Xi6a ваши тела не одгодовани, не чистые, xi6a ваши самки истощены и трухлявые как испражнений мешки? Xi6a это профессор, взлетевший вот в воздух, этот учитель жизни, этот служитель в храме науки довольствовался духовной пищей и не съедал за один обед на столько, сколько хватило бы моей семье в месяц? I xi6a ему гipшe от того, что он, рассказывающий птенцы своим о том, как производятся товары, считает себя выше тех, которые вырабатывающие эти товары?
"А птенцы, эти, которые готовятся на гипнотизеров, эти двигатели науки, культуры, xiбa им плохо от того, что они за это" рушиння "получат автомобли, аеропляны и все блага большой цивилизации? Они их не делать - нет, это сделают другие: нищие, темные существа - напвзвири, не читающие книг, не пишут иx, что, как скоты, кишат там внизу.
"А за это из жалости и милосердия птенцы придут к тем, кто бабраеться там в низу, и будут иx учить, наставлять, будут просвещать иxни темные души и гипнотизировать разными благами, небесными и земными. Они обещать при социализме все то, что сами имеют сейчас. За это будут называться представителями тех, что бабраються там внизу. I искренне не замечать, что все учителя и прдеставникы основном почему уже сейчас имеют то, что обещают тем, кого учат, в майбутьньому социализме.
"О, нет, они даже за это героями назвуться и им поставят памятники Они не увидят своего вранья. Нет, нет, вам это не выгодно, то тепло и удобно под вашим гипнозом.
"Но слушайте! Есть такие, которым слишком уж неудобно становится! Есть такие, которым холодно, которым тесно под этими тысячелетними, Покрова безумие. Их тела не одгодовани, шкура их не блестит, и они сомневаются в душе и цивилизации вашей, они не имеют такой уважения к сокровищнице духа и в храмы лживой науки вашей. Слышите?
Есть такие, что подняли голову и стряхнули; гипноз, которые видят мир новорожденному глазами. Есть честны с собой и эти врать себе не могут. Этим душно и тесно. Этим страшно и жутко среди вас, как среди сумасшедших. Эти полные ярости, как среди лицемеров. Этим стыдно, как среди самодовольных дураков. Этих душит горячий сожалению, как среди безнадежно больных.
"Берегитесь! Когда они увидят всю ложь, когда новорожденных мнение их вспыхнет пламенем-огнем чувства, они не удовлетворятся песнями о большой культуре и социализм. Они выйдут на улицы и драться головами о мостовую. Они будут в ярости рыдать; хватать первого, кого встретят, и грызть ему горло. Они разрушат ваши храмы цивилизации и, как Лошак запрягут вас к работе. Представництвуйте, откормленные, гладкие! Представництвуйте, Братолюбивому и жалосливи!
"О, эти не будут врать себе. Им это не выгодно. И подкупить вы их не сможете, поскольку тот, кто раз узнал жар лжи в себе, уже не пойду в ряды лживых? Быстрее в смерть, как я! Я иду в смерть. Потому врать себе не могу, как не могу выносить вашей лжи.
,, Но иду, полный ненависти, презрения и протеста. Смерть двухсот-трехсот ваших загипнотизированных готовящихся на учителей гипноза, пусть сопутствует мой протест!
,, Ужас пусть идет со мною!
,, Страдания и ужас породили богов и гипноз, страдания и ужас должны разрушить их!
Рабочий Тарас Щербина.
Все стояли бледные. Тарас широко раскрыл свой глаз и то лихорадочное, дикое было в нем.
- Да! Только так! - Прохрипел он.
Миррн возвратил письмо Оли. Рука слегка дрожала
- Только так! .. - Повторил Тарас, выжидая и поднят водя взглядом от одного к другому.
Даша внимательно, похмурившы брови, смотрела на него. Вера взмахивала струйкы и, казалось, не слышала ничего. Оля наклонилась к Тарасу поправила повьязку и с мукой сказала:
- Тарик, тебе нельзя волноваться ...
Тарас повел бровью, словно згоняючы муху.
- Разве я не прав? Говорите, - прохрипел он Мирона.
- Вы ... - Тихо сказал Мирон.
