За весь танец не проронил ни слова. Только однажды встретились их взгляды, глаза Паулюса просияли добротой, рука крепче сжала кончики пальцев Кристины.
Потом Паулюс долго стоял у окна. Когда через некоторое время Криста снова взглянула в ту сторону, Паулюса на месте не оказалось. Танцуя, сидя на скамье у стены, она все посматривала на дверь, однако Паулюс все не возвращался. Стало почему-то грустно. Руки и ноги отяжелели.
Когда танцы кончились, она подхватила под руки двух подружек и попросила:
— Проводите меня.
Небо сияло от звезд, освещая улицы, весело глядела луна.
— Везет тебе, Криста.
— Господи, такая ситуация! Я же все видела. Хорошо, что ты с Паулюсом пошла.
— А почему Паулюс исчез?..
— Правда, почему?
— Ах, Криста, ты родилась под счастливой звездой.
В воздухе витал густой запах яблоневого цвета.
— Нет-нет, девочки,— возразила Кристина,— я родилась под несчастливой звездой счастья.
— Под несчастливой звездой счастья?..
— А разве есть такая звезда? Кошмарно интересно!
— Да, девочки,— повторила Кристина, твердо убежденная в этом.— Да, я родилась под несчастливой звездой счастья. Поэтому мне иногда и хорошо, и страшно. И я сама себя не понимаю.
Когда подружки, оставив ее у калитки, удалились, Кристина постояла, прижав кулачки к подбородку, и метнулась по Родниковой улице к площади. Залитая лунным светом, она казалась огромной и мрачной. Поднабравшиеся городские парни пели под кленами, жалуясь всему миру, что пропили и коня и уздечку... Где-то кричала женщина, взахлеб плакал ребенок. У чайной стояла телега, и привязанная к столбу лошадь звенела удилами. Кристина тенью прокралась мимо забора, нырнула на ухабистую улочку и, пробежав немного, остановилась за кустом сирени. Торцевое окно старого дома чернело. Неужто Паулюс уже заснул? В такую пору он ведь никогда не спит. Криста знает, она много-много знает. А может, еще не вернулся? Все гуляет по улице? Криста на цыпочках отбежала подальше и, притаившись за тополем, ждала, озиралась, слушала звуки вечера. Замерзла, зубы стали отбивать дробь, наконец она побежала домой.
— Дитя мое, где ты до сих пор шлялась? С кем?— накинулась на нее мать.
Сестренки уже спали. Криста никак не могла загнуть. Лежала, свернувшись калачиком, под толстым
одеялом и не могла согреться, только кончики пальцев правой руки все еще горели — казалось, их касается рука Паулюса.
В понедельник утром перед уроками подружки прижали Кристину к стене в конце коридора.
— Ты ничего не знаешь, Криста? Ничегошеньки?
— Признавайся! Ну, признавайся, о господи!..
Кристина ничего не знала; стукнула себя кулачком в
грудь — ей-богу.
— Так вот, Криста... О господи, чтоб только не пронюхал кто, смертельная тайна. В субботу вечером Раймис, говорят, язык распустил. Он ведь любитель прихвастнуть, вот и сказал Паулюсу...
— Мы тебе начистоту, ты уж не рассердись, иначе нельзя, мы же подруги... Говорят, Раймис что-то о тебе...
— Сказал, что ты... если он только захочет...
Криста зажала пальцами уши, потрясла головой,
собираясь нырнуть в класс, но не смогла, так и горела желанием побыстрей все услышать.
— Говорите. Все говорите.
— Если только он захочет, то ты... Но он, значит, не из таких... Раймис сказал, что у тебя грудь... как у кошки... Он видел, когда ты голая в озере купалась. Тогда Паулюс вызвал его на двор и хрясь по лицу. «Это тебе за Кристу». Ну и давай они друг друга дубасить!.. Неизвестно, чем бы все кончилось, но товарищи разняли.
