Я вернул ему книгу, буркнув, что приду
в другой раз, когда у меня будет больше свободного времени, и к
тому решу, какая литература мне понадобится.
Он почти не слушал меня, так его разобрало, и показывал
мне дорогу к другим разделам; голые лампочки, будто низко
опустившиеся звезды, освещали запорошенные мелкой пылью набитые
бумагами недра тяжело просевших, провалившихся шкафов и полок.
Уже у выхода он нагнал меня с учебником "Искусство
демобилизации" и, листая передо мной плотные страницы, хвалил
книгу совершенно так, словно я был ее потенциальным покупателем,
а он полусумасшедшим коллекционером и в то же время торговцем
библиотечной стариной.
- Но ведь вы ничего не взяли! - возмутился он в помещении
каталога.
Тогда, чтобы отвязаться от него, я сказал ему, чтобы он
дал мне то самое об ангелах, что я выписал на карточку, и, сам
не знаю, почему, учебник астрономии. Я неразборчиво расписался в
карточке и, сунув под мышку кипу бумаг (так выглядела эта
ангелологическая работа - манускрипт, а не печатное издание, что
с восторгом подчеркнул Каприл), вышел, чтобы с невыразимым
облегчением вобрать в легкие чистый воздух коридоров. Еще долго
после этого от всей моей одежды исходил постепенно ослабевавший,
но так окончательно и не выветрившийся запах, смесь зловония
протухших телячьих кож, типографского клея и пропаренного
полотна. Мне потом никак не удавалось отделаться от мерзкого
ощущения, что всюду попахивает бойней.

6

Я не отошел еще и нескольких десятков шагов от архива,
как замер от внезапно озарившей меня смутной догадки, затем
вернулся, чтобы сравнить номер на двери с тем, который значился
на моей карточке. Номер, как я уже говорил, был нацарапан очень
неразборчиво: вторая цифра, восьмерка, на самом деле могла быть
и тройкой. В таком случае мне следовало направиться в комнату
три тысячи триста восемьдесят три. И тут же я отметил странность
своей реакции - тот факт, что я ошибся, неверно прочитав номер,
принес мне неожиданное облегчение. Сначала я не догадывался,
почему, но потом все встало на свое место. Все, что я делал до
сих пор, только с виду было результатом случайностей: действуя
будто бы по собственной воле, я поступал на самом деле так, как
того от меня ожидали. Визит же в архив, однако, не укладывался в
рамки этого всеобъемлющего по отношению к моим действиям плана,
и хотя я совершил при этом ошибку, вину за нее я приписал
Зданию.
Кто-то неразборчиво записал на карточке номер комнаты, и
тем самым по отношению ко мне был совершен недосмотр, типично
человеческая промашка, а значит, вопреки всему, в окружавшем
меня мире действует фактор несовершенства, который допускает все
же существование тайны и свободы.
Итак, это в комнате три тысячи _триста_ восемьдесят три
мне следовало объясниться. Если я, предмет проверки, не был
совершенством, то и судебный следователь им тоже не был. В
полной уверенности, что мы оба еще посмеемся над этим
недоразумением, я прибавил шагу и направился на третий этаж.
Комната три тысячи триста восемьдесят три, судя только по
одному количеству телефонов на столах, была секретариатом
высокопоставленной особы. Я прошел прямо к обитой кожей двери,
но ручки у нее не было. Я в растерянности остановился перед ней,
и секретарша спросила меня, что я хочу. Моих довольно путаных
объяснений - правду я говорить не хотел - она словно бы не
слышала.
- О вас не докладывали,- упрямо повторяла она.
Я настаивал, но это было тщетно. Тогда я потребовал,
чтобы она записала меня на прием и назначила время явки, но она
и в этом мне отказала, сославшись на какое-то распоряжение. Я
должен был предварительно изложить дело письменно, в служебном
порядке, то есть через начальника моего Отдела. Я повысил голос,
ссылаясь на важность моей миссии, на необходимость разговора с
глазу на глаз, но она вообще перестала обращать на меня
внимание, полностью поглощенная телефонами. Она бросала в
микрофон по три-четыре лаконичных слова, нажимала на кнопки,
переключала линии и лишь в паузах, перед тем, как снять
очередную трубку, скользила по мне почти невидящим взглядом, под
которым я постепенно как бы перестал существовать, стал словно
бы одним из предметов обстановки.
Простояв так с четверть часа, я перешел к мольбам и
просьбам, когда же и они не произвели ни малейшего впечатления,
я раскрыл папку и продемонстрировал ее содержимое, обнажив перед
ней секретный план Здания и замысел диверсионной операции. С
таким же успехом я мог показывать ей старые газеты.
