https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/Elghansa/
Трогала бы, проходя, нос и полуприкрытые веки, из-под которых поблескивали вставленные вместо глаз пуговицы.
Но так как привыкла к тому, что писатели зря ничего устраивать не станут, то и думала, что, возможно, что-то все-таки здесь скрывается. Ради чего-то ведь собирали их. А Руслан второй, как она называла его про себя, был писатель. Прощаясь у подъезда с толпящимися и благодарящими приятелями и злясь на догоняющего ее Василия, который все пытался выяснить, как ей понравились рассказы и какой больше, она решала неразрешимое противоречие. С одной стороны, нельзя думать, чтобы писатель что-то недоговорил, что знает. С другой — а тогда зачем приходили?
— Не хотела бы я попасться к Вам на перо, — сказала ГГ, дослушав. — Хотя я понимаю, что это неизбежно, может быть, уже что-то и есть.
Он пожал плечами.
— Я знаю, что у Вас обычная такая манера, да? по поводу того, что случилось, но по-своему интерпретировать и пытаться восстановить, как на самом деле или что при этом думали.
— Да. Почему ты не сказала мне, что каждый у него заканчивается рисунком надгробия с крестом? Я и тот посмотрел, — спросил он меня уже в машине.
— Не придала значения. Я не думала, что это может быть так важно. Кроме того, я думала, что ты знаешь.
Она не придала. Не думала.
— Куда мы едем?
— Везешь меня показывать твою Ларису и ее бритоголового прислужника.
— Хорошо. По-моему, мы не имели успеха, никому не понравилось.
Не ответил. Больше всего меня всегда занимало, как с этим делом у него. Я знала, что у него постоянно кто-то живет, а последняя даже очень задержалась. Он при мне ее называл по телефону ласково, какого-то маленького животного, не помню. Или как он добивается. Это должно быть экзотическое зрелище. Представляла себе картину в голландском духе: типа "Карлик у ног (нет, в ногах) красавицы". Но он всегда, ухмыляясь, уклонялся от расспросов.
Например, спрашивал:
— Мне больше третий, а тебе?
— Не сомневаюсь. — Одновременно высчитывая, какой из них был третьим.
— Очень живо, трогательно и правдоподобно.
Она пыталась решить, к чему относится слово «очень». Отстал, кажется. Нет, опять.
— А про Ваську все-таки очень натуралистично.
— Нет, почему, так бывает.
— Вот же, я думаю, ему было больно.
— Попробуй… Там же сказано: «обкурившись». А тогда ничего.
Отстал окончательно. И всю оставшуюся дорогу промолчал.
* * *
«Мать» их уже ждала в большой комнате за столом, сложив руки.
— Ну, наслушались?
Все знает. И даже знаю, от кого. Она с яростью оглянулась на уже куда-то испарившегося Ваську.
— Да, да, — читала мысли Анна Соломоновна, — он мне все-все рассказывает. Садись, поговорим.
Она присаживается осторожно. Ну я ему устрою.
— А как же иначе? Я его к этому приучала, потому что должно быть взаимное доверие, — продолжает Анна Соломоновна. — Я же ему все могу позволить, как ты видишь, даже тебя. Я подумала, хочет жениться на девчонке, пожалуйста. Главное, чтоб хуже не было. Но до определенных пределов, конечно.
Она подождала реакции и не дождавшись:
— Помнишь, ты собиралась сюда натащить этих ваших картинок и плакатиков, а я воспротивилась? И пришлось все обратно. Это болезнь. Я даже готова терпеть твою маленькую озабоченную старую шлюху, она тебе все-таки мать, я понимаю. Но без афишек и стихов с рассказами. Вы их печатаете, а я однажды посмотрела. У тебя есть место ими любоваться, пожалуйста. И никакой шантрапы, от которой в восторге твоя мама, в моем доме не будет. Или с ними встречаться. Если согласна, давай руку, будем друзьями и больше не вернемся к этому разговору. Ну, что ты думаешь, только не молчи.
