Неужели уже все забыто? Не спеши так со свадьбой, вдруг с новым знакомым получится так же, а развод – вещь неприятная…
– Да какой там Збышек! Он ужасный ловелас, и потом я тебе кое-что скажу, а ты, пожалуйста, запомни это хорошенько. Я пришла к убеждению, что Збышек может крутить голову кому угодно, а женится только на тебе. Вот увидишь! Юзек совсем иное дело. Юзек любит только меня. Договорились мы быстро, это верно. Но такие случаи бывают сплошь да рядом. У меня нет ни малейших сомнений. Второго такого нет. У него темные волнистые волосы. Глаза голубые, как небо. Он для меня в огонь готов броситься. Да, да, я Збышека видела всего один раз, но мне кажется, с ним говоришь, а он в душе все время над тобой посмеивается. А Юзека я люблю. У меня сердце поет. Жизнь прекрасна.
– Вот те на! Вижу, дело и вправду серьезное! Ох и жаль мне тебя! Не знаю, может быть, это и ненормально, но мне жалко всех молодых девушек, которые выходят замуж.
В разговор взволнованно вмешалась пани Дзюня:
– Конечно, это ненормально. Девушки должны выходить замуж, и чем раньше, тем лучше. Немцы были правы: у женщины три дела в жизни: дети, кухня и костел. Вот так-то, детка.
– Пани Дзюня, я вас очень люблю и уважаю, но такое не могу слушать спокойно, – возмутилась я. – Семья, дети, пеленки, гора грязной посуды – это, по-вашему, счастье? Нет, в этом меня никто не убедит. Я еще не знаю, к чему стремлюсь, но только не к этому. А пока я собираюсь вступить в Польскую рабочую партию.
– Во имя отца, сына и святого духа, – перекрестилась пани Дзюня. – Что ты сказала? В ППР? Да в прошлое воскресенье ксендз на проповеди говорил, что это коммуна. А коммуна – это смертный грех. Да, да… Одного коммуниста из нашего местечка ксендз не хотел хоронить на кладбище. Если только ты это сделаешь, я уеду. Даже если придется под мостом…
– Пожалуйста, не договаривайте до конца, – перебила я пани Дзюню. – Не нужно ставить точки над «и».
– В таком случае скажи, что это неправда.
Я ничего не ответила. Я ждала, что скажет Люцина. Не может же она промолчать. Ведь она член партии. Воцарилась полнейшая тишина. Я занялась подсчетом красных вертикальных черточек на абажуре. Люцина встала с кресла и зашагала по комнате. Она старалась ступать по зеленым квадратам ковра, огибая коричневые, – иначе, казалось, под всеми нами провалится пол. Я с удивлением обнаружила, что у нее большие ноги. Раньше я этого не замечала.
Наконец Люцина откашлялась несколько раз и сказала:
– Вы ошибаетесь, пани Дзюня. Вопросы религии и партия – это разные вещи. Когда я вспоминаю, как мы записывались в партию, я вижу таких же, как я, людей, у каждого одна шинелишка на плечах, и никто ясно не представляет, что ждет нас впереди, но все мечтают честно работать и жить, не думая о куске хлеба на завтрашний день. Мы верили, что сумеем сказать в Польше свое слово… – Люцина надолго умолкла, как бы подыскивая нужные слова, потом, обратившись ко мне, добавила: – Да, я член ППР и не стыжусь этого. А ты в самом деле хочешь вступить в партию? И что ты собираешься там делать?
– Вот именно! Ты попала в точку! Я как раз ищу ответа на этот вопрос. Мне тут дали разные книжки…
– Ну и что? Ты рассчитываешь найти в них готовые рецепты? Разве ты газет не читаешь? – быстро и взволнованно заговорила Люцина. – Мне кажется, ты еще не все продумала, для тебя это игра.
