Ты, наверно, больна.
Мы вошли в дом. Я послушно следовала за пани Дзюней. А она все не могла успокоиться.
– Люцина! Спустишься ты когда-нибудь или нет?! Катажина приехала. По-моему, она больна. Разбуди мужа, Люцина!
Наверху хлопнула дверь, заскрипели под ногами ступеньки, и передо мной появилась румяная со сна Люцина.
– Как я рада, что ты приехала. Мы очень волновались. Что случилось? Ну ладно, ладно, не буду ни о чем расспрашивать.
Мы бредем по горным тропкам. Пахнет свежескошенным сеном. В левой руке у меня букет полевых цветов. Рядом со мной юноша. Я не знаю, кто это, может быть, Мариан. Нужно ему сказать, чтобы не прятался. Хотя нет, это Витек, только почему он молчит? И разве это горы, это же аллея рододендронов.
Я лежала с закрытыми глазами, не сознавая, где я и почему лежу. Да и не все ли это равно? Лишь бы сон не прерывался, лишь бы снова очутиться в Свебодзицах, в аллее рододендронов.
Почему легко и приятно себя чувствуешь только во сне? Я медленно возвращалась к действительности. Ничего не поделаешь, надо открыть глаза, встать и прожить сегодняшний день, и завтрашний, и еще много дней…
«Такие ребята, как во сне, на меня и глядеть не захотят, – думала я. – Я человек пропащий. Но почему?! Видимо, на этот вопрос мне никогда не найти ответа». Я села на постели. В приоткрытую дверь тут же проскользнула пани Дзюня.
– Проснулась наконец? Как ты себя чувствуешь? Люцина хотела вызвать врача, но Юзек посоветовал подождать, пока ты не проснешься. Ты мне только одно скажи: врач нужен?
– Нет в мире такого врача, который мог бы меня вылечить. Мне жить не хочется!
– Не говори глупостей, тебе ведь всего восемнадцать лет. Все образуется. Увидишь!
Я накинула Люцинин халат и спустилась вниз. Я делала все, что мне говорили: пила и ела, вставала, снова садилась. Курила одну сигарету за другой. Никто меня ни о чем не спрашивал.
Вечером, после ужина, я сама обо всем рассказала, стараясь говорить как можно сдержаннее. Люцина была в положении, и мне не хотелось ее волновать.
– Да не тревожься ты обо мне, выкладывай все, как есть. Забыла, что я три года воевала? Мне много чего пришлось повидать. А тебе необходимо выговориться, чтобы легче стало на душе.
– Я и так все рассказала. На себя я махнула рукой, от жизни мне больше ждать нечего. Ничто уже меня не может спасти.
– Ради бога, не преувеличивай. Сейчас у тебя одна забота: как быть с ребенком? Ты рожать собираешься? – деловито осведомилась Люцина.
– Не будет никакого ребенка, это была ложная тревога. Хоть тут он просчитался!
– Все равно это ужасно. Хорошо, что нет Юзека, а то такого натворил бы сгоряча… Одно помни: ты ни в коем случае не должна выходить за Иренеуша!
– Еще бы! Ни за какие блага на свете! Он мне отвратителен. Поступил как подлец и думает, что у меня не осталось иного выхода, кроме замужества. Хуже того: мне и самой так казалось. До чего ж глубоко все-таки сидит в человеке Кальвария! Теперь-то я знаю, что не должна была позволить так себя запугать, что нужно было…
– Что поделаешь, – перебила меня Люцина. – Ты же сама всегда говорила: над разлитым молоком не плачут! Докажи теперь это на деле. Постарайся забыть обо всем. Пока совсем не придешь в себя, поживешь у нас. Во Вроцлав вернуться тебе, конечно, придется, но одну мы тебя не отпустим, поедешь с Юзеком и пани Дзюней. Все обойдется.
