в вечернем сумраке.
— А ты и правда похудела...
Рэн припала к Синъити. Уткнувшись лицом в его колени, она содрогалась всем телом от беззвучных рыданий.
Обняв Рэн, Синъити смотрел на реку, которая стремительно бежала между отвесными берегами. Солнце уже закатилось, и в сумраке была особенно заметна белая пена разбивавшихся о скалы волн. Синъити ощущал сквозь ткань кимоно влажную теплоту мокрых от слез щек Рэн, он ломал себе голову и не мог понять,
отчего она плачет.
— Ты привыкнешь, скоро привыкнешь... — убеждал ее Синъити; больше он ничего не нашелся сказать. Заметив, что он всё еще обнимает Рэн, Синъити пришел в замешательство: должен ли он убрать руку, или нет, и как вообще ему следует вести себя? Рэн казалась такой беспомощной, такой простой, обыкновенной девушкой, что снова напомнила ему былинку у дороги. Он почувствовал, насколько она близка и дорога ему, и так расхрабрился, что готов был в этот момент заключить ее в свои объятия.
- И тогда ты станешь молодцом... когда справишься с этим...
Но Рэн страдала не только потому, что надо было привыкать к обедам в заводской столовой или мыть уборную. Гораздо тяжелее было перенести оскорбление. И еще тяжелее признаться себе самой, что оскорбление это было ею заслужено. Тяжело было признать те недостатки, которые она до сих пор не хотела замечать за собой... Самомнение, что-то похожее на заносчивость... Стремление постоянно командовать другими, делать всё по-своему... Одергивать тех, кто пытался воспротивиться этому...
Ее отношения с другими девушками складывались бессознательно, в силу привычек, привитых ей с самого детства. Теперь она чувствовала себя уязвленной, и это заставляло ее страдать.
— Слышишь?.. Ты справишься с этим... Уже осталось совсем немножко... — гладя Рэн по спине, шептал Синъити. — Ты перешагнешь через это, и тогда наша идеология по-настоящему войдет в твою плоть и кровь, и перед тобой откроется действительно новая дорога в жизни... Да, нужно себя перебороть... — Синъити вдруг замолчал, он почувствовал, что эти слова можно отнести и к нему. А он сам? Разве он уже всё преодолел? Ведь он только и знает, что переделывает и переписывает свое заявление о приеме в партию... И это несмотря на то, что обстановка становится всё более напряженной...
Рэн вдруг подняла голову и внимательно взглянула на Синъити.
— Тебе, наверное, противно смотреть на такую мещанку, как я?
— Почему?
— Потому что... — теперь она, потупившись, обеими руками теребила ворот его кимоно, но вдруг улыбнулась и быстро спрятала лицо на груди у Синъити.
— Полно, полно... Всё будет хорошо...
— Правда?
— Ну, конечно. Мне кажется, мы стали немножко умнее, да?
Прижавшись к его груди, Рэн, как ребенок, послушно кивала головой в ответ. Повинуясь внезапному порыву, Синъити обхватил плечи Рэн и потянулся к лицу
девушки.
— Знаешь, я, наверное, вступлю в партию... — слегка охрипшим голосом прошептал он. — Что ты на это скажешь? — «А ты? Ты тоже не отстанешь?» — означали эти слова. Рэн только кивнула в ответ.
— Что это, сон?
Очнувшись, Фурукава обвел комнату взглядом. Он был один. Но в комнате что-то изменилось. Нет стола Синъити Икэнобэ — он, вероятно, переехал куда-то — наверно, чтобы не беспокоить больного.
У постели Фурукава по очереди дежурили друзья... Дзиро был уверен, что видел здесь Хацуэ Яманака... Кисти рук, выглядывающие из широких рукавов на алой подкладке, бесшумно двигались над его головой, поправляя пузырь со льдом... Он не мог рассмотреть ее лицо сквозь застилавшую всё вокруг туманную пелену, но всё-таки ему помнится, что он почувствовал аромат ее волос, когда она нагибалась к нему.
Сейчас в комнате никого не было. Пузырь с растаявшим льдом, соскользнув с головы, болтался на шнурке, подвязанном к маленькой деревянной стойке у изголовья. Желтоватый свет проникал в комнату и дрожал на потолке — непонятно было, утро сейчас или
вечер.
Дзиро снова закрыл глаза.
«Милая!» — подумал он с непосредственностью ребенка.
В минуты, когда положение его было серьезным и даже угрожающим, он не думал о смерти. Желание найти себе друга, почувствовать чью-нибудь ласку... И печаль, печаль от того, что в целом свете у него нет ни одного близкого человека, — вот что наполняло сердце Фурукава.
Как хочется спать! Тело кажется легким, невесомым... Дзиро чудится, будто он плавает в безбрежном океане усталости.