- Что? - Даже немного поднял голову и сейчас же застонал Тарас.
- Вы правы! - Торопливо и громко повторил Мирон.
Тарас улыбнулся.
- Да? ... А вы? ...
- И я.
- Также?
- Также.
Тарас снова скривил в улыбку посиневшие губы.
- Тарик! Родной, но нельзя же говорить! Идите, господа! - Умоляюще обратилась Оля к гостям.
Тарас нетерпеливо сморщил нос.
- Не мешай, Оля ... Все равно ... умру ... В час ранище ... в час ...
Он застонал, закрыл глаза и кильки ментов лежал, как мертвый. Казалось, он уже умер.
Все тревожно зашевелились. Но Тарас открыл глаза и тихо, еле слышно спросил:
- Вы ... думаете ... что правы и живете?
Мирон молчал.
- Да?
- Говорите голоснище! - Сердито предупредила Оля.
- Да, Тарас. Могу жить. Вы честны с собой, но от того не можете жить.
Тарас лежал без движения. Казалось, он даже ничего не слышал. Но вдруг шевельнул глазом и тихо прохрипел:
-Я продумал ... до конца ...
И затих. Никто не двигался.
- Идите, господа! Идите! - С мольбой зашопотила Оля. - Даже не прощайтесь ... Хватит ... ему это шкодливые ... Умоляю ...
Мирон покачал головой и подвинулся назад. Даша также отодвинулась, потянув за собой Веру. Вера удивленно посмотрела на нее.
- Пойдем! ... - Тихо прошептала Даша.
- Уже? ... Да, да ... Но я хочу попрощаться ... Можно это? Можно?
Тарас вдруг открыл глаза и поискал взглядом.
- Идете? ... - Прохрипел он отключен.
- Прощайте ... Бедствием ... не поминайте ... Я также ... Вера, зостаньтесь ... на минутку ...
Вера с недоразумением, испуганно посмотрела на всех. Она вся дрожала.
- Лишиться на минутку, - недовольно и сердито объяснила ей Оля. - Только сейчас же выходите.
Мирон с Даро тихонько отошли к двери и вышли. Вера осталась.
Женская фигура у стола все время не шевелилась, но уже не стояла, а сидела, ровно и прямо опершись о стену. Казалось, она так же, как сын, была вся разбита, и каждое движение давал ей острую муку. Над ней облачно и похнуро темнели многочисленные образы святых.
На дворе почувствовалось, которое тяжелое и густой воздух в комнате.
Шли молча. Мирон закурил сигарету, засунул руки в карманы и помуро смотрел перед собой. Даша шла наклонив голову, строго сжав брови.
- Вы давно видели сестру? - Вдруг не поднимая головы, спросила Даша.
- Она уже дома, - бросил Мирон.
- Сама пришла?
- Сама.
Глава 17
Больше до самого Мироновой проживания не говорили ни слова.
Перед подъездом Мирон остановился и, несмотря на Даша, сухо сказал:
- Может, зайдете к нам? Маруся хочет с вами повидаться.
Даша внимательно посмотрела на него, отвернулась и молча, в странной задумчивости, смотрела куда-то.
Мирон косился на нее. Румьянцю уже не было; нежная свежая, кожа на губах покрылась серой загаром, брови тесно придвинулись к переносице, словно прилипли и на чистом главе над ними сделались гoрбикы с тенями.
- Пойдемте ... - Вдруг тихо, решительная сказала она и первая пошла в дверь.
Но Маруси дома не было. Мирон озабоченно подошел к столу и нашел записку:
"Сейчас приду ... НЕ турбуйся.Тоскно стало! Пройдусь. Маруся.
- Сейчас придет. - Сказал Мирон. - Подождите ... И если хотите, разденьтесь ... Чего вы, кажется, еще ни разу не делали у меня ...
Даша снова странно посмотрела на него и начала молча раздеваться.
- Она уже не хочет идти ... от вас? - Спросила, усаживаясь на диване,
- Не знаю ... Здаетвся, нет ... А впрочем, все может быть ... Надо ехать в иное город.
- Скоро едете?
- Да ... Думаем ... на днях ...
Наступило молчание.
