.. Остроконечные
балахоны, длинные одежды, воинская форма... Оружие... Они шли, чтобы
убивать.
Боль ветром кружила над землей, и был ветер болью.
Кто-то визжал, подхваченный с земли веревкой; вертелись перед глазами
ноги другого повешенного, уже успевшего окостенеть и замереть навсегда. И
бормотали палачи проклятия, подделанные под молитвы... И смерть щерила
клыки у них за спинами.
Земля горела... Горела зло и мучительно, вспучиваясь и задыхаясь в
огне, в бликах которого уже уже заносили топор над очередной прижатой к
колоде шеей. И опускалась рука палача, чтобы затем подхватить отделенную
от шеи еще бьющегося в агонии тела голову.
А та еще жила: шевелились губы, вращались в глазницах глаза, вот
только легких не хватало для того, чтобы с прокушенного от боли языка
сорвались слова...
Снова закачался маятником на длинной веревке повешенный, разгоняя
готовую сесть на него стаю ворон.
И хлопали черные крылья...
С глухим стуком голова упала на гору других таких же голов, а губы ее
все шептали и шептали что-то. И не только у нее - едва ли не все груда
дергалась, шевелилась, ходила ходуном, одними губами беззвучно взывая к
справедливости, которой так и не будет - где же ей взяться в этом земном
аду...
Жизнь и смерть, прошлое и будущее сливались здесь в одно, сплавленные
всеобщим горением.
И стонала земля...
Чернели фигуры палачей - то обнаженные до пояса, то закрытые красными
масками, то белыми... Ведь и белое бывает порой черным или еще чернее
черного...
Чернели горящие дома и кресты.
Чернели ноги повешенного.
В единое черное пятно сливались сваленные кучей головы.
Чернел огонь.
Темнело у Глории в глазах...
И мешались тьма и огонь, путались, превращаясь в единую, бескрайнюю,
поистине вселенскую круговерть, в центр которой почему-то попала сейчас
Глория.
Быстрее... еще быстрее...
Ветер свищет в ушах, шумит...

Завертевшаяся колесом панорама начала быстро удаляться, отпуская,
наконец, свою полностью опустошенную пленницу. Только куча живых
отрубленных голов мелькнула напоследок... нет, куча черепов - тех самых, к
которым подвела ее за руку маленькая девочка Бабетта.
И куча больше не двигалась - может ли двигаться стена?
- Нас убивали веками, - сменил картину голос Рейчел, - но мы,
оставшиеся здесь, уцелели. Да, это мы, ночной народ!
Глория повернулась к ней.
Ей показалось, что она видит эту комнату, эту женщину, весь этот мир
впервые: настоящая реальность, казалось, осталась там, в глазницах мертвой
головы.
- Но это невозможно! - воскликнула она.
- Мы - это те, кто внизу... - не видя ее, произнесла Рейчел и вдруг
словно очнулась. - Твой Бун у нашего бога, который всех нас создал...

38
Обычно елочные гирлянды зажигают в честь праздника, но на этот раз
веселые разноцветные огоньки возвещали отнюдь не веселье. Сначала Дейкер
использовал гирлянду просто в качестве веревки, но когда Вильям был уже
связан, доктору вдруг стукнуло в голову немного украсить обстановку
предстоящего допроса и лампочки были включены.
Некоторое время Дейкер стоял молча, любуясь творением своих рук. Ему
было приятно созерцать искаженное страхом лицо хозяина лавки, окруженное
экзотической разноцветной иллюминацией. Маньяк чувствовал себя чуть ли не
художником и не без удовольствия поигрывал своим разделочным ножом.
- Скажи, дорогой, эти существа из Мидиана - могут они умереть? -
спросил он наконец после долгой напряженной паузы, за время которой
психика пленника должна была максимально потерять остатки мужества. -
Говори!
Последнее слово должно было обрушиться на Вильяма ударом, и этого
эффекта Дейкер достиг: старик вздрогнул.
- Да... - вырвалось у него.
"Я не должен говорить об этом, но, в конце концов, чья жизнь мне
дороже - их или собственная? - рассуждал он. - Этот маньяк способен на
все, а жители Мидиана - всего лишь монстры... Так кого же я в таком случае
должен спасать?"
- А как? - крутящийся в воздухе нож уперся в грудь Вильяма,
прокалывая одежду и больно впиваясь в кожу.
- Там - разные племена, - комок в горле мешал старику говорить, глаза
его заслезились от натуги, - и их можно убивать по-разному. Одних - пулей,
других - огнем... - он закашлялся, поражаясь тому, до чего же ему
почему-то не хочется выдавать тех, кто, в общем, были для него никем.
- Так, значит, ты о них кое-что знаешь... - удовлетворенно кивнул
Дейкер, не убирая ножа.
Вильям скривился.
