Все делалось быстро, без лишних разговоров, и Йывану казалось, что все они забыли вчерашний рассказ Тойгизи — так сосредоточенны и строги были лица у мужиков. Даже дядя Ямаш, который вчера сгорал от восторгов, теперь был так озабочен и хмур, что усы его лезли вверх. А вышли из дома — белесо, тихо, лес кругом густо темнеет, храня в себе остатки ночи, поверху уже светло, неподвижная рябь низких облаков.
По тропе вышли к просеке и долго, быстро шли друг за другом, точно боялись опоздать куда-то. Йыван запыхался, устал, упарился так, что на глаза скатывались капли пота. Наконец шедший впереди Карасим повернул в сторону, за ним — остальные, и по целине, разбрасывая лаптями снег, пошли меж деревьев.
Йыван отстал, мужики уже мутно мелькали между деревьев, не слышалось и голосов, и он едва удерживался, чтобы не позвать отца. Вдруг по лесу прокатился глухой, возникший как будто из земли удар, и весь лес разом вздрогнул и замер в тревоге. Йыван остановился, хватая ртом воздух, прислушался, чтобы тут же сорваться в бег на этот звук. И он раздался, ясный и отчетливый, как удар хлыста, уже смелый и неостановимый. Не успел он угаснуть в высоких макухах, как его поддержал новый удар, и был он таким спокойно-обычным, что на него не отозвались ни деревья, ни небо, ни земля. И тут уж посыпались дробные, редкие удары один за другим, наперебой. Вот уже тонкий звук пилы впился в перестук топоров и пошел зудеть, пошел, и таким нещадным был этот железный звук, таким легко-острььм, что спасения от него уже не могло и быть в этом царстве беззащитных деревьев, снега и низкого неба.
ГЛАВА ШЕСТАЯ

Вот и Черепанов «маленькие» удачи и радости Ивана Николаевича а среди них вавилонской башней возвысилась этим летом главная радость и надежда - постройка своего, первого на Кок- превыше всего, да,- живо ответил Иван Николае-
вич, опуская глаза. Просеке, перестук топоров и гитарный звук пил долетал приглушенно, мягко, но по тому, каким дружным и неслабеюще-усердным он был, Булыгин понял, что артель весело взялась за работу. И, улыбаясь всем разгоревшимся, сухим бритым лицом, со счастливо-детским блеском в глазах, сказал в тихом волнении:
— А ведь хорошо!..— И опять послушал. И работник Албай, сидевший на передке, отогнул вверх ухо собачьего треуха, послушал и с тупым равнодушием подтвердил:
— Хорошо, да...
Албай всегда подтверждал то, что говорил хозяин. Если Иван Николаевич замечал, что погода портится, Албай торопливо подтверждал: «Портится, да». Или спешно ехал куда-нибудь, а дорога вся в раскатах: «Вывалишь ведь!» — «Вывалю, да». И, отворачиваясь, зло кося на широкую спину Албая, на идиотскую, заросшую светлыми волосами толстую шею, бормотал: «Дурак стоеросовый». И костил сам себя за то, что еще летом, нанимая его на сенокос, предложил по сорок копеек за день. И тот быстро, покорно согласился: «Сорок, да». И с тех пор все ругал себя и еще пуще злился на молчаливого, безропотного работника: «Охламон, дурак!.. Тридцати бы за глаза хватило, да!..» Но сегодня Иван Николаевич был счастлив и поддакивание Албая только пуще радовало сердце Бу-лыгина и как бы укрепляло надежду на успех начавшейся в его лесосеке работы.