– Газеты я читаю постоянно, вон погляди, какая гора лежит. Знаю, что где восстанавливается, какие составляются планы… Но не в том дело. Я ищу свое место в новой жизни. Работаю я в строительной организации, а что с того? В партию должны идти люди незаурядные, выдающиеся; партийный каменщик, к примеру, может отличиться, вдвое перевыполнив норму, а я что могу сделать?
– Ага, теперь понимаю. Похоже, ты подходишь к этому вопросу серьезней, чем я предполагала. Знаешь что, смело подавай заявление… Я со своим Юзеком тоже недавно говорила на эту тему. Но он беспартийный, у него много сомнений. Он утверждает, что неизвестно еще, кто будет у власти, это, мол, выяснится только осенью, после выборов.
– Он либо прав, либо не прав. После выборов все будут умные. А я, если буду уверена, что смогу пригодиться, если пойму и приму их идеологию, подам заявление, не дожидаясь никаких выборов. Я решила это еще год назад.
Люцина задумалась. Вдруг в дверь несколько раз нетерпеливо позвонили. Пани Дзюня побежала в переднюю. Я услышала, как она открыла дверь, разговаривала с кем-то, потом повысила голос:
– Нет! Я же вам сказала, что нет! Неужели недостаточно!
Мы выскочили в переднюю. Там стояли милиционеры.
– В чем дело? – спросила Люцина и полезла в карман за служебным удостоверением.
– Нам надо знать, не заходил ли кто сюда за последний час.
– Нет, никто не заходил.
Милиционеры ушли. Мы не успели еще вернуться в комнату, как дверь открылась снова. Пришла мама.
– Вы уже знаете, что случилось? Только что ограбили банк. Неподалеку от нас, на улице Жертв Освенцима. Вы не представляете, что творится на улице! Полно людей, наш район оцеплен, солдаты и милиция обшаривают каждый закоулок. Я с трудом пробралась. Пришлось показывать документы, что я тут прописана.
– Банк! Какой банк? Я и не знала, что здесь есть банк, – удивлялась пани Дзюня.
Завязался оживленный разговор на тему ограбления. Около шести часов Люцина поднялась.
– Мне пора. У меня теперь времени в обрез. Хочу успеть поговорить с шефом насчет увольнения. В рабочее время к нему не подступишься. Легко меня не отпустят, разве что их убедит мое решение уехать из Вроцлава.
Только Люцина ушла, явился Иренеуш. У него были билеты на следующий день на встречу по боксу, и он зашел узнать, пойду ли я с ним.
Что-то в его поведении показалось мне странным. Ах вот оно что! Я сообразила, что Ирек не поздоровался с мамой. Неужели они уже виделись сегодня? Что это может означать?
Мы прошли в комнату. На столе лежали брошюры, которые я принесла с работы. Я не стала ничего говорить, мне интересно было, как он будет реагировать. Разговор шел о боксе. Вдруг взгляд Иренеуша упал на стол. Он замолчал на полуслове и уставился на брошюры. Тут я не выдержала.
– Вы так смотрите на эти книжечки, словно это невесть что. Например, инструкции по обслуживанию паровозов. А это партийные брошюры.
– И вы это читаете?
– Как раз собираюсь. Я вступаю в Польскую рабочую партию, причем в самое ближайшее время. Что вы на это скажете?
– Я признаю равноправие женщин, но до определенных пределов. Женщина должна выйти замуж, заниматься хозяйством и воспитывать детей. Вот ее истинное призвание. Зачем в таком случае вступать в партию? Я своей жене работать не позволю, женщина, которая ходит на службу, бог знает что начинает о себе думать.
Я внимательно слушала, как всегда, когда старалась понять Иренеуша и разрешить свои неясные сомнения. Часто, когда мы с ним шли, на него засматривались девушки – Ирек явно вызывал интерес: мне он в таких случаях нравился тоже. Теперь же он таким симпатичным не казался. Я бы предпочла, чтобы он вовсе замолчал. Ого, каким тоном этот изысканно вежливый молодой человек провозглашает свое кредо! Куда только девалась его благовоспитанность?