- Наверное, ты просился к ним и они тебя выгнали! - заглянул он
маньяку в глаза.
- Замолчи! - взвился Дейкер. - Ты ничего не понимаешь! Я пришел их
уничтожить, стереть с лица Земли! - с пафосом провозгласил он. - Я
вычистил уже много племен. Я уничтожал семьи, которые бесполезны для нации
и общества... Это моя великая миссия! Я рожден для того, чтобы уничтожить
Буна и ему подобных!
- Ты псих, - рванулся на стуле Вильям, но провод крепко держал его. В
глазах хозяина лавки застыл ужас. До сих пор он и представить себе не мог,
что значит иметь дело с настоящим сумасшедшим.
- Нет! - рука Дейкера дрогнула, и нож вошел в тело Вильяма, тотчас
задергавшегося в агонии. - Так как я могу их истребить? Говори! - только
сейчас Дейкер заметил, что добивается ответа уже у трупа. Он с удивлением
взглянул на утопленный в тело нож, рванул на себя рукоятку и проговорил,
глядя уже мимо мертвеца: - Ну, можешь и не говорить...

39
И вновь перед ней была лестница, только теперь ее коричневатый сумрак
слегка дрожал, подсвеченный издалека слабым, словно и несуществующим
огнем.
Глория осторожно вступила в тесный коридорчик - и навстречу пахнуло
могильным холодом и каким-то особым, вовсе не мешающим холоду, жаром.
От холода по коже пробежали мурашки, от жара - шевельнулись волосы.
Там, внизу, был другой мир, в котором уживалось невозможное: ледяное
- с огненным, живое - с мертвым, и все крайности были столь спаяны между
собой, столь переплетены, что не было в них уже ни жара, ни холода, ни
жизни, ни смерти - лишь нечто бесконечно чуждое тому, к чему Глория
привыкла.
И еще там был Эрон... Лишь в неизменность его, как в неизменность
вечного - любви, верила она, шаг за шагом перемещаясь по щербатой неровной
лестнице.
Змеи расползались, уступая дорогу ее вере и не причиняя девушке
никакого вреда.
Подходя к месту, где на нее прошлый раз напал Горгона, Глория
замедлила шаг. Слух ее обострился.
Неужели нападение повторится?
Света хватало лишь на то, чтобы в его наличии никто не сомневался,
требовать же от него и того, чтобы он что-то освещал, было уже роскошью.
Движущиеся живые полоски змей - черное на коричнево-сером - вот и все, что
позволялось ей распознать и различить.
У конца первого лестничного пролета, где нашло себе место подобие
комнаты, было и вовсе темно, но темнота жила: в ней что-то дышало,
двигалось и, похоже, даже чавкало.
Глория замерла, напрягая зрение.
Что-то небольшое - намного уступающее размерами человеку - находилось
всего в нескольких шагах от нее.
Глория робко шагнула вперед.
"Я не должна бояться... - снова и снова повторяла она. - Ведь там -
он... Ведь этот мир он любит - значит, и я должна чувствовать к этому
подземелью хоть крупицу добрых чувств... Как к Рейчел, к Бабетте, они ведь
не плохие, право слово... Этот мир ужасен только с виду - как наш порой
изнутри. И все же я сомневаюсь, что хоть когда-нибудь сумею его понять и
принять в свою душу, как Эрон. Этот мир - не для людей..."
Постепенно ее глаза начали привыкать к темноте. Довольно скоро Глории
удалось рассмотреть копошащееся существо. Больше всего оно напоминало
голую первобытную птицу. Рот-клюв был усажен клыками и мелкими, но острыми
зубками. Четыре голенастые лапы, расставленных совсем по-птичьи, держались
за края какого-то возвышения, похожего на ящик. Змеей изгибалась длинная
шея.
Монстр питался - в его клюве был зажат какой-то мелкий грызун. По
всей видимости, это была обыкновенная крыса, которая с вечной
самоуверенностью, присущей крысиному роду, дерзнула вступить на запретную
для всего живущего естественной жизнью территорию и расплатилась за этот
поступок жизнью. Впрочем, не исключено, что и сам птицеподобный монстр
являлся здешним аналогом кошки и выходил на промысел в верхние пограничные
районы.
В зрелище этого мелкого, но все же кровавого пиршества было что-то
мерзкое и почти непристойное - возможно, из-за происхождений хищника и
жертвы - слишком уж они были разными. Едва разглядев суть происходящего в
темноте, Глория поторопилась отвести взгляд, но хруст мелких костей под
зубами птицы-кошки долго стоял в ее ушах, пока его не заглушил дробный
стук, похожий на барабанный. Он звучал диковато и экзотически - и все же у
Глории слегка отлегло от сердца: в нем сквозило больше человеческого, чем
девушка могла ожидать от этого мира.