Все у Ивана Николаевича складывалось в этот 1904 год как нельзя лучше. Еще весной на сплаве, когда у всех хозяев на Соленом перекате обмелилось по нескольку большегрузных плотов да так и осталось на все лето, у него, Булыгина, обошлось чудесно — кормовщики подобрались мужики крепкие и смекалистые. И доверенный Булыгина в Кокшамарах, когда рассчитывал сплавщиков после путины, не дал промашки. Хитер, хитер новый доверенный Черепанов у Булыгина в Кокшамарах!.. И тут повезло Ивану Николаевичу, а ведь сколько хлопот было в прежние годы с этими доверенными в Кокшамарах, сколько он их сменил!.. Но этот Черепанов дело повел строго, расчетливо, и не удивится Иван Николаевич, если лет через niai4\ лесопильного завода. Мысль о заводе давно точила сердце Булыгина, да он все робел дать ей деловой ход. Л этим летом, когда ездил в Казань, сам генерал Чернявский ретиво поддержал его несмелое предложение.
— А что же, любопытная мысль! — воскликнул он И, вышедши из-за своего резного, с львиными мордами по углам, стола, широкими, твердыми от непривычки к ходьбе шагами забегал по ковру из угла в угол, повторяя: — Любопытно, любопытно...— И странно как-то подергивал толстым задом, отчего полы зеленого мундира слегка взле-тывали, точно крылышки, обнажая небесно-голубой подбой. И продолжая развивать мысль скромно стоящего в сторонке Булыгина, говорил:
— В самом деле, что же нам сливки на Волгу отпускать? Почему бы нам самим лес не пилить прямо на Кокшаге?!
Иван Николаевич хорошо видел, как разволновался Чернявский, и хорошо понял почему. Нет, вовсе не потому, о чем теперь говорил вслух: о том, какой толчок может дать первый лесозавод промышленному развитию в Царевококшайском уезде, и о том, как завод прекрасно скажется на жизненном благе простого черемисского люда... Нет, Иван Николаевич видел, что Чернявского радует не возможность оставить «сливки» на Кокшаге, но перспектива и самому вступить в это дело, выгода которого гак бесспорна: за полцены получить пиленый лес!..
И, остановившись вдруг перед Булыгиным, нахмурив брови, глядя куда-то поверх головы Ивана Николаевича, озадаченно сказал:
— Но как посмотрят на это в Петербурге? В нашем лесном департаменте — сплошь волгари...
— Волгари, да,— печально сказал Булыгин, вздохнул и с внутренней усмешкой вспомнил широкую спину Албая — так безнадежно-печально прозвучало это его «да».
— Но мы не лыком шиты! — весело воскликнул Чернявский, точно был доволен печалью Булыгина и теперь опять вселял в него надежду. — У меня там тоже есть кое-кто. И, наконец, на нашей стороне государственные интересы, а они — превыше всего!

В его ответе он не уверен, однако не надо терять надежды. Кстати, во что может обойтись строительство? Тысяч пятьдесят? О-го!..
— Можно и меньше. Все зависит от того, сколько поставить пил... У Бурсова на Волге — десять. Ну, мы можем и пять...
— Зачем же меньше, голубчик! Зачем меньше! Дело
надо начинать широко!
И хотя о кредитах не было сказано ни слова, но Иван Николаевич без труда догадался, что если с кем-то делить пирог на первых порах, так только с Чернявским. И, прощаясь, кланяясь с достойным почтением, он робко спросил, будет ли генерал у них в Цареве на зимних торгах?
— На торгах? — Он обернулся, махнув зелено-синими крылышками мундира.— Да, да, торги нынче...— И с мимолетным лукавством счастливого, уверенного в успехе заговорщика улыбнулся:— Ну, что же, должно быть, буду.
Вот эта и была главная радость и удача Ивана Николаевича Булыгина в 1904 году, октябрь которого уже был на исходе. И то, что не в пример рано начались работы в его лесосеках, обещало светлое, радостное рождество.
— Так хорошо, говоришь? — весело крикнул Иван
Николаевич Албаю.
— Хорошо, да,— отвечал Албай обычно и тупо.

Иван Николаевич рассмеялся и легко выскочил из скрипнувших высокими копыльями санок. Напротив за просекой, у первых сосен, стоял в снегу столбик с дощечкой, на которой было ровно и четко написано: «Кучкин-ское лесничество кв. № 220».