— Ей-богу, Криста! Вот это мужчина! О господи, только бы не втрескаться в него...
Кристина кулачками оттолкнула подружек, бросилась в класс, навалилась грудью на свою парту. Молчала, стиснув зубы. Плакать не плакала, только скулила изредка, тряслась как в ознобе. В начале урока пожаловалась учительнице на головную боль, и та велела погулять во дворе. Криста убежала к озеру и дала волю слезам. «Ненавижу, ненавижу»,— шептала. Потом взяла себя в руки, умылась холодной водой, постояла, пока лицо не высохло в лучах солнца, и повторила: «Ненавижу. Обоих ненавижу». Целую неделю избегала Паулюса, пряталась, спасалась бегством, однако с каждым днем все сильнее чувствовала: не убежит, никуда она так и не убежит.
В теплый, тихий вечер оказалась у озера. Поднимался туман, зудела мошкара. Шла, не спрашивая себя: куда идет, зачем идет? Радовалась, что вырвалась из города, сбежала от всего мира, а в душе таилась смутная надежда. Весна ли в этом была виновата или ласковое дыхание озера, свежая ли зелень деревьев и полей — Криста ни о чем не думала, не слышала своих шагов, лишь чутье нашептывало: что-то должно случиться... что-то... сегодня вечером... еще сегодня вечером...
— Криста!
Не испугалась. Не вздрогнула. Даже сердце не трепыхнулось.
— Криста!
Обернулась. На ее следах по росистой траве стоял Паулюс и робко глядел на нее.
— Криста,— снова произнес он ее имя, на сей раз так тихо, что только по губам можно было разобрать.— Криста...
Какая-то неведомая сила подтолкнула Кристину, она с дрожью в коленках подошла к Паулюсу и улыбнулась полураскрытыми губами, а удивленные ее глаза так и спрашивали: «Как ты узнал, что я тебя здесь жду?»
Мать опять отчитала ее за то, что вернулась за полночь. Но Кристина была так счастлива, что места себе не находила. Разбудила сестренок, забралась к ним в кровать, и все втроем хихикали, шушукались, несли всякую чепуху, страшные сказки вспомнили и друг дружку пугали. Утром мать вошла будить девочек и нашла их всех в одной постели, спящих в обнимку.
Паулюс сдавал экзамены на аттестат зрелости. Каждый вечер они встречались в городе или над озером, гуляли час-другой и расставались — до завтра! Подружки завидовали: «Какая ты счастливая, Криста...» И Кристина считала, что она и впрямь счастливая, потому что у нее есть друг... такой друг, о котором она асе думает и думает...
Цвела, пенилась сирень, долгими вечерами в кустах над озером заливались соловьи, стрекотали кузнечики, и иногда казалось, что от счастья лопнет сердце. Очень не хотелось возвращаться домой, да никуда не денешься: ждала мать, ждали сестренки со своими заботами, ждала работа. Ждал и тяжкий, камнем повисали у;ий мамин вздох:
— Чем вас завтра кормить буду?
Часто она так вздыхала.
Пока был жив отец, все было по-другому, а сейчас мать билась как рыба об лед, и та пачечка бумажек, которую она получала за то, что разносила газеты и письма, просто таяла в руках. Что есть? Во что одеться, во что обуться?
— Все на вас горит, не бережете ни обувку, ни одежку,— каждый вечер укоряла мать и знай штопала, латала, перешивала. И Кристину усаживала рядом — помогай, не успеваю одна. Успокоившись, рассказывала, чего за день навидалась да наслышалась, кому принесла радостную весть, а кому — печальную. Сколько горя у людей, сколько кругом пьянства, распутства!
— Боже мой, боже,— качала она головой.— Когда столько домов обойдешь да всего насмотришься, и твое собственное горе кажется не таким страшным.
— Да какое тут горе, мама. Выдюжим. Еще год, и я кончу школу.