– Пойми, Люцина, я жила как под гипнозом. Прежней Катажины вы больше никогда не увидите. Откуда бралась моя уверенность в себе, почему я могла бунтовать против семьи, против всего мира? Да потому, что была убеждена, что поступаю правильно. Теперь же, после того, что произошло, мне никто не будет верить. Недаром моя бабка всегда говорила, что ничего путного из меня не выйдет. По дороге сюда ко мне привязался какой-то нахал. Будто у меня на лице написано, кто я такая!
– Привязался он к тебе, когда заметил, что ты его боишься. У тебя вид затравленного зверька. Постарайся взять себя в руки. То, что с тобой случилось, никак на твоем будущем не отразится, это тебе только сейчас так кажется.
Люцина перевела разговор на другую тему. Стараясь отвлечь меня, она показала приготовленное для ребенка приданое: коляску, белье и даже игрушки. А потом вытащила огромную бутыль и заставила меня выпить целый стакан вина.
Прошло несколько дней. Я, как лунатик, вяло бродила по комнатам. Во мне медленно созревало решение.
– Ты должна решить, что будешь делать дальше, и тебе сразу станет легче, – говорил Юзек.
– Я уже решила. Вернусь во Вроцлав. Буду жить и работать, как раньше. Теперь меня ничем не проймешь. Я закалена. Мать, если захочет, может оставаться со мной, дело ее. Мне все равно. До пасхи я побуду у вас, а сразу после праздников поеду домой. Постараюсь найти себе такое занятие, чтобы жизнь приобрела хоть какой-то смысл. Теперь я никого не боюсь. Ни матери, ни Ирека. Никого!
– Отлично сказано. Браво, Катажина! – обрадовался Юзек.
– Я тебя отвезу, – предложила пани Дзюня. – И поживу некоторое время во Вроцлаве.
Праздники прошли спокойно. Я успела связать Люцине и Юзеку по джемперу. Они удались на славу. Перед отъездом, задержав мою руку в своей, Юзек сказал:
– Ну-ка, покажи, что это у тебя такое? Я давно приглядываюсь к твоей безделушке. Я кое-что в таких вещах понимаю, во время оккупации у меня был сосед-ювелир. Он и научил меня разбираться в камнях.
– Это мой талисман! – горько усмехнулась я. – Одно время я верила, что он принесет мне счастье.
Но Юзек уже не слушал меня. Он отошел к окну и, вооружившись лупой, внимательно изучал браслет. Потом покачал головой и спросил:
– Откуда это у тебя?
– Получила давным-давно в поезде от одного солдата. В обмен на часы.
– Так вот, довожу до твоего сведения, что ты совершила выгодную сделку. Это чистой воды бриллианты. Они имеют колоссальную ценность. Красненькие стеклышки кто-то прицепил позже, видимо, для отвода глаз. Прекрасная вещица. За нее можно купить две дюжины хороших часов!
Я так и села.
– Да брось ты! Разве можно так шутить?
– Я и не думаю шутить! Когда тебе понадобятся деньги, продай один камушек, Увидишь, на сколько тебе хватит.
Я нервно рассмеялась:
– Колоссально! Выходит, не так-то уж плохи мои дела. Спасибо тебе, Юзек. Даже если ты меня разыгрываешь, у тебя это так хорошо получается, что трудно не поверить. И знаешь, мне даже на душе легче стало.
Квартира сверкала чистотой. У меня в комнате все было по-старому. Сейчас вернется с работы мать. Спокойнее, не нервничать. Словно ничего не произошло. Пусть мать сразу поймет: эпоха моего бесправия окончилась.
Заскрипел в замке ключ. Сильнее забилось сердце.
– Это ты, Катажина? – в голосе матери звучали неуверенные нотки.
– Да, это я. – Я распахнула дверь из комнаты в переднюю.
– Что с тобой было? Мы уже хотели сообщить в милицию. Збышек на этом настаивал, К счастью, Люцина прислала открытку.
– Я вернулась. Не будем вспоминать о том, что произошло. Иренеуша я видеть не желаю. Никогда в жизни! Он для меня не существует! Больше мне вам сказать нечего. – И я заперлась у себя в комнате.
