Да потому, что я в людях разбираюсь и считаю, что мы совершаем ошибку, окружая себя излишней таинственностью. Это приносит только вред. Слишком мало рассказываем мы людям о своей работе.
– Понятно. Может быть, в таком случае вы мне кое-что объясните. Была у нас недавно жена одного из ваших клиентов, члена подпольной организации. Не знаю, судили его уже или нет. Впрочем, меня не это интересует. Речь идет о другом. Почему АК под запретом?
– Люцина, куда ты меня привела? Что это: дружеская беседа или допрос сотрудника управления безопасности? – рассмеялся офицер. Он мне с самого начала понравился, но только теперь я поняла, что он человек прямолинейный и всегда говорит то, что думает. Люцина молча улыбалась, а он продолжал: – Почему АК под запретом? Толковый вопрос. Об этом трудно говорить спокойно. Теперь, спустя год после войны, польское общество оказалось расколотым на несколько групп. Некоторые не очень-то понимают, что такое эта «новая действительность», но настолько измучились за годы войны, что рады возможности спокойно жить и работать; эти просто ждут, что будет дальше. Другие считают, что настали, наконец, их времена; такие нам помогают, порой, быть может, даже слишком усердно. А есть и такие, что продолжают играть в войну, занимаются разбоем; под флагом борьбы с коммунистами и с Россией они превратились в обыкновенных бандитов. Недавно мы схватили банду. Они ночью остановили поезд и перестреляли всех, кто был в форме, а два дня спустя ограбили несколько магазинов Крестьянской Взаимопомощи. Существует еще одна большая группа патриотов, судьба которых, по-моему, трагична. Эти люди потеряли ориентацию, запутались. Они по-настоящему любят свою родину, но главари, к сожалению, толкают их на путь борьбы с нами. Пожалуй, именно в этом суть дела. Не вся АК вышла из подполья, не все ее члены сдали оружие. Им для борьбы достаточно, чтобы какой-нибудь их командир ненавидел Россию. А если он в свое время так же ненавидел немцев и мужественно с ними боролся, то и теперь, как и раньше, каждое его слово для его людей – закон.
– А что с той бандой?
– Когда я допрашивал участников группы, перестрелявшей военных, меня просто душила ярость. Ведь у их командиров, их главарей были свои личные, бандитские интересы, а остальные шли за ними как одурманенные. Никакого политического лица у них нет, ничего. Все это просто страшное, трагическое недоразумение.
Мы замолчали, погрузившись в свои мысли.
– Да, разные сидят у нас люди, многие из них, безусловно, должны быть с нами, – закончил офицер и поднялся. – Ну и разболтался я. Побегу, а то мама, наверно, уже волнуется. Я обещал ей сегодня вскопать участок в саду. Все лето придется копать, сад у нее большой и запущенный. Спасибо за деньги. Люцина, ты остаешься? Пока! Деньги постараюсь вернуть как можно быстрей. Терпеть не могу долгов. С удовольствием вас куда-нибудь подвезу, если будет нужно.
– Видишь, он отличный парень. Я тебе говорила. Работает в следственном отделе. Его там очень любят, он исключительно уравновешен.
– Да, мне он понравился. Сразу видно, славный человек. Жаль, тетке Михасе не довелось с ним поговорить. Впрочем, ей бы и это не помогло. Несет всякую чушь и никого не слушает. Ну как, у тебя все готово? Когда же мы, наконец, увидим твоего будущего мужа? Подозрительно, почему ты его нам не показываешь.
– Никуда он не денется, увидишь. Сейчас он красит домик. Это адская работа. Приедет только в день свадьбы. Мы каждый день разговариваем по телефону. И я должна этим довольствоваться! Я уверена, что он тебе понравится. А вот этот мой товарищ, Юрек, к сожалению, обручен, на то я бы вас сосватала.
– Черт возьми! Как появится на горизонте интересный мужчина, так обязательно либо женат, либо занят. Вот невезение!
– Ничего, и ты своего найдешь. Интересно, понравится ли тебе мой Юзек?
– Должен понравиться, иначе плохи твои дела. Нас не проведешь: если хоть что-нибудь будет не так, мы вам свадьбу в два счета расстроим. Уж будь спокойна, мы с пани Дзюней обо всем договорились и знаем, что тогда будем делать.
Накануне свадьбы Люцины я возвращалась домой значительно позже обычного. Мне нужно было помочь ей сделать кучу разных дел. Напоследок я побывала у сапожника, который должен был починить Люцине туфли. Увы, сделал он это настолько плохо, что туфли пришлось оставить для переделки. Люцина, конечно, огорчится.
Я шла по аллее парка. Под ногами шелестели опавшие листья. Несмотря на развалины, осенний парк был прекрасен. Теплые краски, богатство оттенков, умиротворяющие тишина и покой – все это как нельзя лучше соответствовало моему настроению.
Впереди высилось величественное здание Воеводского совета – «резиденции пана воеводы», как называла этот дом пани Дзюня; с одной стороны оно было живописно обрамлено Одрой, с другой – широким поясом зелени.
