Это прикосновение
было почти мгновенным, но оставило у меня в памяти след ощущения
его холодной, иссохшей кожи. И при этом его мизинец, задетый
кончиками моих пальцев, оказался у меня в руке.
Инстинктивно я разжал пальцы - и он покатился между
складками знамени, и лег там, как маленькая колбаска. Я не мог
его так оставить, поднял упавший мизинец и поднес к глазам.
Сделан он был вроде бы из губки, на нем были нарисованы
морщины, имелся даже ноготь. Протез? До меня донеслись звуки
шаркающих шагов. Я спрятал эластичную вещицу в карман.
В часовню вошло несколько человек.
Они несли венок. Я отступил за колонну. На венке
поправляли траурные ленты с золотыми буквами. У алтаря появился
священник. Прислужник поправлял его одеяние. Я оглянулся. Прямо
за моей спиной, рядом с барельефом, изображавшим отступничество
святого Петра, виднелась узкая дверь. За ней оказался
коридорчик, сворачивавший налево. В конце его перед чем-то вроде
обширной ниши с тремя ведущими вверх ступенями сидел на треногом
табурете монах в рясе и деревянных сандалиях. Негнущимися,
покрытыми мозолями пальцами он переворачивал страницы требника.
При моем приближении он поднял на меня глаза. Он был очень стар,
с бурым, как земля, пятнышком на лысом черепе.
- А что у вас там? - спросил я и указал на дверь в
глубине ниши.
- А-а? - прохрипел он, приставляя ладонь к уху.
- Куда ведет эта дверь? - крикнул я.
Я наклонился над ним. Блеск радости понимания оживил его
помятое лицо.
- Нет, любезный. Никуда. Это келья отца Марфеона,
отшельника нашего.
- Что?
- Келья, любезный...
- А можно к этому отшельнику? - спросил я ошеломленно.
Старец отрицательно покачал головой.
- Нет, любезный, нельзя. Отшельник же, любезный...
Секунду поколебавшись, я поднялся по ступенькам и отворил
эту дверь. Предо мной предстало нечто вроде темной, сильно
захламленной передней. Повсюду валялись пустые пакеты, засохшая
шелуха от лука, пузырьки, резиночки - все это, перемешанное с
бумажным мусором и обилием пыли, почти сплошь покрывало пол.
Лишь посередине был проход, вернее, ряд проплешин, куда
можно было поставить ногу, который вел к следующей, словно бы из
сказок, из неотесанных бревен, двери. Проследовав по проходу
среди мусора, я добрался до нее и нажал на огромную, железную,
изогнутую ручку. Сначала я увидел и услышал торопливую возню,
громкий шепот, а затем глазам моим в полумраке помещения, едва
освещенного низко горевшей, словно она стояла на полу, свечой,
представилось беспорядочное бегство каких-то личностей, жавшихся
по углам, на четвереньках вползавших под край стола, под нары.
Один из пробегавших задел свечу, и наступила кромешная тьма,
полная сварливого шепота и пыхтения. В воздухе, который я набрал
в легкие, стояла удушливая вонь немытых человеческих тел. Я
поспешно отступил к двери.
Старый монах, когда я проходил мимо, поднял глаза над
молитвенником.
- Не принял отшельник, а?
- Он спит,- бросил я на ходу.
Меня догнали его слова:
- Как кто в первый раз приходит, так всегда говорит, что
спит, а вот как во второй раз, то надолго остается.
Возвращаться я был вынужден через часовню. Панихида,
видимо, уже состоялась, поскольку гроб, флаги и венки исчезли.
Мессу тоже отслужили. На слабо освещенном амвоне стоял
потрясавший руками священник. На его груди под парчой
вырисовывалась квадратная выпуклость.
- ...ибо сказано: "И опробовав все искушения, дьявол
отступил от него, но до времени".
Высокий голос проповедника вибрировал, отдаваясь от
скрытого во мраке свода.
- "До времени" сказано, а где же пребывает он? Может, в
море красном, бурлящем под кожею нашей? Может, где-то в природе?
Но разве сами мы, о братия, не являемся частью природы
необъятной, разве шум ее деревьев не отзывается в костях ваших,
а кровь, струящаяся в жилах наших, разве менее солена, чем вода,
которой океан омывает полости скелетов своих тварей подводных?
Разве пустоши глаз наших не ищут огонь неугасимый? Разве не
являемся мы в итоге суетной увертюрой покоя, супружеским ложем
праха, космосом и вечностью лишь для микробов, в жилах наших
затерянных, которые изо всех сил мир наш заполонить стараются?
Являемся ли мы неизвестностью, как и то, из чего возникли мы,
неизвестностью, из-за которой удавляемся, неизвестностью, с
которой общаемся...
- Вы слышите? - прошептал кто-то за моей спиной.
Краем глаза я уловил поблескивающее бледное лицо брата-
офицера.