— Я выбираю Вас, — ответила я.
Мы лежим на его кожаном офисном диване, он прижимает меня обеими. В его руках я чувствую себя, как в гнездышке. И еще ногу мне на бедро положил.
— Тебя не беспокоит? Как у тебя выпирает с обеих сторон, — щекочет мне ухо. Мятой пахнет изо рта. Тесно прижимаясь к горбу на спине и лаская тот, что спереди. — Не больно?
— Я не замечаю уже.
— Конечно. У тебя так не бывало, что ты чувствуешь, как будто ты без кожи, так все вокруг чувствуешь? Как жаль, что ты не девушка.
— Бывало.
— Я бы тебя тогда очень любил, но я, к сожалению, не могу. Если бы мне встретилось такое. Мне иногда кажется, что все делаю не так: говорю, двигаюсь, просто выгляжу. Теперь эти рецензии.
— Да, о них все говорят.
— Что бы я ни сделал. Но я же хотел, если смогу, привлечь внимание любым способом. Мне-то все равно.
— Они смеются.
— То и потом будут писать о вас механически, как всегда бывает, если привыкнут. И даже неинтересно. Тебе ведь не нравится, как я пишу?
— Нет.
— Мне тоже.
Я пожал плечами.
— А почему?
Плечи широкие.
— Предпочитаю другие сюжеты и формы речи.
— Тебе должно казаться претенциозным. Но я, может быть, так еще тоже напишу. Я знаю, что мешаю ей. Очень бы хотел, чтобы ты ее увидел, чтобы ты меня понял. Все больше отдаляется. Надо будет устроить.
В комнате пластиковый стол, диван, на котором Руслан спал не раздеваясь. Все под офис. К стулу прислонена гитара о четырех струнах.
Когда я впервые здесь появился, мой взгляд сразу же попал на нее, а он заметил.
— Это твоя?
— Да, сейчас поиграем.
Всю одну стену занимал огромнейший стенной шкаф, назначение которого, вернее, одно из его возможных назначений я узнал позднее.
Но не играл никогда. И я нигде не заметил что-нибудь похожее на усилители, как я их себе представлял всегда.
На крохотной кухне слышно готовит кофе троюродная сестра Нина. На этот раз зубы повернуты не вперед, а назад. Никто не знал, что не живет с Ларисой, а бывал у нее, чтобы кого-то принять.
Она восхитительна, просто великолепна. Я же тебе не рассказывал, как мы познакомились.
Кроме меня. Вот еще почему мне была сомнительна эта история. Как же он там оказался один и зачем? Его постоянное жилище скрывалось.
— Как ты уже знаешь, я из Н-ска. Мы были там боги. И нам казалось, что так будет, где бы мы ни окажемся. Однажды, немного поиграв, как всегда, сели перекурить. Мы репетировали в школе. Я тогда еще играл на басу, писал им тексты и немного пел. Юрка — клавишник и вокал, Стас на саксофоне. Барабанщики постоянно менялись, каждый же хочет. А поехали! Так мы ему даже не сказали, подумали, что здесь найдем.
Приехав, закрутились: вся эта тусовка, счастье привалило, знакомства новые. Но так получилось, что здесь я от ребят немного отстал. Я же поэт, мне и эта сторона тоже интересна. Как тут у них. На одном из вечеров, тогда квартирных, никакого Клуба Поэзии еще не было, я познакомился с Кедровым, а уже он потом меня — с Парщиковым и Приговым. И пошло. Меня искали, но не нашли. Вот и вышло, что ребята дальше поехали, в Питер, а я остался. Может быть, я специально прятался, ничего о них не знаю. Что они или где.
Я увидел, что должен выбирать: либо музыка, либо это, которые мне были тогда одинаково интересны. Но что касается музыки, то это же все Юрка. Я подумал, что с литературой у меня больше возможностей. Я уже что-то умею. Были залы в «Дукате» и ГлавАПУ.