Что будет на работе? Как меня там встретят? Ведь я отсутствовала почти две недели. Да только идти все равно надо – голову в песок не спрячешь.
Утром ко мне заглянула пани Дзюня.
– Сегодня ты выглядишь гораздо лучше. Обедать приходи ко мне наверх. Желаю удачи! И даже если они не захотят взять тебя обратно, не горюй. Что-нибудь придумаем.
Я пошла прямо к заведующему отделом. Он явно обрадовался.
– Что с вами было? Мы вам писали! Вас можно поздравить? Сюда как-то ваш жених заглядывал, он сказал, что скоро свадьба.
– Лучше поздравьте меня с тем, что мне удалось избежать свадьбы. Это большое достижение. Я пришла извиниться и спросить, могу ли продолжать работать.
– Ну, а как же! Вы, правда, пропустили много дней, но мы постараемся как-нибудь все уладить. С этим переездом и реорганизацией отделов никто не подписывал табелей. Я поговорю с управляющим. У нас теперь директор стал называться управляющим.
– Спасибо, буду вам очень признательна. А в своих делах я быстро наведу порядок, можете не беспокоиться.
В коридоре меня остановил пан Антось.
– Здравствуйте, товарищ! Жаль, что вас не было на выборах. У нас теперь новый штатный секретарь. Прибыл по направлению комитета. Он окончил специальную партшколу. А меня переводят в другую организацию.
– Как жалко! – вырвалось у меня.
– Мне и самому очень жалко, здесь у меня много друзей. Но что поделаешь, приказ есть приказ. Ухожу с первого мая, так что успею еще заглянуть к вам попрощаться. Хочу вас кое о чем предупредить, – он нагнулся ко мне и понизил голос. – Будьте поосторожнее с этим новым секретарем, один мой товарищ занимался с ним вместе на курсах. Очень он любит бросать избитые громкие фразы, а своего мнения, к сожалению, не имеет.
Я удивилась. Зачем он мне об этом сообщил?
– Спасибо, – сказала я и поспешила уйти.
Мне еще предстояло объясниться с Иреком. После работы я пошла прямо к пани Дзюне. Пообедала у нее, помогла вымыть посуду. Около шести я поднялась.
– Ничего не попишешь, иду вниз. Я знаю, Ирек там, но другого выхода у меня нет. Надо же когда-то вернуться домой.
– Ты права. Хочешь, я с тобой пойду?
– Не надо, сама справлюсь. Я его больше не боюсь.
Открыв своим ключом входную дверь, я сразу прошла к себе в комнату. Предчувствие меня не обмануло: за столом сидел Ирек. Он поднялся мне навстречу.
– Здрасьте, – спокойно сказала я. – Вы случайно дверью не ошиблись? Я вас не приглашала.
– Катажина! – воскликнул Ирек, бросаясь ко мне. – Катажина! Прости меня! Я тебя люблю! Я жить без тебя не могу! Выслушай меня. Я не со зла. Я ничего тебе…
– Хватит! Старая песня. Убирайся! Для меня ты не существуешь и никогда не будешь существовать. Даже если б ты был единственным мужчиной в мире. Я знать тебя больше не желаю. И не пытайся меня запугивать. Мне на твои угрозы плевать. И шантаж тебе не поможет. Своей репутацией я не дорожу. Убирайся!
Я распахнула дверь и отошла к окну, стараясь не замечать его присутствия. Ирек немного помолчал, а потом понес какую-то околесицу. Я даже не повернула головы. Я обещала себе, что ни разу на него не взгляну. Тогда он переменил тактику и заплакал.
– Катажина! Я самый несчастный человек на земле. Я никогда раньше не любил по-настоящему. Ты для меня все. Катажина, взгляни на меня, скажи хоть слово. Почему ты такая жестокая? Я буду служить тебе как верный пес, буду исполнять твои желания.
Я упорно молчала.
