Толстый со стоном засунул себе кулак в рот, но еще более
сильное, потому что стало теперь под давлением, икота бросила
его на спинку стула.
- Шест...
Толстый затрясся, захрипел и какое-то время совсем не
дышал. Потом его опухшие веки приподнялись, безмятежность
разлилась по искаженному мукой лицу.
- Спасибо,- шепнул он, обращаясь ко всем.
Как ни в чем не бывало, мы возвратились обратно к столу.
Я был пьян и знал об этом, но как-то иначе, чем перед этим.
Мои движения стали более свободными. Я теперь мог
говорить безо всякого труда, лишь остаток бдительности, до сих
пор державшей меня под контролем, куда то пропал, что
воспринималось мною с беспечным самозабвением.
Не успел я и оглянуться, как Баранн уже втянул меня в
диспут на тему "Здание-Дом и его домовитость". Для начала он
спел мне песенку:
- Динь-дом-бом! Дом! Основа Дома - Антидом! Антидома -
Дом! Бом!
Потом рассказал несколько анекдотов из области
содомистики и гоморрологии. Я уже перестал обращать внимание на
тарелку, которой издали посвечивал мне в глаза крематор.
- Знаю! - задорно прокричал я.- Сервировка! Понимаю:
подстановка! Понимаю! Ну и что? Кто мне что сделает? Профессор -
свой парень! А я - вольная птица!
- Птичка ты моя нештатная,- басил, обращаясь ко мне,
худой.
Он похлопывал меня по коленке, ласково улыбаясь левой
щекой, спрашивал об успехах в шпионстве, о том, как я вообще
оказался в Здании. Я рассказал ему начало своей истории.
- Ну, и что там было дальше? - заинтересовался он.
Я болтал уже обо всем подряд, пока еще остерегаясь
других, поскольку не был в них совершенно уверен. О священнике
Баранн отозвался: "Аббат - он и должен быть провокатором",
историю златоглазого старичка лаконично прокомментировал так:
"Ну, неправильное поведение было у него в гробу, неуместное. За
что и получил".
Я заметил, что Семприак отошел от стола и стал
перешептываться с толстым, который из стакана поливал себе
лысину.
- Сговариваются? - я указал Баранну на них глазами.
- Глупости! - бросил он.- Ну, а потом? Что тебе сказал
доктор?
Он терпеливо выслушал меня до конца, вздохнул,
торжественно пожал мою безвольно свисавшую руку и сказал:
- Ты тревожишься, да? Не надо этого делать, ради Бога не
надо! Вот посмотри на меня: я сейчас ужасно пьян, пьянюсенький!
В трезвом виде я - совсем другое дело, но сейчас у меня от тебя
тайн нет. Я твой, ты мой. Ты знаешь, с кем имеешь дело? Не
знаешь!
- Вы уже говорили. Преподаете всякое там.
- Ну, это же только так, в свободное время. Вообще-то
сейчас я откомандирован по трансцендентным делам. Не из-за
недостатка скромности, но во имя правды скажу тебе: "Здание -
это я". Теперь будь внимателен. Триплет, квадруплет, квинтуплет
- это вся так, пустяки. Это мелочь. Килька. Фарш с лучком. Одним
словом - ерунда. Есть Здание, правда? И есть Антиздание. Оба
внутри себя весьма почитаемые. Века так продолжается. Однако вся
- заметь, вся! - перетасовано. Здание целиком, поголовно состоит
из вражеских агентов. А Антиздание - вся из наших!
- Да не уж-то? - попытался я преуменьшить сенсационность
его нашептываний.
- Не притворяйся идиотом! Заметь, что хотя на всех местах
они, завербовавшись, перетасовались, и эти только притворяются
нашими, а наши - теми, сущность дела от этого ни в малейшей
степени не изменяется!
- Как это?
- А вот так! Здание за счет своей административной
структуры и далее стоит и прекрасно держится! По той простой
причине, что подстановка шла годами, человечек за человечком,
все внутренние отношения полностью сохранились. По-прежнему
остались звания, должности, продвижения, премии за разоблачение,
действуют приказы, уставы, правила охраны секретности, и так все
это веками наслаивалось, в такие жесткие рамки вписаны процессы
служебной деятельности, ход дел и их подписание, такая
слаженность и бюрократия сохранились, что лояльность Здания в
саму структуру, в его скелет, в кости его перешла, и потому по-
прежнему обязывают нас соблюдать все законы и уложения и честь
шпионская, и отчизна наша, и воспитание полученное, и потому
каждый изо всех сил на своем месте старается, и бдительность
сохраняется, и хотя все целиком и полностью выщерблено, но ведь
действует и дальше.
- Этого не может быть,- сказал я с дрожью.