И, прищурившись на дощечку, Иван Николаевич, сказав про себя: «Мой квадрат!» — быстро пошел на близкий звук топоров и пил по мелкому еще, ровному снегу. Шагал он легко, привычно, высоко вскидывая ноги.
Иван Николаевич и замолчал, вспоминая, должно быть, своего отца и свои поездки с ним — такое мягкое, улыбчиво-печальное выражение набежало на его строгое, всегда озлобленное лицо.
Так молча и дошли до зимовья. Только здесь Булыгин
—Надо проверить, — послушался Тойгизя
-Хорошо тогда,- удовлетворенно вздохнул хозя-«ч. Я с собой еще две пары привез.

Внезапное появление хозяина встревожило и других работников: «К добру ли?» Но для недоброго не было никакой причины: к работе на делянке лишь приступили. Ни хорошего, ни плохого не успели еще сделать.
— Может, вам помощь нужна? — как бы с шуткой
спросил хозяин.
— Помощь всегда не помешает,— ответил Тойгизя
в тон хозяину.
— Хорошая деревина, — сказал Булыгин, поглаживая теплый еще, шероховатый срез пня.
— Да, долгая, в аршин сорок,— определил Очандр, бросив глазом вдоль ровного, как мачта, лежащего ствола.— Два сортимента выйдет,— добавил он и почувствовал на себе быстрый взгляд хозяина. Ну что же, пускай знает, что не только он умеет считать.
— Ну, что, Тойгизя, начнем? — Очандр поднял пилу.
— Постойте, мужики,— сказал Булыгин. — Я к вам по делу приехал.— И, видя, как нахмурились в непосильной задумчивости Очандр с Тойгизей, добавил, улыбаясь: — За советом приехал.
— За советом? — осторожно спросил Тойгизя.
— Расскажу потом, пока оставьте работу.
— Всех, что ли, собрать? — захотел уяснить Очандр.
— Других не трогайте, вы двое нужны мне.
— Ну что же, всегда рады, Иван Николаевич...
— Пошли в зимовье, — сказал Булыгин. И когда обернулся, заметил поодаль стоявшего Йывана с топором.— Это чей такой работник?
— Мой,— нехотя ответил Очандр, боясь, что хозяин может рассердиться. И поспешил сказать, что никакой он, конечно, не работник, а взял с собой, чтобы не бездельничал в деревне.
— Правильно, правильно, пусть привыкает,— сказал Булыгин.— Папаша мой, царство ему небесное, тоже лет с десяти в лес меня гонял: «Собирайся, Ванюшко, завтра чуть свет на кордон поедем». А на дворе мороз под сорок, матушка в слезы,5 а папаша только в бороду ухмыляется....— раздумчиво заклюкак бы очнулся, зорко и быстро оглядел зимовье — из сухого валежа, аршин девять на девять, не больше, потом стойло для лошадей, голов на шесть, рядом еще был сарай под сено.
— Хорошо устроились, молодцы, — похвалил он.— А колодец где?
— Да вон там, у болотины выкопали, — живо ответил Тойгизя, радуясь хозяйской похвале.
Через малые сени вошли в избу, высоко перебрасывая ноги через порог. Глинобитная печурка уже горела, возле нее стоял, точно маленький солдат, Йыван, глаза его счастливо блестели в слабых бликах огня: вот какой я молодец, как быстро и ловко успел! — говорило его сияющее, счастливое лицо, он слышал, как Булыгин рассказывал о себе, и пуще всего поразило его, что ведь он тоже Ванюшка и тоже был в лесу с отцом. Вот этой одинаковостью с самим хозяином и поразилось его сердце, и теперь не было на земле человека счастливее его.
Но Булыгин, на которого и был обращен этот сияющий детский взгляд, не замечал мальчика.
— У вас есть охотничьи лыжи? — спросил он, усаживаясь к столу на нары.
— Есть одна пара! — вмиг ответил Йыван, опередив отца и Тойгизю и подвигаясь к Булыгину.