Я постепенно свыкалась с мыслью об отъезде Люцины, хотя понимала, как мне будет ее не хватать. Торопливо шагая по дорожке, я вдруг услышала:
– Катажина!
Я оглянулась – на скамейке невдалеке от меня сидел в одиночестве какой-то мужчина.
– Пан Горынский! – крикнула я. – Рада вас видеть! А я так задумалась, что чуть было не прошла мимо. – Я присела на скамейку. – Вот так встреча. Знаете, я очень часто вас вспоминаю, и всегда с любовью – вы добрый гений моего детства. Вы теперь живете во Вроцлаве?
– Ну конечно, во Вроцлаве. Работаю по своей специальности, пользуюсь уважением – не то, что раньше. Времена хорошие настали – наши, рабочие времена. – На лице у Горынского сияла счастливая улыбка. – Живем мы на улице Сталина, за Нововейской, все как будто в порядке. А у вас что слышно?
– У нас ничего нового. Бабка в Кальварии, мама со мной во Вроцлаве. Отец тоже здесь, но живет отдельно. А вы очень изменились, помолодели! Ага, теперь понимаю, это из-за усов! Вы сбрили усы. А где Ханка, она приехала с вами?
При виде Горынского на меня нахлынула волна воспоминаний. Я была тогда еще совсем маленькая. Горынский жил при пивоваренном заводе и частенько сиживал перед домом на лавочке. Если работы не было, он уныло молчал и угрюмо хмурил брови. Мы, дети, молниеносно улавливали перемену в его настроении и старались держаться подальше. А вот в те дни, когда работа была, Горынский преображался. Тогда вокруг него собирались ребятишки, чтобы послушать веселые песенки.
И теперь он сидел рядом со мной и улыбался совсем как раньше, весело и загадочно, прищурив один глаз. На мой вопрос он ответил не сразу.
– Ханка… Что ж, Ханка выходит замуж. Работать не пошла, учиться тоже не захотела. Нашла себе парня, он сейчас отбывает военную службу на флоте, и вот собираются пожениться. Ни специальности, ни квартиры, а думаешь, их это тревожит? «Жить сегодняшним днем» – вот какой нынче у молодежи девиз. Я даже думать об этом спокойно не могу. Ведь этим соплякам предоставляется возможность по-человечески наладить жизнь, а они вместо того, чтобы пользоваться случаем и хватать быка за рога, любовь крутят! Первым делом ей бы надо в школу записаться. Школы-то теперь бесплатные! Понимаешь! Старуха моя тоже из себя выходит, да что толку? Ничего мы не можем поделать, попала девке вожжа под хвост – и конец. А ты как живешь? Может, тоже замуж собираешься вместо того, чтобы готовиться к настоящей жизни? Ты изменилась, выросла, девка что надо.
– Ох, пан Горынский, вот бы вам с моей мамой поговорить! Меня хотят замуж выдать. Да, да! Мама говорит, что у меня плохой характер и мне надо выйти замуж, чтобы успокоиться. Я работаю вот уже второй год. Сначала в Красном Кресте, а недавно перешла в большую строительную организацию, ГИСКМИНВОС.
– ГИСКМИНВОС? Слыхал про такой, – сказал Горынский и немного помолчав, добавил: – Строить – это великое дело. Я бы сам того и гляди попробовал, если б не старость. Нынче любую профессию можно освоить. Бесплатно. А мне в свое время пришлось пять лет жене мастера кухню скрести да за покупками бегать, чтобы в подмастерья попасть. Если б меня кто-нибудь по-настоящему взялся учить, я бы за два года всему выучился. Да только выхода другого не было – хочешь учиться, терпи. Теперь все изменилось. А если работать на строительстве, дома, например, строить, долгие годы потом будешь видеть результат. Такая работа приносит настоящее удовлетворение.
– Я, к сожалению, работаю не на стройке, а в управлении. Может быть, попозже, когда совсем освоюсь, перейду на стройку. Только сначала нужно подучиться. Знаете, пожалуй, об этом стоит подумать. А квартира у вас хорошая?
– Квартира как квартира, честно говоря, ничего особенного. Но лучшей у меня никогда в жизни не было! Помнишь, как мы жили во Львове? Одна комната, ни воды, ни канализации, а детство я и вовсе провел в подвале. А теперь нас с женой всего двое, жить нам осталось недолго, до пивоваренного завода рукой подать. В общем, мне сейчас хорошо, и точка. Лучшего искать не хочу.
– А еще кого-нибудь из Львова вы не встречали?