Это была непробиваемая секретарша: она игнорировала все,
что выходило за рамки ее компетенции. Меня уже била дрожь, я,
почти не владея собой, извергал из себя все более страшные вещи.
Я рассказал ей о бледном шпионе и сейфе, о моем узурпаторстве, в
результате которого покончил самоубийством старичок и капитан, а
когда даже самые жестокие события не произвели на нее никакого
впечатления, я стал лгать, обвиняя себя в государственной
измене, и это только ради того, чтобы она меня допустила. Я был
готов на самое крайнее, на скандальный арест, на окончательный
позор. Я пытался провоцировать ее криками, она же с каменным
равнодушием то и дело переключала телефон, и лишь изредка локтем
руки, державшей трубку, либо прядкой волос низко опущенной
головы отмахивалась от моих слов, словно от докучливого
насекомого. Я так и не смог от нее ничего добиться и, обливаясь
потом, выжатый, как лимон, бессильно опустился на стул в углу.
Не знаю, заметила ли она это. Как бы там ни было, я решил
оставаться на этом месте и ждать, кто бы ни скрывался за обитой
кожей дверью: следователь, обвинитель или кто-либо другой.
Должен ведь он рано или поздно оттуда выйти. Я рассчитывал
дождаться этого момента и подойти к нему, а пока, чтобы
скоротать время, попытался просмотреть принесенную книгу и
рукопись. По правде говоря, я получил лишь очень смутное
представление об их содержании - в такой растерянности и сильном
расстройстве находился мой ум.
Манускрипт заключал в себе ряд рекомендаций повседневного
пользования относительно видения ангелов, учебник же астрономии
делился на многочисленные малопонятные параграфы. Говорилось там
что-то о камуфляже галактик, об укрытии их внутри темных
туманностей, о выведении звезд из состава созвездий, о
подстановке и порче планет, о космогонических диверсиях, но из
содержания этих разделов я не могу вспомнить ни единого слова,
хотя листал эту книгу исступленно, вчитывался, ничего не
понимая, и десятки раз возвращался к началу.
То, что со мной в этой комнате перестали считаться до
такой степени, оказывало на меня действие все более гнетущего
кошмара, гораздо худшего, чем казнь, которую до этого рисовало
мне мое воображение. С пересохшим горлом, сгорбленный,
обессиленный, я не раз срывался с места и слабым, охрипшим
голосом, слегка заикаясь, просил секретаршу хоть о какой-нибудь
информации - не может ли она сообщить мне часы работы своего
шефа, или в какое время он отправляется обедать, или - это было
уже отступление по всем фронтам - где работает какой-нибудь еще
следственный орган или прокуратура, или иной какой-либо правовой
уполномоченный, но она, как и прежде занятая телефонами,
переключением каналов, записью цифр и расстановкой галочек на
полях больших, с отпечатанным текстом листов, повторяла одно и
тоже: мне следовало бы обратиться в справочную. Наконец я
спросил, где же находится эта справочная, и она сообщила мне
номер комнаты, 1593, прикрывая при этом рукой микрофон, в
который как раз в этот момент что-то объясняла. Я собрал все
свои бумаги, папку, книжку и вышел несолоно хлебавши, пытаясь по
дороге хоть в какой-то степени обрести спокойствие и
уверенность, которые с утра у меня еще были, но теперь об этом
не могло быть даже и речи. Бросив взгляд на часы - они
показывали относительное время, ибо я так и не смог привести их
в соответствие с какими-нибудь другими, и, кстати, мне ни разу
не попалось в Здании какого-либо календаря, так что я совершенно
потерял счет дням,- я убедился, что провел в секретариате без
малого четыре часа.
Последняя комната в коридоре третьего этажа носила номер
1591. Я попытался искать указанную секретаршей дверь на
следующем этаже, но там нумерация начиналась с двойки. Я заходил
в различные комнаты с табличками "Секретно", "Совершенно
секретно", "Сверхсекретно", "Командование", затем поднялся на
пятый этаж и попытался отыскать те двери, которые привели меня в
самом начале к командующему, но либо сменили таблички, либо он
располагался теперь где-то в другом месте, поскольку я не
обнаружил ни следа того, что было раньше.
Бумаги отвратительно размякли в моих вспотевших руках.
Ослабевший от голода - с тех пор, как побывал в столовой, я
ничего не ел - я бродил по коридорам, ощущая покалывание
отросшей на лице щетины. Наконец я стал спрашивать о злополучной
комнате даже лифтеров.