— Тебя не спрашивают! — грубо одернул отец и сильной рукой за плечо отвел его в сторону.
— Маленьким не положено вмешиваться в разговор старших,— добавил и Тойгизя, косо посмотрев на мальчика.
— Он еще маленький, откуда ему все знать,— вступился в защиту хозяин.— Так, значит, одна пара есть...
И Очандру, и Тойгизе кажется, что Иван Николаевич что-то уж очень загадочно ведет разговор. Должно быть, дело и вправду важное.
— Я еще не проверил, каковы те лыжи,— осторожно заметил Тойгизя.
— Коль надевали в прошлом году, должны и в этом году пойти. Разве малость починить,— вступился Очандр.

Вернулись они в густых сумерках, пройдя верст двадцать Тойгизе с Очандром это было привычно, да и Иван Николаевич не очень-то притомился - хожено, видать,
72
Вот только вывозка...- несмело сказал Очандр Целый этот день он хотел подвести разговор с хозяином И согласной беседе о том, сколько их артель затратила на

— Нельзя убивать медведя, грех будет! — опять вмешался Йыван.
Булыгин косо взглянул на мальчика и промолчал.
— Убивать медведя не надо! — повторил Йыван. — Он,
как мы, живой!..
— Хорошо, хорошо, мы твоего медведя не тронем.
— А не врете?..
— Замолчи! — приказал сыну Очандр.
— У нас нет времени ходить на медведя,— сказал Иван Николаевич.— Я сюда приехал с делом. Надо обойти новые делянки. Вы лес знаете хорошо. Вот я и хочу, чтобы вы помогли мне осмотреть и определить лес.
— Рады помочь, коли сможем,— ответил Тойгизя.
— Сможете.
— А что ж, коль так, мы готовы.
— Я не таю перед вами ничего,— продолжал дальше хозяин.— На днях будут торги, вот мне и хочется еще раз поглядеть на месте.— И добавил с легкой, радостной улыбкой: — Душа не вытерпела...
— Осенью Лебедев тоже приезжал,— объявил Тойгизя.
— Вот как?! — невольно вырвалось у хозяина.— Приезжал? А ведь ни слова об этом не сказал. Значит, и он, старый лис, прицелился?..
— Не только Лебедев,— опять сказал Тойгизя.
— А кто еще?
— Припоминаю Губина и Матвеевского.
— Спасибо за добрую весть,— Булыгин на минуту задумался.— Ладно, посмотрим, что будет дальше.— И поднялся, потрогал кушак с кистями — не слабо ли.— Пошли.
Албай на дворе уже выпряг лошадь и вел ее в стойло. Иван Николаевич распутал веревку, которой были привязаны к санкам лыжи, бросил на снег, быстро и ловко взял бурки в ремни, Тойгизя уже был готов и ждал команды.
— Ну, давай, веди в триста двадцать восьмой, — сказал Булыгин.
и у него было немало. Теперь же он был доволен осмотром намеченного к продаже леса — из двенадцати кварталов они обошли шесть: Тойгизя знал, что показать. Но самый лучший лес был все-таки не как думал Иван Николаевич еще с осенней ревизии, а в . Это выяснилось теперь особенно наглядно. Правда, этот 314 квартал был очень неудобен для вывозки: бор стоял за топкой болотиной, а прямая дорога на Кокшагу в восемь верст пролегала бы через три ручья, которые в теплую зиму не замерзали. Все это знали и толково объясняли Тойгизя с Очандром.
Но бор был хорош — красный сухорослый сосняк! Мачтовые деревья были как подобраны, и как будто кто-то нарочно высадил тут сто двадцать лет назад для Булыгина сто десятин вершковых сосенок, и вот они росли, толстели, тянулись вверх на сорок пять аршин и дождались своего светлого часу! Богу отслужили, пусть послужат человечеству, которое представляет здесь Иван Николаевич Булыгин...
Так он рассуждал про себя, медленно ступая на лыжах, среди этих живых, в черной чешуе колоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40