- О том, как удавляемся, об удушении... и это называется
провокационная проповедь! Ничего проделать грамотно не умеет. И
это называется провокатор!
- Не ищите ключ к тайне, ибо то, что отыщете, шифром
сокрытым окажется! Не пытайтесь постичь непостижимое! Смиритесь!
Голос с амвона отдавался в каменных закоулках храма.
- Это аббат Орфини. Он уже заканчивает. Я его сейчас
вызову. Вы непременно должны этим воспользоваться. Будет лучше
всего, если вы доложите о нем,- шипел бледный брат, почти
обжигая мне затылок и шею своим зловонным дыханием. Ближайшие из
прихожан стали оборачиваться.
- Нет, не надо,- вырвалось у меня.
Но он уже спешил по боковому проходу к алтарю.
Священник исчез. Внезапная поспешность, проявленная
монахом, обратила на меня внимание присутствующих. Я хотел было
незаметно уйти, но у входа образовалась толчея. Пока я
раздумывал, монах уже появился снова, ведя с собой священника,
разоблаченного до мундира. Он схватил его за рукав, подтолкнул
ко мне, скорчил за его спиной многозначительную гримасу и исчез
в тени колонны.
Последние из прихожан покинули часовню. Мы остались
вдвоем.
- Желаете исповедоваться? - певучим голосом обратился ко
мне этот человек.
У него были седые виски, волосы на голове высоко
подбриты, напряженное неподвижное лицо аскета, во рту - золотой
зуб, блеск которого напомнил мне о старичке.
- Нет, ничего подобного,- быстро произнес я. Затем,
вдохновленный неожиданной мыслью, добавил: - Мне нужна лишь
некоторая информация.
Священник мотнул головой.
- Прошу вас.
Он уверенно направился к алтарю. За алтарем находилась
низкая дверь, освещаемая лишь розоватым светом рубиновой
лампочки, подсвечивавшей какой-то образок. Коридор, в котором мы
оказались, был почти темным. Повернутые лицом к стене, накрытые
или завешенные кусками материи, по обеим сторонам стояли статуи
святых. В комнате, в которую мы вошли, яркий свет ударил мне в
глаза. Стену напротив занимал огромный несгораемый шкаф.
Священник указал мне на кресло, а сам перешел на другую сторону
заваленного бумагами и старыми книгами стола. Несмотря на
мундир, он по-прежнему выглядел как священник, с белыми
чувственными руками и сухожилиями пианиста, его виски были
покрыты сеткой голубых жилок, кожа, казалось, прилегала на
голове прямо к сухим костям черепа - все в нем дышало
невозмутимостью и спокойствием.
- Я слушаю вас.
- Вы знаете шефа Отдела Инструкций? - спросил я.
Он слегка приподнял брови.
- Майора Эрмса? Знаю.
- И номер его комнаты?
Священник смешался. Он попытался теребить пуговицы
мундира так, словно это была сутана.
- Вероятно, произошла...- начал он, но я его прервал:
- Итак, какой это номер, по вашему мнению, господин
аббат?
- Девять тысяч сто двадцать девять,- ответил аббат.- Но я
не понимаю, почему я...
- Девять тысяч сто двадцать девять,- медленно повторил я.
Мне казалось, что я уже не забуду этот номер.
Священник смотрел на меня со все большим удивлением.
- Вы... Прошу прощения... Брат Уговорник дал мне
понять...
- Брат Уговорник? Тот монах, который привел вас? Что вы о
нем думаете?
- Я в самом деле не понимаю...- проговорил священник.
Он все еще стоял за письменным столом.
- Брат Уговорник является руководителем кружка
монашеского рукоделия.
- Это полезное дело,- заметил я.- И что же, позвольте
узнать, эта ячейка изготовляет?
- В основном литургические облачения и принадлежности для
церковной службы, всякую религиозную утварь...
- И больше ничего?
- Ну, иногда... по особому заказу... Например, для Отдела
Слежки и Доносительства недавно была изготовлена, как я слышал,
партия кипятильников для чая с подслушивателями. А
Геронтофильная Секция заботится об одежде и разных мелочах для
болезненных старцев, скажем, о грелках с пульсографами.
- С пульсографами?
- Да, для регистрации затаенных влечений... Магнитофонные
подушечки, в расчете на разговаривающих во сне... И так далее.
Но как же так, разве брат Уговорник не говорил вам обо мне?
- Он говорил мне о различных...- я замолчал.
- Сотрудниках нашего Отдела?
- Мы говорили...
- Прошу прощения...
Священник вскочил с кресла, подбежал к сейфу и тремя
уверенными движениями набрал номер на цифровых дисках.
Стальная дверь, щелкнув, приоткрылась.
Стали видны груды разноцветных, с печатями, папок.
Священник стал лихорадочно рыться в них, вытащил одну, и я снова
увидел его бледное лицо с блестевшими на лбу и под носом
капельками пота, мелкими, как булавочные острия.