— Ты тогда очень много выступал. Всем казалось, вдруг откуда-то взялся, никто же тебя не знал тогда.
— Я думал, что чем больше я буду. Если наконец привыкнут ко мне совсем.
— Лезет и лезет. Как где что устраивают. Когда тебя объявляла, то сделала в недоумении паузу.
— Прогнать? — спросил Руслан, когда вошла с кофе на подносе.
— Она мне не мешает.
— Тогда пусть. Только не вяжись к нам, пожалуйста, займись пока чем-нибудь. Конечно, раздражало. Однажды, уже в Клубе, я читал стихи, потому что прозу тогда только пробовал и никому не пока
— Ну? — спросила Лариса и посмотрела поверх задранной ноги.
— Степан звонил.
— Чего хотел?
— Просил, чтобы Вы непременно подъехали.
— В следующий раз скажи, что им придется обойтись. Я сегодня собираюсь побыть одна дома.
— А он скажет, что у них без Вас ничего не получится.
— А ты ему скажешь, что это предрассудки и им надо привыкать. Не все время же я буду с ними. Иди узнай, не слышишь разве? кто там.
В дверь звонят, и Бек идет открывать.
Все, что он мне сейчас рассказывал, мне казалось неуместным, грубым, нескромным и оскорбительным для памяти Руслана. Я расплатилась. Шофер в последний раз дико посмотрел на меня, вероятно, мы с ним представляли забавную парочку. Руслан ловко выкатился наружу и тут же оступился. Я лезла следом, выбираясь.
— Но я могу подождать в машине, если ты хочешь начать заново один.
Я молчал.
— Или же ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Мне хотелось, чтобы она сама поняла. Я ей не подал руку, чтобы не выглядеть еще смешнее. Она оступилась, выбираясь, чтобы я ей помог. Я ее почти вытащил. До подъезда дошли рука об руку, взбежали по ступенькам, я впереди. Она сзади не поспевая.
Он меня подождал, чтобы я нажала кнопку звонка. Отдышавшись, я его нажала. Не открывали, и мы еще ждали. Но я знал, что в глазок за нами уже наблюдают.
Наконец дверь открылась, а вместе с ней в падающем с нашей стороны свете огромный, с выбритым наголо черепом парень, как их и всегда представляют из боевиков и как я его уже себе представил, опиравшийся одной рукой, согнув ее в локте, на не открывающуюся половину. Дом был старый, я давно в таком не бывал. Череп был красивой, правильной формы, и я залюбовался. Он же почти вплотную придвинулся к нам.
— Нам нужна Лариса, — сказала Галя изменившимся голосом.
— Я помню.
Он меня узнал.
Медленно узнавая, переводил взгляд с меня на нее.
— Скажите, это по поводу Руслана, — сказал кто-то из нас.
— Сейчас спрошу. Лариса! — позвал, как в прошлый раз.
Головорез удалился, и пока он удалялся, я видел его спину, не скрывшуюся и тогда, когда он всунулся в дальнюю по коридору дверь, закрывая ее за собой и мешая себе ее закрыть своим телом.
— Там к тебе…
Дальше я не слышал. Он вернулся очень скоро.
— Велела впустить. (Ухмыляясь.)
Мы шли за ним по коридору. Она была в розовом жарком пеньюаре. Согнувшись над закинутой на колено ногой, стригла ногти. Посмотрев на нас у двери и кивнув, пригласила приблизиться. Мы дружно подошли.
— А это кто? (Меняя ноги.)
— Он со мной. Он мне помогает.
Я робел.
— Помогает… В чем? Вы следователь? У Вас есть ордер? Вы будете меня допрашивать. Или Вы его родственник? Может быть, брат, приехали издалека и хотите узнать о последних минутах? Вы его друг. У Вас есть подозрения, и Вы хотите их проверить. Я даже знаю, какие, но я готова. Извините, я сегодня не в духе, со мной бывает. Вот он знает.