– Во Вроцлаве львовян много, и теперь еще продолжают приезжать. И каждый изображает из себя важную персону. Я член завкома, мне много чего приходится видеть и слышать. Иной такое загнет, что глаза на лоб лезут. Михалек – ты его знаешь, пьяница беспробудный, жил рядом со мной в развалюхе, которая держалась на честном слове, – так вот этот самый Михалек такой шум поднял: он, мол, во Львове оставил виллу, и подавайте ему дом. Я ему: «А фонтан вы с собой случайно не захватили?» А ему хоть бы что, знай себе скандалит. Отзываю я его тогда в сторону и отчетливо так говорю: «Пан Михал, туда вас растуда, что это вам в голову взбрело? Бросьте вы, наконец, про свои поместья сказки рассказывать. Хотите жить как человек – милости просим, места для всех хватает, зачем магната из себя изображать?» – Горынский, видно, забывшись, по старой привычке потянулся погладить усы. – Чудной у нас народ, каждый второй – аферист, так и норовит без труда найти тепленькое местечко. Да только времена нынче хорошие, крепкие. У меня спина распрямилась, а в моем возрасте это не так просто. За столько лет впервые получил постоянную работу. Люди меня уважают. В Польскую рабочую партию вступил – наконец-то она стала легальная. Я к вам как-нибудь загляну. Выскажу твоей маме, что думаю насчет того, как молодых девушек замуж выдавать. Ты мне только адрес запиши, а то память у меня уже не та.
– Я еще немножко с вами посижу. Ужасно рада, что вас встретила. Завтра у моей подруги свадьба. Я совсем забегалась. Только теперь вот, когда села, поняла, что устала.
– Сиди, сиди. Я тут свою старуху жду. Пошла с соседками в собор, скоро должна вернуться.
– Я хочу вам кое-что сказать, пан Горынский. Год назад я решила, что попытаюсь устроить свою жизнь самостоятельно. Надеялась, что семейство мое перестанет вмешиваться в мои дела, но, к сожалению, ошиблась. Я даже хочу в партию вступить, в ППР конечно. Знаете, мне кажется, что сейчас нельзя оставаться посторонним наблюдателем, этого мало, мой голос тоже может пригодиться. Теперь у каждого есть все возможности, даже у меня, хоть бабка моя и утверждает, что ничего путного из меня не выйдет. Мне нравится то, что у нас происходит. Может быть, я не умею толково объяснить, но в душе я знаю, чего хочу. Как вы думаете, я права?
– Деточка, да кто ж, по-твоему, будет Польшу восстанавливать? Мы, что ли? Мы уже, к сожалению, слишком стары. – Горынский уселся поудобнее, улыбнулся по-своему, прищурив один глаз. – За это вам, молодым, придется взяться. Именно вас ждет партия, вы ей нужны. Ты обязательно должна вступить в партию. Это я тебе говорю, а я всегда был левым, даже работы из-за этого до войны найти не мог. Не пожалеешь. – Старик до боли крепко пожал мне руку. – Есть у тебя голова на плечах, ничего не скажешь. Вот если б моя внучка Ханка так рассуждала! Да не тут-то было, она только легкой жизни ищет да чтоб денег побольше. В случае чего приходи ко мне. Я ведь тебя с детства знаю. Напишу рекомендацию всем на зависть.
Я попрощалась с Горынским. Теперь сомнений больше не оставалось. Я решила, не откладывая в долгий ящик, попросить анкету и подать заявление о приеме в партию.
Мама по непонятным мне причинам по-прежнему была очень возбуждена. О моем намерении вступить в партию она сообщила тетке Михасе, и та при первой же встрече произнесла соответствующую случаю речь:
– Что ж поделаешь, видно, тебе очень хочется, чтобы вся семья тебя прокляла. Если ты вступишь в партию, ноги моей здесь больше не будет. Слушай лучше мать. А не будешь слушать, никакая партия тебе в жизни не поможет. Мать бывает только одна.
Это было уже слишком.
– Вы думаете, тетя, достаточно родить ребенка, а потом время от времени на него покрикивать?
Удар попал в цель. Тетка Михася еще до войны отвезла своих детей к родителям мужа. Все семейство осуждало ее за это, но до сих пор ни у кого не хватало смелости высказаться прямо. В Ченстохове Михася жила одна. Что случилось с дядей, никто не знал. Кажется, он куда-то удрал в самом начале войны. До войны Михася была служащей, после войны занялась торговлей. Тогда у нее и появились связи в «высшем обществе». Она открыла частный комиссионный магазинчик и зарабатывала перепродажей чужих вещей.
– Твоя мать пожертвовала собой ради тебя. Она тысячу раз могла устроить свою жизнь, но не делала этого, потому что о тебе думала. Все боялась, как бы тебе с отчимом не было плохо.
Я молчала, с трудом удерживаясь, чтобы не сказать всей правды. Мама не вышла замуж, потому что не была разведена. Вот в чем загвоздка. Но если б я сказала об этом вслух, она никогда бы мне этого не простила.
– Где это ты пропадала столько времени? – набросилась на меня мама, как только тетка Михася дала ей возможность вставить слово. – Где ты шляешься? Я понимаю, Люцина просила тебя помочь ей, но неужели нельзя было управиться побыстрее?
– Мне встретился в парке пан Горынский. Помните его? Наш львовский сосед. Я дала ему адрес, он обещал зайти.
– Я к нему всегда хорошо относилась, – немного смягчилась маме. – В высшей степени порядочный человек. Хорошо, что ты его пригласила к нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65