«Нет, это, очевидно, мне всё-таки приснилось... Зачем бы ей приходить сюда?» — печально подумал Фурукава, смиряясь с этой мыслью и снова погружаясь в сон.
В жару, в непрерывном бреду он провел два дня и три ночи, не замечая времени. И как это всегда бывает с тяжело больным, ему трудно было собраться с мыслями в те короткие промежутки, когда сознание возвращалось к нему; когда же он засыпал, бессвязные обрывочные сновидения снова мучили его.
...Дзиро всё время ссорился с директором.
— Climb this mountain! — приказывает директор по-английски.
Дзиро карабкается по скалам. Дыхание спирает в груди... Жарко... Его словно обжигает огнем. За спиной у него винтовка, он обеими руками сжимает ручки носилок. Это район боев близ Манилы...
— Видишь? — кричит директор.
Они стоят на вершине чудовищно высокой горы.
— Не вижу.
— Как ты можешь не видеть? Да вот, над головой! Дзиро поднимает глаза и видит, что над самой его головой пикирует американский самолет «Грумман» и поливает землю огнем из пулемета. Дзиро не знает, куда ему спрятаться, он начинает метаться. Вот он оступился и в следующее мгновенье летит вниз, к морю, парит в пространстве, подхваченный воздушным потоком, словно оторвавшийся от дерева лист...
— А-а! — напрягая все силы, кричит Дзиро. Но в действительности он только еле шевелит губами.
Из коридора, осторожно задвинув за собой сёдзи, в комнату вошла Хацуэ Ямаиака. Держа в руках пузырь со льдом и сухое полотенце, Хацуэ присела у изголовья Дзиро. Отвязав старый пузырь, в котором лед уже совсем растаял, она робко дотронулась рукой до лба больного.
Затаив дыхание, Хацуэ некоторое время прислушивалась. Потом тихонько, боясь разбудить Дзиро, положила ему на лоб полотенце и опустила сверху пузырь со льдом.
Она пришла сюда сразу после работы и была еще в рабочем халате. Бесшумно двигаясь, Хацуэ прибрала всё кругом. У порога она задержалась и, стоя на коленях, несколько секунд смотрела на спящего. Потом поднялась и, осторожно ступая, вышла из комнаты.
Дней через десять Дзиро уже мог сидеть в постели. Жар почти спал, но он еще чувствовал большую слабость — тело точно раздавлено.
Был жаркий летний полдень, и сквозь сёдзи в комнату проникали ослепительные лучи солнца.
«Упорядочение производства? Реэвакуация завода?»— щуря глаза, с усилием размышлял Дзиро, пытаясь вникнуть в те новости, которые сообщила ему жена Накатани, приносившая обед.
«Какое сегодня может быть число?..» Иногда ему казалось, что прошел целый год с тех пор, как, поругавшись с директором, он рано вернулся с работы домой и тотчас свалился в жару. А временами чудилось, будто это произошло совсем недавно, всего несколько часов тому назад.
В комнате пусто, все вещи вынесены... Постой... Значит, она сказала, что Араки и Касавара выехали в Токио на конференцию «Объединенного штаба»... Директор Сагара тоже уезжал в Токио, он только недавно вернулся... И потом еще — скоро, наверно, и по нашему заводу будет объявлен приказ об «упорядочении производства», поэтому Икэнобэ и Накатани очень заняты сейчас в профсоюзе — готовятся принимать контрмеры...
Реэвакуация завода... Да ведь это беда! «Беда» — эта мысль удивительно медленно проникала в его сознание. Всё шло как при замедленной съемке в кино. Но когда Дзиро, наконец, осознал, что произошло, голова его усиленно заработала.
Дзиро вспомнил всё, что он узнал за две недели своей работы в качестве «прикомандированного к кабинету директора». Американский журнал в небесно-голубой обложке... Предложение директора... Всё это были звенья одной цепи. Есть на свете враждебные силы, пытающиеся накинуть петлю на весь мир! Теперь эта петля угрожает задушить Дзиро и его
друзей.
— Кто там? — хриплым шепотом спросил Дзиро, услышав чьи-то шаги в коридоре.
— Это мы... — с приглушенным хихиканьем ответила Кику Яманака.
Затем послышался звучный голос Рэн Торидзава:
— Мы пришли проведать вас... Вы не спите?
Дзиро поспешно нырнул под одеяло. Раздвинулись сёдзи, девушки вошли и уселись друг подле друга у его изголовья. С их появлением комната точно преобразилась...
— Вот это мы купили, все вместе... Пожалуйста! Мицу Оикава неловко, как школьница, протянула
Дзиро объемистый пакет. Оттуда выпал мешочек с рисом, выкатились яйца, мандарины... Это показалось девушкам смешным, и они вдруг захихикали.
— Это хорошо, что температура так быстро упала, правда? — проговорила Кику, заглядывая в лицо Хацуэ. — А на заводе что опять творится, ужас! — добавила она, снова принимая озабоченный вид.