Теперь она поджимала ногу, которую перед этим стригла.
За нашей спиной, и повторял за нами все наши движения: мы сделаем шаг, и он за нами, мы сели, и он присел на корточки посреди комнаты.
Поднимается по ее сырой коже испарина, собирается в крупные капли, они — в еще более крупные, те стекают вниз, оставляя мутные следы в белесой шерсти, которую любил Руслан.
— Вы — Руслан. Я мылась, — объяснила она. — Садитесь. А ты мне не нужен. (Показав на пол возле себя.)
Ушел, бесшумно прикрыв дверь.
Сел на красную, с вышитым рисунком подушку, а Галя, поискав, — на стул. Притащила его от стены. Потому что другой подушки на полу не было. Кроме ее кресла, этой подушки, небольшого пустого письменного стола без стула и стула у стены, в комнате ничего не было.
— Мне о тебе Русланчик сказывал. Но ты меня видел, а я тебя нет, — странно сказала Лариса, и ГГ с любопытством покосилась на меня.
Потом она рассказала, что «они» ее совсем замучили. Вбили себе в голову, что я приношу им счастье, полный, с ее точки зрения, детский сад, и ни одной сделки без меня не заключают. А требуют ее присутствия. Вот и сегодня звонили, да она отговорилась. Хватит того, что я им идеи даю. Вы знаете, что мы буквально ходим по деньгам? Это ей пришло в голову, когда она еще была женой другого мужа, и очень мучило, потому что я не знала, как это устроить. Но я думала, что Вы больше. Мне-то к Вам еще надо приноровиться. (И подчеркнув это "то".) А сейчас вдобавок думают, что мне тоже что-то грозит после его убийства. Не оставляют ни на минуту, если сама не прогонит. Они думают, что это меня хотели тогда. Не верьте этому. Да Вы ведь и так мне не верите, — закончила она, как в известнейшем русском романе.
Когда она меняла ноги, из-под пеньюара горячо и густо пахнуло, и она невнимательно скользнула взглядом мне между скрещенными ногами и прикрыла колено.
— Вы ведь думаете, что это я распорядилась. О, как Вы правы, Вы даже не знаете, хотя и не в том смысле. Не надо было с ним. Хотя и могла, конечно. Он мне и в самом деле последнее время. Лез и все спрашивал, когда да когда. Но я же сама виновата, что ему наобещала. Да откуда же я знаю. Было уже не до издательств, я другим увлеклась. Обещания ему висели на мне, как крест. И Степан уговаривал — нет, это не Степан, — кивнула в сторону коридора, — просто шестерка, — убери да убери его, потому что мешает, зачем он теперь тебе. А я все медлила, потому что виновата. Я даже рада потом была, что так само устроилось, кто-то для меня постарался. То есть не то что рада — (Испугалась, но не потому, что проговорилась, а вот именно чтобы уточнить и поправить мысль.) — Мне его будет очень не хватать. Да я бы, я думаю, и никогда бы не решилась, так бы и мучилась с ним все время, пока его наконец не убили бы, потому что его все равно рано или поздно убили бы, Вы не понимаете. Но и не потому, что привыкла или когда-то любила, я его никогда не любила. Но и эта его нелепость, его требовательность, вера, его надежды и любовь, что я не обману, то, как он любит меня, Вы же знаете, он меня любил, только он и больше никто, и смешные абсолютно бездарные «тексты», как он их называл, — все это было очень трогательно. Но сначала-то я была потрясена, рыдала как ненормальная. Не знаю почему, потому что не любила его никогда. Наверное, поэтому. Вы знаете, как мы познакомились?
— Нет.
— Знаете. Хорошо. Я Вам сейчас расскажу.