Мирон присел к столу и начал смотреть в окно. Даша запрокинула голову на спинку дивана, закрыла глаза и сидела как без чувств.
Вздохнула. Мирон, не двигаясь, искоса, посмотрел на нее. Отвел очи, снова посмотрел и смотрел уже неодриваючись. Даша не двигалась.
Мирон вдруг повел головой, словно освобождая ее из чего, резко встал и заходил по комнате.
Даша на миг открыла глаза и снова закрыла их, вздохнув глубоко, всеми грудью. И вздох ее были длинные, прерывисто, будто стоял на пороге рыдания.
Мирон остановился. И сейчас же опять заходил. И снова сел за стол, опустив голову на руку и замер:
Стало тихо. Где-то далеко прорывались звуки рояля и то одни высокие, а низкие, пожалуй, вмиралы по дороге.
Даша отвела голову от спинки, посмотрела на Мирона и тихо сказала:
- Мирон!
- Что? - Не поднимая головы, глухо ответил он.
Даша приложила концы пальцев к висков, подержали так i вдруг встала, подошла к нему и робко коснулась рукой головы.
- Мирон! ..
Он поднял голову, повернул к ней лицо, и глядя вверх, словно молясь ей, молча ждал.
- Вы ... очень плохо ... думаете обо мне? "
Говорила почти шепотом, не отрывая бдительных глаз от его лица.
- Я?
Он вдруг встал, странно улыбнулся и зашагал по комнате. И все так же улыбаясь, сел на диван.
Даша понемногу вернулась, подошла к нему, постояла и села рядом, нечаянно Коснувшись рукой к его руке. Мирон весь вздрогнул и быстро отодвинул руку.
- Сядьте далее ... - Мрачно буркнул он.
Даша молча придвинулась ближе, заглянула в глаза ему и вдруг, схватив его голову, страстно, сильно вернула к себе и с мукой, почти со злости заговорила:
- Почему молчишь, ты? Почему? Любишь? Почему молчишь? Ты вымучил меня. Я не могу больше ... Не могу! Не любишь, говори сразу! Говори!
Она пустила руки и с мукой, с ожиданием смотрела на него. Щеки пылали, грудь высоко и часто поднимались i опускали ..
Мирон побледнел.
- Даро! .. - Хрипло, испуганно прошептал он.
- Нет - воскликнула она.
- Господи! - Вдруг взял себя за голову. Затем с бешеной, дикой радостью, отнял руки, посмотрел на Даша, прижал к себе, отвел, снова посмотрел она, сразу вся ослабев, безвольная, болезненно улыбалась и подлежала каждом его движении.
И вмиг опять отвел ее, быстро оглядел с головы до ног и закрыл лицо руками.
- Что с тобой? - Озабоченно, но с сияющими глазами схватила его за руки, силясь оторвать.
- Ничего, ничего ... Подожди ... Мне больно ... Голова кружится ... У меня слишком это ... Неожиданно так ... Ты подожди ... И лицо мне, наверное, совсем глупый ... Я должен ... Ты не смотри на меня.
И он встал, отошел в угол, сильно, как от холода, потер лицо обеими руками, и вернулся, Даша вся ясна и розжеврила, с полузакрытыми глазами и отбросить головой, ждала его.
Он тихо, осторожно присел возле нее. Благоговейно, с мукой любви взял за руку и стал смотреть в лицо ее. Она в изнеможении закрыла глаза.
- Моя Даша ... - Тихо, медленно, удивленно сказал, будто вслушиваясь, упиваясь музыкой этих слов.
Даша, не открывая глаз, улыбнулась.
- Моя Даша ... - Еще тише сказал.
Высокие звуки рояля доносились издалека, как сладкие воспоминания.
- Бесконечно родная ... До боли любимая моя!
Замолчал.
- Говори ... - Чуть слышно прошопотила Даша.
Но он молча поднял, ее руку к губам и тихо прижался к ней. Даша розлющила глаза, усталые и блестящие, покорные и болезненный-счастливы. Они, казалось, просили чего-то.
- Не могу говорить ... Все не то, что скажу ...
- Молчи ...
Опять упьявся в руку. Рука здригувалась будто от тока, покорная, безвольная, нежная.