Дзиро, почесывая затылок, смотрел на пакет. Слова Кику словно пробили брешь в плотине. И Мицу Оикава, и Синобу Касуга — все девушки заговорили разом:
— О реэвакуации каждый толкует по-своему...
— Говорят, что на заводе работает слишком много женщин... Да, впрочем, Фурукава-кун тоже, как будто, такого мнения!..
— Эх... — Дзиро перевел прищуренные глаза на сёдзи. — Только, можно сказать, выпутался из этой болезни, а тут тебе, пожалуйста, — реэвакуация начинается!..— проговорил он, проводя рукой по голове.
— Но только есть и такие, которых не уволят... — скороговоркой продолжала Кику, оживленно жестикулируя. — Вас, Фурукава-сан, еще неизвестно, переведут или нет, так что может получиться — всё равно как уволят... Но есть такие, которые очень радуются, что можно будет вернуться в Токио. Вот, например, Оноки-сан, Икэнобэ-сан, Иноуэ-сан... Ведь они все с заводов в Хо-рикава и в Янаги-мати...
— Как?.. — уставился Фурукава на Кику, всё еще хорошенько не понимая, о чем она говорит.
— Да нет, что ж, если хорошие люди, так пусть им будет лучше... Вот, например, она с завода в Янаги-мати, ну, так она, конечно, рада... — с этими словами Кику подтолкнула Синобу Касуга. Та, опираясь рукой о пол, начала пристально разглядывать циновки, но ничего не сказала. — А вот она — с завода в Сидзуока, значит, подлежит увольнению... И то сказать, ведь женщина не может ехать одна в чужое, незнакомое место,
где даже общежития нет... Правда, Хацу-тян? — Кику хлопнула Хацуэ по спине.
Подняв голову и улыбаясь, Хацуэ молча теребила шнурки своего хаори.
— Да ведь против этого нужно протестовать!.. — Фурукава пристально посмотрел на Хацуэ, но, как будто испугавшись чего-то, смущенно отвел глаза. Молчаливая, улыбающаяся, с ямочками на щеках, Хацуэ казалась сегодня очень красивой в праздничном лилова-то-красном хаори. Большие, светившиеся умом глаза смотрели как-то особенно живо.
— Совершенно верно. Но это не так легко... Теперь в разговор вмешалась Рэн, и по порядку, толково, как она умела это делать, рассказала обо всем. Больные и беременные женщины считаются «в отпуску». Что касается остальных, то большинство работниц, естественно, подлежит увольнению, так как не принято, чтобы девушки жили одни в чужих краях. Однако некоторые рабочие радуются возможности вернуться в Токио и не возражают против реэвакуации.
— Вот на это и рассчитывает компания, так мне кажется. Что до Такэноути и Тидзива, то хотя они и высказываются против сокращения объема производства и увольнений, но говорят, что протестовать против проекта реэвакуации в целом — очень трудное дело. Поэтому профсоюзный комитет до сих пор еще не может прийти к согласованному решению и занять твердую позицию
в этом вопросе.
— А как Араки-сан и Накатани-сан? — Из аппарата заводоуправления мало кто будет
реэвакуирован, но Араки-сан, кажется, переводят... — немного понижая голос, сказала Рэн. Она работала в заводоуправлении и больше, чем другие девушки, была в курсе последних новостей.
— А приказ еще не опубликован?
— Нет еще. Пока идут споры с «Объединенным штабом»... Решения ожидают примерно к середине июня. Но если мнения отдельных заводских профорганизаций не совпадут, то и «Объединенный штаб» вряд ли сможет чего-нибудь добиться...
Некоторое время Дзиро молчал, сощурив глаза и полуоткрыв рот.
Да ведь это настоящая катастрофа! Если дело и дальше пойдет так, профсоюз развалится!
— А Икэнобэ, черт, рад, наверное?
Рэн, как-то присмиревшая за последнее время,опу стила плечи и покачала головой.
— Не знаю...
Разговор утомил Дзиро. Он лег на спину и стал пристально рассматривать потолок. Конечно, он не мог поверить тому, чтобы Икэнобэ радовался таким новостям, но, как ни говори, ведь тот давно живет в этих горах, разлучен с семьей... Немудрено, что Иноуэ и другие рады.
Это всё негодяи из правления компании придумали... Сволочи!
Он снова повернулся на бок, девушки тихонько вышли. В комнате наступила тишина, и Дзиро задремал. Вдруг он открыл глаза: кто-то развешивал выстиранное белье на перилах галереи.
Он впал в забытье.
Когда он снова открыл глаза, Хацуэ, засучив рукава кимоно, стояла к нему спиной и складывала что-то в углу комнаты. Краска выступила на лице Дзиро.
— Хацуэ-сан!..
Слова замерли у него на губах. Хацуэ, не замечая, что он не спит, ловко и быстро работала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46