Отец мой, Иван Федорович Трофимов, был известный писатель, да Вы его знаете, очень богатый человек и красивейший мужчина. Я им была в детстве, да и потом, очень увлечена. Он писал такие… фэнтези в то время, когда русских фэнтези еще почти никто не писал. А он писал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Но так как привыкла к тому, что писатели зря ничего устраивать не станут, то и думала, что, возможно, что-то все-таки здесь скрывается. Ради чего-то ведь собирали их. А Руслан второй, как она называла его про себя, был писатель. Прощаясь у подъезда с толпящимися и благодарящими приятелями и злясь на догоняющего ее Василия, который все пытался выяснить, как ей понравились рассказы и какой больше, она решала неразрешимое противоречие. С одной стороны, нельзя думать, чтобы писатель что-то недоговорил, что знает. С другой — а тогда зачем приходили?
— Не хотела бы я попасться к Вам на перо, — сказала ГГ, дослушав. — Хотя я понимаю, что это неизбежно, может быть, уже что-то и есть.
Он пожал плечами.
— Я знаю, что у Вас обычная такая манера, да? по поводу того, что случилось, но по-своему интерпретировать и пытаться восстановить, как на самом деле или что при этом думали.
— Да. Почему ты не сказала мне, что каждый у него заканчивается рисунком надгробия с крестом? Я и тот посмотрел, — спросил он меня уже в машине.
— Не придала значения. Я не думала, что это может быть так важно. Кроме того, я думала, что ты знаешь.
Она не придала. Не думала.
— Куда мы едем?
— Везешь меня показывать твою Ларису и ее бритоголового прислужника.
— Хорошо. По-моему, мы не имели успеха, никому не понравилось.
Не ответил. Больше всего меня всегда занимало, как с этим делом у него. Я знала, что у него постоянно кто-то живет, а последняя даже очень задержалась. Он при мне ее называл по телефону ласково, какого-то маленького животного, не помню. Или как он добивается. Это должно быть экзотическое зрелище. Представляла себе картину в голландском духе: типа "Карлик у ног (нет, в ногах) красавицы". Но он всегда, ухмыляясь, уклонялся от расспросов.
Например, спрашивал:
— Мне больше третий, а тебе?
— Не сомневаюсь. — Одновременно высчитывая, какой из них был третьим.
— Очень живо, трогательно и правдоподобно.
Она пыталась решить, к чему относится слово «очень». Отстал, кажется. Нет, опять.
— А про Ваську все-таки очень натуралистично.
— Нет, почему, так бывает.
— Вот же, я думаю, ему было больно.
— Попробуй… Там же сказано: «обкурившись». А тогда ничего.
Отстал окончательно. И всю оставшуюся дорогу промолчал.
* * *
«Мать» их уже ждала в большой комнате за столом, сложив руки.
— Ну, наслушались?
Все знает. И даже знаю, от кого. Она с яростью оглянулась на уже куда-то испарившегося Ваську.
— Да, да, — читала мысли Анна Соломоновна, — он мне все-все рассказывает. Садись, поговорим.
Она присаживается осторожно. Ну я ему устрою.
— А как же иначе? Я его к этому приучала, потому что должно быть взаимное доверие, — продолжает Анна Соломоновна. — Я же ему все могу позволить, как ты видишь, даже тебя. Я подумала, хочет жениться на девчонке, пожалуйста. Главное, чтоб хуже не было. Но до определенных пределов, конечно.
Она подождала реакции и не дождавшись:
— Помнишь, ты собиралась сюда натащить этих ваших картинок и плакатиков, а я воспротивилась? И пришлось все обратно. Это болезнь. Я даже готова терпеть твою маленькую озабоченную старую шлюху, она тебе все-таки мать, я понимаю. Но без афишек и стихов с рассказами. Вы их печатаете, а я однажды посмотрела. У тебя есть место ими любоваться, пожалуйста. И никакой шантрапы, от которой в восторге твоя мама, в моем доме не будет. Или с ними встречаться. Если согласна, давай руку, будем друзьями и больше не вернемся к этому разговору. Ну, что ты думаешь, только не молчи.