— Все надежды на тебя, доченька, на тебя...
Помолчали, помечтали о тех временах, когда все
будет по-другому, и мать снова заговорила:
— Слыхала, кто-то камень на берегу озера долбит. Поздно ночью все стучит да стучит. Стоя в воде. Соседи спросили у него, что это значит, а он ни слова не сказал и сбежал. Надоело людям, что спать не дает, вот мужики и решили — надо его поймать. Окружили прошлой ночью со всех сторон. А он в озеро — все глубже, глубже, так и уплыл на остров во всей одежде. Господи, какие чудаки на свете бывают.
Поздно вечером Кристина побежала к озеру, прислушалась. Стояла тишина. Опять долго не могла заснуть, ворочалась в постели, ткала узоры своих грез и неожиданно услышала —- откуда-то издалека доносится приглушенное тюканье. Вскочив с кровати, распахнула окно. Еще явственнее расслышала: тюк-тюк... тюк-тюк... От озера доносился этот звук. Какой-то робкий, монотонный.
Назавтра после выпускного бала Кристина встретилась с Паулюсом ранним вечером.
— Почему ты не радуешься, Паулюс?
Паулюс пожал широкими плечами.
— Я бы ног под собой не чуяла. Средняя школа окончена, аттестат в руках.
— А дальше что? — поднял мрачные глаза, и пыл Кристины угас.
Паулюс избегал говорить о своем будущем, все твердил: «Еще экзамены...» И вот экзамены сданы, однако он спрашивает: «А что дальше?»
— Я не знаю. Как ты, Паулюс...
Он взял руку Кристины, поднял, посмотрел любовно, как на нечто ненаглядное, и заговорил спокойно, глядя ей прямо в глаза:
— Я ждал этого дня, Криста. Весь год ждал, а может, даже всю жизнь.
-— Ну да, ты же кончил...
— Нет, нет, я ждал этого дня, чтобы все тебе сказать.
Кристине показалось, что ее сердце рассыпалось на крохотные осколки и разлетелось по всему телу, даже в подушечках пальцев вдруг закололо, будто иголками.
— Во-первых, ужасно хотел бы учиться дальше, но уехать не могу. Не думай, что я тебе жалуюсь. Мне уже двадцать лет, в классе я был старшим... так уж получилось. И я возвращаюсь в деревню. Поблизости есть школа, там буду работать, я уже договорился. Жить буду дома. Когда-то я рассказывал тебе — у нас в семье еще пятеро детей, и все мал мала меньше. Младшей сестренке четвертый год. А отец в постели. Как им без меня обойтись?
— И поэтому ты каждую субботу после уроков...
— Поэтому.
— И в ту субботу, когда был на танцах, ты в деревню... потом... после всего?
Почему Криста напомнила о той субботе? Не стоило, не стоило, поняла вдруг, однако слова уже были сказаны, они обидели Паулюса, и он выпустил руку Кристы. Шагали молча, испугавшись, не находя слов. Наконец снова встретились глазами, и ледок тут же растаял.
— Ты сказал — во-первых. А во-вторых?
— Во-вторых?..
Паулюсу пришлось собраться с силами, чтобы говорить так же спокойно, как вначале.
— Во-вторых, о нас. Только я не умею тебе сказать, Криста. Я очень долго думал, но... Ведь ты сама видишь, чувствуешь... ну, я всегда хочу быть с тобой, хоть и там, в деревне, но с тобой, Криста, только с то
шве
бой. Я могу тебе поклясться... я клянусь тебе, что никого... никогда... только тебя, Криста...
Голос Паулюса срывался, ему трудно давалось это признание, может, и потому, что еще ярко сияло солнце, в озере плавали лодки, на берегу женщины стирали белье, вопили, бегая по лужайке, дети.
И Кристина отозвалась словно эхо:
— Только тебя, Паулюс.