Тот, у которого подслушивающий аппарат был спрятан в
протезе, поведал мне, что эта комната "вне списка" и туда
сначала нужно позвонить по телефону.

Примерно часа через четыре (за этот период времени мне
дважды удалось воспользоваться телефонами во временно
пустовавших комнатах, но номера справочной были заняты) движение
в коридорах значительно возросло. Служащие группами спускались
на лифтах в столовую. Я отправился туда вслед за ними, не
столько даже влекомый голодом, сколько из-за того, что помимо
воли был втянут в толчею у одного из лифтов. Еду - клецки с
маком, разварившиеся и обильно политые маслом, чего я не
переношу - я постарался проглотить побыстрее, не будучи уверен,
обед это или ужин.
Клецки, как ни мерзки они были, все-таки служили
отсрочкой ожидавшего меня бродяжничества. Уже давно меня так и
тянуло пойти к Эрмсу, но я все время это откладывал - если и он
меня подведет, тогда мне не останется совсем ничего. Выходя из
столовой, с жирными губами и холодным потом, выступившим на лбу
после внезапного наполнения желудка, я думал о том, что никто
почему-то не хотел принимать мои признания и самообвинения.
Вообще-то это меня не удивляло. Меня уже ничто не удивляло. Мне
хотелось спать, и я стал как-то ко всему равнодушен. Потому я
поднялся наверх, в мою ванную комнату, проверил, пуста ли она,
постелил себе рядом с ванной, под голову положил свежее
полотенце и попытался заснуть.
Сразу же появился страх. Я не боялся ничего конкретного,
просто боялся, и все, причем до такой степени, что начал снова
потеть. Каменный пол холодил мое тело, я переворачивался с боку
на бок и, наконец, встал. Тело ломило. Я сел на край ванной и
попытался думать обо всем, что было и что меня еще ждет. Папка,
книга и истрепанный манускрипт с рекомендациями относительно
видения ангелов лежали тут же, возле моей ноги. Я мог все это
пнуть, но не сделал этого, а лишь продолжал думать, и чем более
усиленно я занимался этим, тем более явной становилась пустота
моих размышлений. Я вставал, ходил по ванной, пускал воду из
кранов, закручивал их, исследовал, когда их откручивание
вызывает завывание труб, корчил гримасы перед зеркалом и даже
как-то раз всплакнул. Потом я снова сел на ванну, и, подперев
голову руками, сидел так некоторое время.
Сонливость прошла. Быть может, меня все еще подвергают
испытанию? Ошибка в прочтении номера тоже вполне могла быть
предусмотрена. Пропыленный архивный служитель чуть ли не сразу
повел меня в раздел пыток.
Его восторги, рвение, подпрыгивания с каплей под носом
казались мне теперь все более искусственными, притворными,
фальшивыми. Почему он так подчеркивал устарелость физических
мук? Просто так? А пытка ожиданием - разве он не упоминал о
такой?
Быть может, речь шла о том, чтобы сделать меня в должной
мере послушным, мягким? Может, посредством такого метода должна
была быть изучена моя твердость, необходимая при выполнении
миссии, трудной, в высшей степени трудной - это ведь упорно
твердили все по очереди. Значит, я по-прежнему был избранным и
назначенным для ее выполнения? В таком случае, мне на самом деле
не о чем было беспокоиться - самой лучшей тактикой была
служебная бесстрастность, некая умеренная пассивность.
Секретарша умышленно услала меня ни с чем.
Умышленно также были заняты номера справочной. Повинности
мои были на самом деле экзаменами - другими словами, все было в
порядке. Найдя, таким образом, душевную опору, я умылся и вышел,
чтобы отправиться, наконец, к Эрмсу.
В нескольких десятков шагов от Отдела Инструкций я
наткнулся на уборщиков.
Что-то их тут было слишком много. Все они стояли на
четвереньках, на всех были новенькие пальто, карманы которых
сильно оттопыривались. В общем-то они не слишком себя утруждали,
искоса, исподлобья посматривали по сторонам, хотя на
четвереньках заниматься этим было не очень удобно. Кто-то
кашлянул. Все встали, похожие друг на друга, как братья:
приземистые, плечистые, со шляпами, надвинутыми на лоб.
Удивленный, я остановился. Они, оттесняя друг друга,
вполголоса представились подошедшему офицеру: - Коллега Мердас,
храна... коллега Брандэль, коллега Шлирс, храна...
Появилось десятка два офицеров в парадных формах и при
саблях. Они проверили документы у штатских, штатские проверили
остальных офицеров, меня как-то в общем замешательстве не
заметили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32