– Почему ты на меня не кричала? Почему даже не попыталась отплатить мне, когда я… когда ты… – кричал он сквозь слезы. – Я не выйду из этой комнаты, если ты меня не простишь! Я не могу без тебя! Я…
Впервые в жизни мне пришлось иметь дело с плачущим мужчиной. Его жалкий вид вызывал отвращение. Истерик и деспот. Такой, чтобы добиться своего, ни перед чем не остановится.
– Катажина! – голос у Иренеуша сорвался на крик. Он бросился ко мне, но я вовремя увернулась. – Если ты меня не простишь, я застрелюсь. Прямо здесь, в этой комнате. Сию же минуту. Всю жизнь это будет на твоей совести.
Я по-прежнему неподвижно стояла к нему спиной, хотя понимала, что долго такого напряжения не выдержу. Только бы он ничего не заметил. Я держалась из последних сил.
– Видишь пистолет? Я покончу с собой.
Я услышала щелчок предохранителя. В ту же секунду дверь распахнулась, и в комнату стремительно ворвалась мама.
– Что вы делаете? Бессердечная девчонка! Пан Ирек!
«Похоже, мать с ним борется, – мелькнуло у меня в голове. – Наплевать, пусть делают, что хотят. Не стану вмешиваться. Иначе этой истории конца не будет».
– Пан Ирек! – истошным голосом крикнула мать.
И тогда раздался выстрел. Кто-то упал. Я обернулась, бросилась к Иреку, но мать оттолкнула меня.
– Это ты его убила! – кричала она. – Убийца!
Поднялась паника. На звук выстрела прибежала пани Дзюня, заглянула соседка. Кто-то оставил открытой входную дверь. Комната заполнилась людьми.
Первой опомнилась пани Дзюня.
– Он прострелил себе бедро! Рана сильно кровоточит, он, кажется, потерял сознание. Надо вызвать «Скорую помощь».
Кто-то бросился к телефону. Двое незнакомых мужчин подняли Ирека и положили на диван. Он опять потерял сознание. Мать молчала. Я вернулась в свой угол у окна и больше оттуда не выходила. Приехала «Скорая помощь».
Врач быстро перевязал рану и велел перенести Ирека в машину. И только тогда спросил:
– Что здесь произошло? Кто стрелял? Почему не сообщили в милицию?
Милиционеры поинтересовались лишь, кто стрелял и кому принадлежит оружие, и сказали, что кого будет нужно, вызовут. Собравшиеся перед домом зеваки неторопливо расходились. Воцарилась тишина. Я покинула свой пост у окна и прилегла на кушетке в гостиной. Я решила перебраться туда совсем. К себе в комнату мне возвращаться не хотелось. Мне казалось, что только я туда войду, случившееся скова всплывет перед глазами.
Около десяти вернулась из больницы пани Дзюня.
– Ничего страшного, рана неглубокая. Доктор сказал, что заживет быстро. Я ждала, пока вынут пулю. Кость не задета. Постарайся уснуть, если можешь. Беспокоиться не о чем.
– Зачем вы с ним поехали?
– Как это зачем? Да какой бы он ни был – разве можно бросить раненого человека. Спокойной ночи!
Муж Люцины телеграммой вызвал пани Дзюню в Валим: там со дня на день ожидалось прибавление семейства.
– Ничего не поделаешь, деточка, придется ехать. Я не могу оставить Люцину одну. Матери у нее нет, и поблизости ни одной родной души. А мужчины в таких делах совершенно беспомощны. Хорошо хоть врач есть, с врачом поспокойнее. Но все равно нужно, чтобы рядом был человек, который и за руку подержит, и доброе слово скажет. Сегодня же и поеду. Тут каждая минута дорога.
– Ну конечно, поезжайте. Люцине вы сейчас больше нужны. И сразу же напишите, кто родился. И еще небольшая поправка: Люцина не одна, с нею любящий муж.
– Милочка ты моя, да ты жизни совсем не знаешь. Мужчины в таких случаях совершенно теряют голову. Мой муж, когда я рожала, каждые пять минут совал голову в бочку с холодной водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65