Остановились они на берегу неподалеку от валунов, выставивших из воды свои широкие ребристые спины. Паулюс снял башмаки, закатал штанины до колен.
— Сними-ка босоножки!— приказал Кристине.
Они ступили в воду, подошли к самому большому
валуну с отшлифованным волнами боком.
— Наклонись! — снова приказал Паулюс.— А теперь веди своим пальцем по этой канавке.
Криста медленно провела сверху вниз, потом наискосок справа налево и слева направо.
— Какую букву написала?
— К, Кристина.
— Теперь гляди.
Паулюс пальцем своей правой руки обвел букву П.
— Паулюс,— произнес он и чуть торжественным голосом добавил:—Мы расписались, Криста, на камне.
— Мы расписались,— повторила Кристина, глядя на кончик своего пальца.
— Никто не сотрет. Навеки.
— Навеки.
Ночью Кристине снился Паулюс. Проснулась, чувствуя, .что щеки горят, вслушалась в тишину. Казалось, где-то далеко над озером раздается тюканье. Нет, спохватилась она, это в ее висках стучат молоточки. Глядела в темноту, видела только Паулюса и уже с нетерпением ждала свиданья в условленный день.
Весь этот год Паулюс постоянно навещал ее. Заходил домой, не стесняясь матери. Все-таки он был учителем! Когда снова настала весна и у Кристины начались выпускные экзамены, он однажды, как год назад, спросил:
— А дальше что?
Не только Кристину спросил. И Криста, как год назад, ответила:
— Не знаю.
Они долго-долго молчали, словно ждали ответа от тишины.
— Весь наш дом на моих плечах, — заговорил Паулюс. — Отец с кровати не встает, братья... Но ты не думай, что я... что я не самостоятелен. И все-таки я не смею тебе предложить — давай поженимся, Криста.
Мать не раз спрашивала напрямик: «Чем кончатся эти ухаживания Паулюса?» — «Свадьбой! — отвечала Кристина весело, беззаботно, словно и впрямь все уже давно решила.— Вот кончу школу и — замуж». Однако сейчас, услышав это из уст Паулюса, испугалась. Господи! Замуж? Уже замуж? «Не спешите, девочки мои, не закрывайтесь на кухне»,— приплыли слова.
— Даже если бы ты согласилась, мне было бы тревожно: не обижаю ли я тебя, не обкрадываю? Ведь твоя мечта — вуз.
— Хотела бы учиться дальше...— ответила Кристина, задыхаясь, словно озеро переплыла и, наконец, ухватилась за ветку ивняка.
— Я буду последним эгоистом, если стану тебя отговаривать. Но, Криста, Криста...— он стиснул зубы и тут же с надеждой улыбнулся: — Я верю, Криста, ты никогда не забудешь, что мы расписались на камне.
Мать встала на дыбы. Пошла бы работать, говорила Кристине, всей семье стало бы легче. Чем я тебе помогу? Ничем не смогу поддержать, пропадешь одна. Как нарочно забежала тетя Гражвиле. Она давно работала в Вангае, но ютилась у чужих, в соседней деревушке. Увидела, что Кристина сама не своя, и подлила масла в огонь: раз есть желание, тянись к учению, детонька. Если мать не поможет, я подсоблю по возможности. Мать сердилась, ругалась, даже расплакалась. У Кристы опять голова кругом пошла, даже местечко подыскала — с пятнадцатого августа выходить на работу, однако через неделю, побросав в сумку что подвернулось под руку, выбежала на дорогу и остановила проносящийся мимо грузовик.
— В Вильнюс! — крикнула и даже голоса своего не расслышала.
Острый нож цокал по досочке.
— Недели две назад — а может, и три, не скажу точно,— твоя сестра заезжала. Виргиния.
Кристина смотрела на умелые, проворные руки тети Гражвиле. Тридцать лет они чистят до блеска палаты, меняют и поправляют постельное белье, носят судна и утки, кормят, поят, гладят лежащих больных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33