- Даро!
Наклонилась поближе. Глаза не отрывались от глаз. И вмиг вся зажглась, вспыхнула, горячо обняла, впилась горячим стоном поцелуем в губы и замерла.
Отвела голову ее отворила и смотрела также удивленно, нежно, со счастливым непониманием.
- Мирон? Так? ... Мой? Как странно ... Господи, как ты смотришь ... Таким никогда не видела ... Ты можешь быть таким нежным?
Он покраснел и провел рукой по лицу.
- Глупая рожа ... Я сам чувствую ... Но это так неожиданно ... И. ..
- Разве уж так неожиданно?
- Даро! Как же я мог думать ... после ... всего этого? ... Думал - конец ...
- И так бы и поехал, если бы не сегодня? ...
- Не знаю ... Мучился я ...
- А я думала, что придешь же ... Ждала ... Ох, как ждала! Целые дни на тебя, бывало, ждала! Звонок, а я вся замрет, сил нет подняться, слушаю всем телом, не твий.голос ... Нет. Несколько раз подходила уже к твоему дому и возвращалась ... "Нет, думаю, не пойду. Если любит, - придет, напишет ...
8
- Я писал ... - Виновато вставил Мирон.
- Я не получила ничего! - Испуганно сказала Даша.
- Потому что я не посылал ...
- Как? А где, же письма?
- Вот ... - Кивнул он на клочки, лежавшие на столе.
Она встала и, не выпуская его руки, поискала глазами.
- Где? Я не вижу.
- Клочки ... Я их дер ...
Даша молча посмотрела на него.
- Немедленно склииты их! Он дер!
- Только от одного клочки ...
- Одного? Хорошо. Я тебе принесу свои и за это ты их стекле. Он их дер!
Она села и, сжав его руку, пригрозила:
- Подожди, у меня многое назбиралося! Придется расплачиваться. Ты думаешь, я об этом не думала? Ого! Все ночи насквозь обдумывала. Ох, Мирон, сколько я о тебе передумала! Как не верила тебе, как иногда ненавидела тебя! Силе твоей не верила, а иногда ... такой же близкий ты мне, родной бесконечно, как в одной семье выросли ... Иногда ... ночью, представляю: вот ты мой, вот сидишь, а я подхожу к тебе и вот-так ...
Она нежно-нежно провела рукой по лбу его по щекам.
- ... Глажу ... А ты ...
Мирон вдруг крепко обнял ее и спрятал лицо на груди у нее.
- Что ты, милый?
- Ничего, ты скажи ... Я так буду ... Лицо у меня глупый ... Не хочу ...
- Чудной! - Прижала она его голову.
- Нет, ты пойми: я чувствую, как в глазах у меня, понимаешь, в глазах, вот-здесь ... стоит любовь ... Горячие точи ... Ничего подобного я никогда не переживал. Неловко и даже стыдно ... Просто чувствую себя каким мальчиком ... Просто удивительно ... Никогда не думал ... Хочется вдруг дурновато засмеяться или крикнуть зверским, ревущим криком .... Ну, ты подумай!
Дaра счастливо, радостно засмеялась, схватила его голову и прижала к груди.
- Глупенький ты мой! Глупый, милый, жесток. Да, да, жесток. Сколько мучил меня, оскорблял ... Чего смотришь? Неправда?
Мирон поднял голову и смотрел на нее.
- А после экспроприации? Что ты мне сказал? "Тысячи жалко?" Ох, как больно мне было! ... Болячийше, образливище всего ... Но ничего, хорошо даже ... Но как жестоко ты это сказал ... Ты разве верил, что мне жалко? Верил, да?
Мирон посмотрел в пространство.
- Видишь - понемногу и немного виновато произнес - как тебе сказать? ... Иногда мне казалось, что ты не такая как они, чужда им, что тебя тяготы их жизни ... А иногда ... "Шо ж, думаю, хорошо ей, любят ее, она любит, успокаивает себя, что работает в партии ... Ну, и ...
- И тогда ты верил, когда говорил?
- Да, тогда верил. Злоба против тебя была. "Вишь, думаю, знает, что ... нравится мне и этим хочет выпить ... Имение свое защищает .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26