— Я выбираю Вас, — ответила я.
Мы лежим на его кожаном офисном диване, он прижимает меня обеими. В его руках я чувствую себя, как в гнездышке. И еще ногу мне на бедро положил.
— Тебя не беспокоит? Как у тебя выпирает с обеих сторон, — щекочет мне ухо. Мятой пахнет изо рта. Тесно прижимаясь к горбу на спине и лаская тот, что спереди. — Не больно?
— Я не замечаю уже.
— Конечно. У тебя так не бывало, что ты чувствуешь, как будто ты без кожи, так все вокруг чувствуешь? Как жаль, что ты не девушка.
— Бывало.
— Я бы тебя тогда очень любил, но я, к сожалению, не могу. Если бы мне встретилось такое. Мне иногда кажется, что все делаю не так: говорю, двигаюсь, просто выгляжу. Теперь эти рецензии.
— Да, о них все говорят.
— Что бы я ни сделал. Но я же хотел, если смогу, привлечь внимание любым способом. Мне-то все равно.
— Они смеются.
— То и потом будут писать о вас механически, как всегда бывает, если привыкнут. И даже неинтересно. Тебе ведь не нравится, как я пишу?
— Нет.
— Мне тоже.
Я пожал плечами.
— А почему?
Плечи широкие.
— Предпочитаю другие сюжеты и формы речи.
— Тебе должно казаться претенциозным. Но я, может быть, так еще тоже напишу. Я знаю, что мешаю ей. Очень бы хотел, чтобы ты ее увидел, чтобы ты меня понял. Все больше отдаляется. Надо будет устроить.
В комнате пластиковый стол, диван, на котором Руслан спал не раздеваясь. Все под офис. К стулу прислонена гитара о четырех струнах.
Когда я впервые здесь появился, мой взгляд сразу же попал на нее, а он заметил.
— Это твоя?
— Да, сейчас поиграем.
Всю одну стену занимал огромнейший стенной шкаф, назначение которого, вернее, одно из его возможных назначений я узнал позднее.
Но не играл никогда. И я нигде не заметил что-нибудь похожее на усилители, как я их себе представлял всегда.
На крохотной кухне слышно готовит кофе троюродная сестра Нина. На этот раз зубы повернуты не вперед, а назад. Никто не знал, что не живет с Ларисой, а бывал у нее, чтобы кого-то принять.
Она восхитительна, просто великолепна. Я же тебе не рассказывал, как мы познакомились.
Кроме меня. Вот еще почему мне была сомнительна эта история. Как же он там оказался один и зачем? Его постоянное жилище скрывалось.
— Как ты уже знаешь, я из Н-ска. Мы были там боги. И нам казалось, что так будет, где бы мы ни окажемся. Однажды, немного поиграв, как всегда, сели перекурить. Мы репетировали в школе. Я тогда еще играл на басу, писал им тексты и немного пел. Юрка — клавишник и вокал, Стас на саксофоне. Барабанщики постоянно менялись, каждый же хочет. А поехали! Так мы ему даже не сказали, подумали, что здесь найдем.
Приехав, закрутились: вся эта тусовка, счастье привалило, знакомства новые. Но так получилось, что здесь я от ребят немного отстал. Я же поэт, мне и эта сторона тоже интересна. Как тут у них. На одном из вечеров, тогда квартирных, никакого Клуба Поэзии еще не было, я познакомился с Кедровым, а уже он потом меня — с Парщиковым и Приговым. И пошло. Меня искали, но не нашли. Вот и вышло, что ребята дальше поехали, в Питер, а я остался. Может быть, я специально прятался, ничего о них не знаю. Что они или где.
Я увидел, что должен выбирать: либо музыка, либо это, которые мне были тогда одинаково интересны. Но что касается музыки, то это же все Юрка. Я подумал, что с литературой у меня больше возможностей. Я уже что-то умею. Были залы в «Дукате» и ГлавАПУ.