- Может, может, милый мой. Обрати внимание, что при
подтасовке, подкупе, вербовке основным требованием является
абсолютная секретность, и чтобы подтасовки произведенной не
выдать, не разоблачить, о каждом агенте _тех_, который работает
здесь, там знает только один сотрудник, и точно так же наоборот.
Поэтому каждый по отношению к подчиненным и начальству,
конкретно ничего о них не зная, должен на своем месте стараться
по возможности свои обязанности исполнять, секретность
соблюдать, вражеские происки разоблачать, пресекать,
преследовать и с корнем выдергивать. Вот так, сообща, действуют
все они на благо Здания, и хотя они при этом выкрадывают,
копируют, переписывают и фотографируют все, что только могут,
это ничем неприятным не грозит, поскольку все, отосланное
_туда_, в Антиздание, в руки _наших_ людей попадает.
- И наоборот? - прошептал я, пораженный вставшей в
воображении картиной.
- И наоборот, к сожалению. Сообразительный ты собеседник!
- Но как же так? А эти... перестрелки, сражения? Эти
разоблачения? - спросил я.
Я взглянул в черные, блестящие зрачки на вытянутом
кривоватом лице, ставшем сейчас угрюмым, хотя левый уголок рта
подрагивал от чего-то затаенного. Это не привлекло моего
внимания.
- Да, провалы бывают, разоблачения. Что ж, нужно быть
начеку. Есть нормативы, планы, я ведь говорил тебе о триплетах,
помнишь? Деятельность же Здания продолжается, а следовательно,
должна продолжаться и вербовка агентуры. Остановить ее
невозможно, поэтому и провалы случаются, когда инсценирующий
измену оказывается еще более перевербованный - например, дублет
разоблачает триплета или квадруплета... Трудности, к сожалению,
растут, поскольку уже шестикратники встречаются, пожалуй, даже
семеречники из числа самых прытких...
- А тот бледный шпион, что он делает?
- Не знаю. Вольный стрелок, наверное, старомодный тип,
стареющий шпик, либерал, любитель анахронизмов, мечтающий о том,
чтобы тот самый единственный, наисекретнейший, наиважнейший
документ собственной рукой раздобыть. А это пустое
мечтательство, так как только коллективно можно чего-то
добиться, и он об этом хорошо знает, потому так и отчаивается.
- А что же делать мне?
- Прежде всего, ты должен заняться, наконец, делами.
Упаси тебя Боже от какого-нибудь аутизма. "Горе слабым
существам, оказавшимся между остриями могучих противников",
понятно? - процитировал он.
Крематор снова показал мне тарелку.
Я нетерпеливо от него отмахнулся.
- Ну, а конкретно?
- Ну, ты должен пораскинуть мозгами, окопаться, несколько
секретиков за пазуху, шах-мат... Только тогда ты приобретешь
некоторый вес.
- Ты так думаешь? Минутку... Одно только я никак не
пойму: каким образом ты можешь знать все о Здании, если это
покрыто такой тайной, что никто об этом не знает?
Я оттолкнул руку крематора, который подошел ко мне.
- Ах, оставьте меня в покое! Знаю - сервировка,
подстановка... Пожалуйста, не мешайте!.. Так откуда ты об этом
знаешь?
- О чем? - спросил Баранн.
- Ну, о том, что ты мне сейчас говорил.
- Ничего такого я не говорил.
- Ну как же? Что обе разведки перевербовали друг друга и
понасажали ренегатов, что кругом одни предатели, до последнего
стула, что Здание обменялось с Антизданием и теперь, предавая,
предает только предательство. Мне хотелось бы понять, откуда
тебе все это известно?
- Откуда? - проговорил он, стряхивая с колен какую-то
крошку.- Понятия не имею.
- Как это? Ведь ты...
- Чего "ты"?
Он смерил меня взглядом. Мы уже некоторое время
разговаривали повышенными голосами. В комнате сделалось
чрезвычайно тихо.
- Ну, вы...
- Чего "вы"? - рявкнул он.
- Откуда вы об этом знаете?
- Я? - сказал он. Затем скривился от отвращения.- Я
ничего не знаю.
- Но...- начал я. Затем побледнел, и тут голос у меня
пропал. Лежавший у стены уже некоторое время не храпел, но лишь
теперь это дошло до моего сознания. Он открыл глаза, сел и
сказал:
- Ага, дорогуши мои...
Потом он встал, сбросил пижаму, потянулся онемевшим
телом, поправил пояс, одернул на себе мундир, подошел к нам и
остановился в двух шагах от стола.
- Готовы ли вы дать показания в том, что присутствующий
здесь штатный сотрудник Баранн, он же профессор десемантизации,
он же Статист, он же Блаудертон, распространял клевету и наветы
в отношении Здания, тем самым косвенным образом подстрекая вас к
государственной измене, антисубординации, деагентуризации,
депровоцированию и антишпионажу, а также измышления о том, что
он сделал вас соучастником своих клеветнических происков, усилий
и фальсификаций?