– Я уже слыхала нечто в этом роде. Не помню только, от кого. В общем, желаю вам и вашей будущей супруге всего наилучшего.
Решение вступить в партию укрепилось во мне еще больше.
– Теперь я знаю, что там буду делать! – воскликнула я. – Я буду бороться за подлинное равноправие женщин! За право устраивать свою жизнь по собственному усмотрению.
Мои слова подействовали на Иренеуша как холодный душ. В одну секунду он потерял всю свою самоуверенность и снова стал тихим и милым.
– Вы необыкновенная девушка, Катажина, – торжественно и многозначительно произнес он. – Ваша мама сказала мне сегодня, что ваше сердце никем не занято, и я могу надеяться… Я… Видите ли, вы мне не просто нравитесь, я люблю вас. И мне бы хотелось, чтобы мы с вами вместе строили планы на будущее.
– Что вы, Ирек! Мне очень неприятно. Я, кажется, не уполномочивала вас вести переговоры с мамой. И вообще, откуда мама может знать, занято мое сердце или не занято? Вы ее случайно об этом не спросили? Так вот: сердце мое занято, и занято прочно. Завтра я на бокс не пойду, потому что у меня нет времени. И кроме того, у меня разболелась голова, может, вы зайдете как-нибудь в другой раз? Я хочу лечь.
Как только за Иреком захлопнулась дверь, у меня появилось желание зайти к маме в комнату. И довести до ее сведения, что я никому не позволю решать мои дела у меня за спиной. Но потом я передумала. Зачем вступать с мамой в пререкания? Нужно просто покончить с этим знакомством, причем как можно скорее.
Глава 5
День проходил за днем. На душе у меня было тоскливо. Отношения с мамой ухудшались. Она все время ко мне придиралась. А может быть, она тайком от меня встречалась с Иренеушем?
Как-то мама сказала:
– Знаешь, кто заходил сегодня утром к нам в мастерскую? Куницкая! Помнишь ее? Моя школьная подруга, она у нас бывала во время войны. Еще шляпы мне переделывала. И дочка ее приходила, такая черненькая толстушка, Ляля, твоя ровесница, – помнишь?
– Да, припоминаю. Они живут во Вроцлаве?
– Да, – мама уселась в кресло и, вздохнув, добавила: – у нее большие неприятности. Ревела она там у нас в три ручья. Стефан помогал мне ее успокаивать, да разве такому горю словами поможешь? Прямо несчастье! Представь себе, у Ляли будет ребенок…
– У Ляли ребенок? – переспросила я.
Мама последнее время без конца рассуждала о том, как должны себя вести порядочные девушки, и я подозревала, что и эту историю она рассказала мне не без задней мысли.
– Тебя это удивляет? Это же стыд и позор для всей семьи! Куницкая просто волосы на себе рвет. А этой бессовестной девчонке все нипочем, носится со своей беременностью, стыда ни на грош. Сколько ее ни убеждали – никакого толку. Заявила, что любит отца этого ребенка и будет рожать. А он женат.
– Женат? И дети есть?
– Детей нет. Впрочем, я не понимаю, какое это имеет значение? – Мама уже была заметно раздражена. – Ляля, правда, утверждает, что он последний раз виделся с женой до войны. Она актриса, живет теперь с другим. Они хлопочут о разводе.
– Вот это самое главное. Если детей у них с той женой не было и вместе они давно не живут, то вполне возможно, что он всерьез собирается связать свою жизнь с Лялей. И вовсе незачем устраивать трагедию и рвать на себе волосы. Просто Куницкая ищет повода для волнения.