— Ты тогда очень много выступал. Всем казалось, вдруг откуда-то взялся, никто же тебя не знал тогда.
— Я думал, что чем больше я буду. Если наконец привыкнут ко мне совсем.
— Лезет и лезет. Как где что устраивают. Когда тебя объявляла, то сделала в недоумении паузу.
— Прогнать? — спросил Руслан, когда вошла с кофе на подносе.
— Она мне не мешает.
— Тогда пусть. Только не вяжись к нам, пожалуйста, займись пока чем-нибудь. Конечно, раздражало. Однажды, уже в Клубе, я читал стихи, потому что прозу тогда только пробовал и никому не пока
— Ну? — спросила Лариса и посмотрела поверх задранной ноги.
— Степан звонил.
— Чего хотел?
— Просил, чтобы Вы непременно подъехали.
— В следующий раз скажи, что им придется обойтись. Я сегодня собираюсь побыть одна дома.
— А он скажет, что у них без Вас ничего не получится.
— А ты ему скажешь, что это предрассудки и им надо привыкать. Не все время же я буду с ними. Иди узнай, не слышишь разве? кто там.
В дверь звонят, и Бек идет открывать.
Все, что он мне сейчас рассказывал, мне казалось неуместным, грубым, нескромным и оскорбительным для памяти Руслана. Я расплатилась. Шофер в последний раз дико посмотрел на меня, вероятно, мы с ним представляли забавную парочку. Руслан ловко выкатился наружу и тут же оступился. Я лезла следом, выбираясь.
— Но я могу подождать в машине, если ты хочешь начать заново один.
Я молчал.
— Или же ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Мне хотелось, чтобы она сама поняла. Я ей не подал руку, чтобы не выглядеть еще смешнее. Она оступилась, выбираясь, чтобы я ей помог. Я ее почти вытащил. До подъезда дошли рука об руку, взбежали по ступенькам, я впереди. Она сзади не поспевая.
Он меня подождал, чтобы я нажала кнопку звонка. Отдышавшись, я его нажала. Не открывали, и мы еще ждали. Но я знал, что в глазок за нами уже наблюдают.
Наконец дверь открылась, а вместе с ней в падающем с нашей стороны свете огромный, с выбритым наголо черепом парень, как их и всегда представляют из боевиков и как я его уже себе представил, опиравшийся одной рукой, согнув ее в локте, на не открывающуюся половину. Дом был старый, я давно в таком не бывал. Череп был красивой, правильной формы, и я залюбовался. Он же почти вплотную придвинулся к нам.
— Нам нужна Лариса, — сказала Галя изменившимся голосом.
— Я помню.
Он меня узнал.
Медленно узнавая, переводил взгляд с меня на нее.
— Скажите, это по поводу Руслана, — сказал кто-то из нас.
— Сейчас спрошу. Лариса! — позвал, как в прошлый раз.
Головорез удалился, и пока он удалялся, я видел его спину, не скрывшуюся и тогда, когда он всунулся в дальнюю по коридору дверь, закрывая ее за собой и мешая себе ее закрыть своим телом.
— Там к тебе…
Дальше я не слышал. Он вернулся очень скоро.
— Велела впустить. (Ухмыляясь.)
Мы шли за ним по коридору. Она была в розовом жарком пеньюаре. Согнувшись над закинутой на колено ногой, стригла ногти. Посмотрев на нас у двери и кивнув, пригласила приблизиться. Мы дружно подошли.
— А это кто? (Меняя ноги.)
— Он со мной. Он мне помогает.
Я робел.
— Помогает… В чем? Вы следователь? У Вас есть ордер? Вы будете меня допрашивать. Или Вы его родственник? Может быть, брат, приехали издалека и хотите узнать о последних минутах? Вы его друг. У Вас есть подозрения, и Вы хотите их проверить. Я даже знаю, какие, но я готова. Извините, я сегодня не в духе, со мной бывает. Вот он знает.
Теперь она поджимала ногу, которую перед этим стригла.