Я переводил взгляд с одного на другого. Толстый
поглаживал белую шею.
Баранн, втянув голову в плечи, глядел на меня побелевшими
глазами. Только крематор сидел, повернувшись к нам спиной,
согнувшись над тарелкой, внимательно ее рассматривая, словно не
желал принимать происходящее к сведению.
- Именем Здания призываю вас к даче показаний! - сурово
произнес офицер.- Что вам известно о ренегатстве присутствующего
здесь Баранна?
Я слабо покачал головой. Офицер сделал шаг вперед,
склонился надо мной, словно теряя равновесие, и едва слышно
выдохнул: - Глупец! Может быть, именно в этом заключается твоя
миссия!
- Вы хотели что-то сказать? Я слушаю,- сказал он таким же
твердым голосом, что и перед этим. Затем повернулся к столу. Еще
раз глянул на тех. Они прятали глаза. Баранн кивнул.
- Да! - прохрипел я.
- Что "да"?
- Говорил, но не...
- Подстрекал к предательству?
- Я не подстрекал! Клянусь! - завизжал Баранн.
- Молчать! Сейчас говорит этот человек!
- Он сказал что-то в том смысле, что мне следует
избавиться от щепетильности...
- Я спрашиваю, подстрекал ли он к отступничеству?
- В каком-то смысле, может, но...
- Я прошу ответить однозначно: подстрекал или не
подстрекал? Да или нет?
- Да,- прошептал я.
После секунды мертвой тишины ураганом разразился смех.
Апоплектик, держась за живот, подпрыгивал вместе со стулом.
Баранн хохотал, а офицер-аспирант, потрясая в приступах веселья
поднятыми кулаками, кричал, захлебываясь от радости:
- Струсил! Наложил в штаны! Предал! Шляпа!
- Шляпа, шляпа, тра-та-та-та! - пытались петь они, но их
сбивали повторявшиеся взрывы хохота.
Баранн успокоился первым. С торжественным видом, со
скрещенными на груди руками, он сжал губы. Только один крематор
оставался все время спокойным, наблюдая эту сцену с легкой,
приставшей к губам иронической улыбкой.
- Все, хватит! - обратился ко всем Баранн.- Время не
ждет, коллеги.
Они начали вставать. Толстый отстегнул обвисшую, такую
подозрительно белую шею, молодой офицер с выражением утомления
после тяжелой работы на лице громко полоскал рот минеральной
водой. На меня они не смотрели, словно бы я перестал
существовать.
Губы у меня дрожали, я открывал и закрывал рот, не находя
слов. Баранн поднял свой портфель с термосом, стоявший в углу,
перебросил через руку пижаму и вышел широким деревянным шагом,
по пути прихватив под руку апоплектика.
Я тупо наблюдал, как они с преувеличенной любезностью
раскланиваются у выхода, уступая друг другу дорогу.
Крематор, помедлив минуту, прошел мимо меня и
выразительным гневным жестом указал на оставленную на краю стола
тарелку, словно бы говоря: "Я ведь делал знаки, предупреждал!
Сам виноват!"
Я остался наедине с черноволосым офицером. Он тоже встал
и собирался уже уходить, но я медленно поднялся со стула и
преградил ему дорогу. Он замер, словно бы пригвожденный моим
взглядом.
- Так что же это было? - Я схватил его за руку.- Забава?
Представление? Как вы могли?
- Но, извините...- проговорил он, освобождая руку, потом
посмотрел мне в глаза и, словно сжалившись наконец, бросил,
отвернувшись: - Это была "шутошница".
- Что?
- Так называется примененный метод. Простите, но научная
методика не перестает быть строгой, даже если применяется шутка.
- Шутка? Это была шутка?
- Ну, вы обозлены, мне тоже не было приятно лежать и
храпеть так долго. Но что поделаешь - служба,- нескладно
защищался он.
- Скажите хоть пояснее, что все это значит?
- Ах, Боже мой. Тут все не так просто. В некотором
смысле, разумеется, невинная шутка... для вас, конечно, без
всяких последствий... Профессор мог иметь скрытое намерение
изучить реакцию...
- Мою?
- Да нет же! Господина Семприака. Извините, прошу меня
извинить... Пожалуйста, не задерживайте меня. Во всяком случае,
уверяю вас, это пустяки...
Не глядя на меня, он шаркнул ногой, словно ученик, и
вышел, а точнее выбежал из комнаты, стукнув по дороге пальцем по
шкафу, который находился неподалеку от двери.
Я остался один среди отодвинутых и опрокинутых стульев, у
стола, который, с огрызками, грязными тарелками и пятнами вина,
разлитого на скатерти, представлял собой отвратительное, мерзкое
зрелище. В тишине раздавалось осторожное тихое постукивание. Я
окинул взглядом комнату. Она была пуста.
Постукивание возобновилось, настойчивое, монотонное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32