– Ты ничего не понимаешь в жизни. Если б этот тип хотел на ней жениться, он бы ее не обрюхатил. А теперь, конечно, вильнет хвостом и будь здоров. Ничего хорошего из этого выйти не может. А Ляля родит ребенка и будет на всю жизнь скомпрометирована. Куницкая в полном отчаянии, от расстройства чуть ли не заговаривается. Она зайдет к нам завтра вечером. Нельзя же ее бросить одну в таком горе.
Расспросив маму поподробнее, я узнала, что Ляля живет со своим Бронеком уже почти год. Куницкая, приехав из Львова, застала их вместе. Они сказали ей, что женаты, и правда обнаружилась только теперь. Бронек актер, Ляля тоже пробует свои силы на театральном поприще. Как будто у нее есть способности.
– Если дело обстоит таким образом, то, по-моему, Куницкую надо успокаивать, а не подзуживать. Они любят друг друга, собираются пожениться… Что ж им делать, если по каким-то причинам это пока невозможно? Развода ждать долго, а жизнь коротка. Может быть, Ляля хочет иметь ребенка? Кругом полно девиц, которые прикидываются скромницами, а ведут себя куда хуже Ляли. И никого это не возмущает, все притворяются, будто ничего не замечают. Лишь бы видимые приличия были соблюдены. Можно иметь сколько хочешь любовников, лишь бы не было вещественных доказательств такой любви. А Ляля любит и любима. Бронек считает себя ее мужем. Все в порядке. Чего еще Куницкой от них надо? – Говорила я все это скорее для себя, чем для мамы. Интересно, как бы я поступила на месте Ляли? Великое счастье так полюбить!
– Что ты за вздор городишь?! Неужели не понимаешь, что для женщины важнее всего доброе имя? – Мама так разволновалась, что голос у нее стал удивительно похож на бабкин. – Кажется, мне придется тобой как следует заняться. И смотри, держи рот на замке, когда завтра придет Куницкая.
– Мама! – крикнула я. – Да вы, наверно, шутите!
– Нет, мне сейчас не до шуток. И ты в этом скоро убедишься. Мне твое поведение не нравится. Пора кончать с этой твоей нездоровой самостоятельностью. С сегодняшнего дня все деньги будут у меня. Надеюсь, ты по-другому запоешь, когда будешь от меня зависеть.
– Вам не кажется, что вы хватили через край? – осмелилась было возразить я.
– Я наведу здесь порядок. Твоя пани Дзюня сразу же после Люцининой свадьбы уберется отсюда. Я уже с ней говорила. Девушек я тоже поставила на место, нечего им здесь делать. Будешь слушаться только меня. И замуж выйдешь скорей, чем ты думаешь… За первого встречного. Иренеуш – человек серьезный. По правде говоря, я не понимаю, что он в тебе находит? Но ничего, я тебя приведу в норму.
– Замуж я выйду не раньше, чем сама того захочу. Этот номер не пройдет. Не те сейчас времена. Для того я и приехала во Вроцлав, чтобы ни от кого не зависеть. И от самостоятельности я ни за что не откажусь. Оказывается, мы друг друга не понимаем. Ну, да ладно. Ухожу, чтобы не наговорить лишнего. И вообще, весь этот разговор совершенно бессмыслен.
– Иди, иди, соплячка! Тебе кажется, что ты умнее всех!
Прыгая через три ступеньки, я спустилась вниз, постояла минуту у ворот, не зная, куда идти, потом свернула в сторону рынка. Я бежала по улице, а ветер свистел в ушах, повторяя: «Иди, иди, соплячка».
«Почему мама на меня так сердится? – думала я. – Ведь я никому не мешаю, а все почему-то мною недовольны. Раньше бабка и тетка, теперь мама. А что будет, если она упрется и в самом деле потребует, чтобы я вышла за Ирека? Сказала же она мне недавно, что девушка, которая целый год прожила одна и неведомо чем занималась, должна быть счастлива, если кто-нибудь захочет на ней жениться. Ведь я, кажется, пользуюсь успехом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65