Пройдя немного вперед, она уловила еще один звук, на этот раз похожий
на отдаленное пение высоких, скорее всего, женских голосов. Оно
существовало почти невидимо, но в то же время и естественно, как невидимо
и органично окружает человека вдыхаемый им воздух.
Глория прошла вперед еще немного, ее ходьба становилась все
уверенней, между тем как темнота отступала, а свечение вечной ночи
усиливалось. Но усиливался и трепет перед удивительностью начавшего
выглядывать из тьмы истинного ночного города Мидиана.
Стук становился все звонче и четче - похоже, его источник находился
совсем рядом.
Так оно и оказалось: свернув за поворот, Глория увидела и саму
барабанщицу.
Ее одинаково сложно было назвать и существом, и человеком: скорее
всего, монстр, ей подобный, в свое время назывался Минотавром, хотя
определить вид ее головы как "бычий" (и тем более - "коровий") было бы
большой натяжкой. Женскую фигуру довольно приятного сложения венчала
ужасающая морда с губами, сместившимися к подбородку и потерявшими в
раздутии свой естественный изгиб; из щели между ними торчали едва ли не
завитками яркие, выгнутые сверх всякой меры клыки, на которых не высыхала
слюна. И все же что-то бычье в этой морде было. Пожалуй, в той степени,
как у Месяца - сходство со светилом, идущее по принципу подобия подобному.
Барабанщица с упоением, затмившим для нее все на свете, занималась
своим делом, и Глория не стала долго задерживаться возле нее.
Еще больше Глорию впечатлило другое существо, словно вышедшее из-под
кисти допившегося до белой горячки художника.
Коротконогое, безголовое на первый взгляд, оно не тянуло даже на
карикатурное изображение человека и в то же время являлось именно
замечательной по-своему карикатурой. Испещренная крупными складками туша,
конечностями-обрубками которой можно было при разглядывании общего вида
пренебречь, напоминала гигантскую человеческую рожу. Складки-глаза,
складка - губастый рот... Вскоре Глория различила и его настоящую голову:
она торчала посреди мясистого живота, изображая из себя нос, а черты лица
малого почти дублировали таковые у всего тела-рожи.
Человек-морда заметил Глорию - тупые выросты ног пришли в движение,
неловко подтаскивая за собой тело; рот головы-носа открылся, рот-складка
на теле заходил ходуном, и сложно было сказать, откуда начали доноситься
неразборчивые - не то булькающие, не то квакающие - звуки.
Лишь заметив перемещение урода, Глория сумела освободиться от шока,
вызванного его внешним видом. Омерзение и страх, тотчас всколыхнувшиеся в
ее душе, заставили ее тронуться с места.
Тем временем пение крепчало. Жалобное, как стенание птиц, загадочное
и полное особой сумбурной и беспокойной красоты, имевшей какой-то призвук
болезненности, оно шло из ниоткуда и заполняло собой все.
Да, воздух обычно не замечают, но бывают минуты, когда человек
замирает, чтобы вобрать его в легкие и оценить: "Как он свеж!" - или,
наоборот: "Как он тяжел и отвратителен!".
Ни то, ни другое не могло быть безоговорочно отнесено к
пению-атмосфере: слишком чужой она казалась для этого - и все же
невероятно знакомой показалась Глории скрытая в ней мятущаяся тоска.
Да и какому не лишенному души человеку, столкнувшемуся в своей жизни
со страданием и непониманием, удастся остаться безучастным к боли вечных
изгнанников, тысячелетия не знающих пристанища?
И неважно, каким языком говорится об этой беде - языком слов, музыки
или красок, - боль поистине универсальна, ей неведомо такое деление.
"Как я понимаю Эрона! - подумала Глория и тут же спохватилась: -
Эрон!.. Так что же я так медлю?"
Глория прибавила шагу, но вскоре замерла: перед ней раскрылась
пропасть.
Здесь было еще больше света, и отовсюду струились клубы жара, скрывая
дно громадной ямы. Лишь невероятные по непрочности мостики из веревок и
кое-как связанных дощечек простирались теперь перед Глорией, уводя в
белесую туманную дымку, отделявшую ее от Буна.
Набравшись храбрости, Глория заставила себя взяться за край
канатов-перил.
"Неужели я смогу пройти по этому мостику?" - вздрогнула она и тут же
подумала: "Как хорошо, что пар скрыл дно - не так страшно будет падать
вниз".
В самом деле, как бы глубоко ни открывались провалы между клубами
пара, ни разу Глории не удалось увидеть сквозь них твердого дна - лишь
такие же темные ребра мостиков время от времени проглядывали и внизу.
Музыка звучала тут сильнее, но как-то глуше.
Светился туман.
"И все же - пройду я или нет?" - когда Глория спросила себя об этом,
она находилась уже на порядочном расстоянии от твердой почвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29