- Прошу вас, располагайтесь, я сию минуту вернусь.
- Нет! - крикнул я, вскакивая с места.- Передайте эту
папку мне! - Мною руководило какое-то вдохновение.
Он обеими руками прижал папку к груди. Я подошел к нему,
впился взглядом в его глаза и взялся за картонный край папки, он
не хотел ее отпускать.
- Девятнадцать,- медленно проговорил я.
Капли пота, как слезы, катились по его щекам. Папка сама
перешла в мои руки. Я открыл ее. Она была пуста.
- Служба... Я действовал... Приказ свыше,- лепетал
священник.
- Шестнадцать,- сказал я.
- Пощадите! Нет!
- Сядьте, пожалуйста. Вы не выйдете из этой комнаты, пока
не получите разрешения по телефону, святой отец. Понимаете?
- Так точно!
- И сами вы не будете никому звонить?
- Нет! Клянусь!
- Хорошо.
Я вышел, закрыл за собой дверь, прошел по коридору,
миновал пустую потемневшую часовню, спустился по винтовой
лестнице. Снаружи часового уже не было. Я вызвал лифт - и вдруг
обнаружил, что держу в руках отобранную у священника желтую
папку.
Комната девять тысяч сто двадцать девять находилась на
девятом этаже. Я вошел туда без стука.
Одна из секретарш вязала на спицах, другая ела бутерброд
с ветчиной и помешивала чай. Я поискал глазами следующую дверь,
в кабинет шефа, но здесь не было видно никаких других дверей.
Это меня шокировало.
- К майору Эрмсу, со специальной миссией,- объявил я.
Секретарши словно бы и не слышали. Та, которая вязала,
сосредоточенно считала петли.
"Может, нужен какой-то пароль?" - мелькнуло у меня в
голове. Я еще раз окинул взглядом небольшую комнату. Вдоль стен
стояли секции узких полок, разделенных вертикально на большое
число узких ячеек. Над одной из них, довольно высоко, висел
раскрашенный в цветочки микрофон. Обратиться еще раз значило
смириться с поражением. Я положил свою желтую папку на стол той
девушки, которая ела.
Она посмотрела на нее, продолжая жевать. Над зубами у нее
розовели десны. Затем мизинцем отодвинула салфетку, в которую
был завернут хлеб, но так, что часть его осталась выдвинутой за
край бумаги.
Я подошел к полке и в глубине ячейки заметил за ней что-
то белое - поверхность двери.
Она была загорожена полками. Без раздумий я ухватился за
секцию и стал ее отодвигать. Вертикальные пластины, делящие
полки на ячейки, угрожающе зашелестели.
- Шестнадцать, семнадцать...- считала зловещим шепотом
секретарша,- девятнадцать...
Полки за что-то зацепились. Дверь освободилась лишь
наполовину. Я заметил, что она отворялась в ту сторону, нажал на
ручку и протиснулся между косяком и боковиной секции полок.

4

- Наконец-то вы изволили явиться! - приветствовал меня
юношеский голос.
Из-за письменного стола красного дерева поднялся офицер
со светлыми, как лен, волосами, без кителя, в одной рубашке. В
комнате было очень жарко. Из ящика стола он достал маленькую
щеточку.
- Вы запачкались о стенку.
Он чистил мне рукав и в то же время говорил.
- Я ждал вас со вчерашнего дня. Надеюсь, вы провели ночь
не наихудшим образом? Работа не позволяла мне сегодня отойти, но
я этому даже рад, ибо из-за этого мы не могли разминуться.
Минуточку, вот тут еще немного известки. Однако, я уже настолько
глубоко вошел в ваше дело, что отношусь к вам как к старому
знакомому, а ведь мы, собственно, еще ни разу не виделись. Я -
Эрмс, да вы, впрочем, знаете.
- Да, знаю,- сказал я.- Благодарю вас, не утруждайте
себя, господин майор, это пустяк. У вас есть для меня
инструкция?
- Ясное дело, иначе зачем бы я сидел здесь? Чаю?
- Да, пожалуйста.

При этом он все время улыбался. У него была обаятельная
наружность светловолосого мальчишки, хотя присмотревшись к нему
поближе я обнаружил вокруг его смеющихся голубых глаз морщинки,
однако это были морщинки смеха. Зубы у него были как у молодого
пса.
- Ну, к делу, мой дорогой. Инструкция... Где же это она у
меня была, эта инструкция...
- Только не говорите, что вам надо за ней выйти,- заметил
я.
Я слабо усмехнулся. Он залился таким неудержимым смехом,
что у него даже слезы выступили на глазах. Поправляя
развязавшийся галстук, он сквозь смех проговорил:
- Ну и шутник же вы! Нет, не нужно мне никуда выходить,
она у меня здесь.
Он показал рукой в сторону. Из бледно-голубой стены
выступала стальная оболочка небольшого сейфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32