За нашей спиной, и повторял за нами все наши движения: мы сделаем шаг, и он за нами, мы сели, и он присел на корточки посреди комнаты.
Поднимается по ее сырой коже испарина, собирается в крупные капли, они — в еще более крупные, те стекают вниз, оставляя мутные следы в белесой шерсти, которую любил Руслан.
— Вы — Руслан. Я мылась, — объяснила она. — Садитесь. А ты мне не нужен. (Показав на пол возле себя.)
Ушел, бесшумно прикрыв дверь.
Сел на красную, с вышитым рисунком подушку, а Галя, поискав, — на стул. Притащила его от стены. Потому что другой подушки на полу не было. Кроме ее кресла, этой подушки, небольшого пустого письменного стола без стула и стула у стены, в комнате ничего не было.
— Мне о тебе Русланчик сказывал. Но ты меня видел, а я тебя нет, — странно сказала Лариса, и ГГ с любопытством покосилась на меня.
Потом она рассказала, что «они» ее совсем замучили. Вбили себе в голову, что я приношу им счастье, полный, с ее точки зрения, детский сад, и ни одной сделки без меня не заключают. А требуют ее присутствия. Вот и сегодня звонили, да она отговорилась. Хватит того, что я им идеи даю. Вы знаете, что мы буквально ходим по деньгам? Это ей пришло в голову, когда она еще была женой другого мужа, и очень мучило, потому что я не знала, как это устроить. Но я думала, что Вы больше. Мне-то к Вам еще надо приноровиться. (И подчеркнув это "то".) А сейчас вдобавок думают, что мне тоже что-то грозит после его убийства. Не оставляют ни на минуту, если сама не прогонит. Они думают, что это меня хотели тогда. Не верьте этому. Да Вы ведь и так мне не верите, — закончила она, как в известнейшем русском романе.
Когда она меняла ноги, из-под пеньюара горячо и густо пахнуло, и она невнимательно скользнула взглядом мне между скрещенными ногами и прикрыла колено.
— Вы ведь думаете, что это я распорядилась. О, как Вы правы, Вы даже не знаете, хотя и не в том смысле. Не надо было с ним. Хотя и могла, конечно. Он мне и в самом деле последнее время. Лез и все спрашивал, когда да когда. Но я же сама виновата, что ему наобещала. Да откуда же я знаю. Было уже не до издательств, я другим увлеклась. Обещания ему висели на мне, как крест. И Степан уговаривал — нет, это не Степан, — кивнула в сторону коридора, — просто шестерка, — убери да убери его, потому что мешает, зачем он теперь тебе. А я все медлила, потому что виновата. Я даже рада потом была, что так само устроилось, кто-то для меня постарался. То есть не то что рада — (Испугалась, но не потому, что проговорилась, а вот именно чтобы уточнить и поправить мысль.) — Мне его будет очень не хватать. Да я бы, я думаю, и никогда бы не решилась, так бы и мучилась с ним все время, пока его наконец не убили бы, потому что его все равно рано или поздно убили бы, Вы не понимаете. Но и не потому, что привыкла или когда-то любила, я его никогда не любила. Но и эта его нелепость, его требовательность, вера, его надежды и любовь, что я не обману, то, как он любит меня, Вы же знаете, он меня любил, только он и больше никто, и смешные абсолютно бездарные «тексты», как он их называл, — все это было очень трогательно. Но сначала-то я была потрясена, рыдала как ненормальная. Не знаю почему, потому что не любила его никогда. Наверное, поэтому. Вы знаете, как мы познакомились?
— Нет.
— Знаете. Хорошо. Я Вам сейчас расскажу.
Отец мой, Иван Федорович Трофимов, был известный писатель, да Вы его знаете, очень богатый человек и красивейший мужчина. Я им была в детстве, да и потом, очень увлечена. Он писал такие… фэнтези в то время, когда русских фэнтези еще почти никто не писал. А он писал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23