Я ощупал карманы и подал ему маленькое квадратное
зеркальце из полированного никеля, слегка подпорченное и
потемневшее от ношения. Он внимательно оглядел себя в нем, скаля
сгнившие зубы и корча гримасу за гримасой, словно стараясь
извлечь из лица то, что было в нем самым отвратительным.
- Гм,- наконец проговорил он с удовлетворением.- Почти
труп. Давно я уже так не старился! Физия - прямо хоть палачу
отдавай!
- Вы этим довольны? - с недоумением спросил я.
- Надо думать! Увидеть его не увижу, так хоть по крайней
мере...
- Кого вы не увидите?
- Ах, да, вы ведь не знаете. Брата. У меня есть брат-
близнец, он сейчас на миссии. Еще многие годы я его не увижу, а
уж насолил он мне, как только мог. Вот только в зеркальце я и
могу на его беду полюбоваться. Зуб времени, мой дорогой...
- Может, хватит? - повторил толстый уже с более явным
оттенком неудовольствия.
Я присмотрелся к ним более внимательно.
Худющий, с впалой грудью Семприак имел, однако, нечто
общее со свои плотным компаньоном. Они походили друг на друга
как разные, но в одинаковой мере изношенные платья. Оба
выглядели состарившимися за канцелярским столом служащими. То,
что в одном высохло и сморщилось, в другом обвисло складками.
Семприак - это было заметно,- старался держаться с изяществом:
то он отставленным мизинцем с длинным ногтем поглаживал ус, то
машинально поправлял воротничок, то его рука соскальзывала по
изборожденной морщинами шее. На нем была травянистая зеленая
пижама, шитая серебряной ниткой.
- Значит, вы на лечении? - попробовал он возобновить
прерванный разговор.- Надо же! Хе-хе, чего человек только не
делает ради собственного здоровья!
- Сыграем? - спросил себе под нос толстый.
- Фи! В кости? - Крематор хмыкнул в усы.- Примитив.
Придумай что-нибудь получше.
Кто-то заглянул в комнату через щель неприкрытой двери,
блеснул чей-то глаз, потом все исчезло.
- Это Баранн, конечно же. Вечно он не как все нормальные
люди,- буркнул игрок в кости.
Дверь отворилась. Вошел, шаркая ногами, высокий,
чрезвычайно худой, до болезненности, человек в полосатой пижаме.
На согнутой левой руке у него висела одежда. В правой он держал
пухлый портфель, из которого торчал термос. На лице его
выделялся, словно стилет, нос, прекрасно гармонировавший с таким
же острым кадыком. Бледные бесцветные слезившиеся глаза имели
отсутствующее, слегка ошеломленное выражение, странно
контрастировавшее с его живостью.
Прямо с порога он выкрикнул:
- Привет, коллеги! Доктор приплывет не скоро. Шеф его
вызвал, коллеги!
- А что у него? Приступ? - равнодушно осведомился
толстый.
- Что-то в этом роде. Опущение мысли, хе-хе! Вы бы тут со
скуки померли, его дожидаясь. Пойдемте, все готово, дорогуши!
- Баранн. Ну конечно. Пьянка. Снова пьянка,- недовольно
бурчал толстый, вставая со стула.
Крематор тронул ус.
- А мы там одни будем?
- Одни. Еще будет аспирантишка, хозяин хаты. Он
приглашает. Хе-хе, молодой, быстро отрубится. Так что - пушки к
бою! Идем.
Я переступил с ноги на ногу, желая стушеваться, уйти на
задний план, но пришедший глянул на меня своими слезящимися
глазами.
- Коллега? Новый? - быстро заговорил он срывающимся от
воодушевления голосом.- Нам будет весьма приятно! Впрыскивание,
хе-хе, малюсенькое возлияние! Очень просим вас с нами!
Я попытался было отказываться, но они нисколько меня не
слушали, взяли под руки и повели, и так, между свекольной и
фиолетовой пижамами, пытаясь возражать и обмениваясь шутками, я
вышел с ними в коридор, вернее коридорчик, еще более тесный от
того, что половина выходивших в него дверей была открыта,
загораживая дорогу. Толстый любитель игры в кости шел впереди,
нанося удары то направо, то налево. Двери захлопывались, а
производимый этим грохот разносился по всему этажу, аккомпанируя
нашему и без того весьма шумному шествию. Замок одной из дверей
не защелкнулся, и я увидел зал, почти битком набитый старыми
женщинами в валенках, платьях с длинными юбками и с платками на
головах. По ушам ударил исходивший оттуда сварливый говор,
сливавшийся в равномерный гул.
- А здесь что? - спросил я в изумлении.
Мы шли дальше.
- Это склады,- бросил шедший за мной крематор.- Там
хранилище теток. Туда!
Он ткнул меня в спину пальцем. Я ощутил грубый запах его
бриллиантина, смешанный с запахом чернил и мыла.
В шедшего впереди толстяка словно бы вселился новый дух.
Он уже не просто шел, а вышагивал, размахивая руками,
посвистывая, а перед последней дверью даже поправил на себе
пижаму, словно та была фраком, галантно кашлянул, после чего
отворил обе створки столь резким движением, что не удержал в
руках ручку двери.
- Милости прошу в сии скромные хоромы.
Некоторое время мы состязались в любезности, споря, кто
должен войти первым. Среди голых стен - лишь в ближайшем к двери
углу был огромный старомодный шкаф - стоял большой, овальный,
покрытый снежно-белой скатертью стол, сплошь заставленный
бутылками с блестящими крышечками и блюдами с едой.
Напротив, в глубине комнаты, у наваленных кучей складных
деревянных стульев, какие часто можно видеть в кафе под открытым
небом, суетился юноша с весьма буйной шевелюрой, тоже в пижаме:
он отбирал ужасно скрипевшие стулья, отбрасывая в сторону самые
шаткие.
Толстый тут же бросился помогать ему, а худой инициатор
этого необычного торжества по имени, как я не сразу запомнил,
Баранн со скрещенными на груди руками, словно полководец на
холме перед битвой, окинул взглядом все, чем был завален стол.
- Извините,- прозвучало сбоку от меня.
Я дал дорогу улыбавшемуся юноше, который под мышками и в
обеих руках нес бутылки вина. Избавившись от своей ноши, он
возвратился, чтобы представиться:
- Клаппершлаг.
Затем уважительно пожал мне руку.- Аспирант... со
вчерашнего дня,- добавил он, неожиданно покраснев. Я в ответ
улыбнулся. Ему было самое большое двадцать лет. Черные волосы
густо росли над широким белым лбом, и даже перед ушами свисали
тонкие прядки, словно брелочки.
- Прошу, друзья! По местам! - возвестил Баранн, потирая
руки.
Не успели мы еще как следует усесться на опасно
потрескивающие стулья, а он уже ловко и с алчной усмешкой,
перекосившей его лицо влево, налил всем нам, поднял бокал и
воскликнул:
- Господа! Здание!
- И-эх! - грянуло словно из одной груди.
Мы чокнулись и выпили. Незнакомый по вкусу алкогольный
напиток слабым огнем медленно растекся у меня в груди. Баранн
снова налил всем, понюхал рюмку, чмокнул и выкрикнул: - В
дополнение к первой!
Я залпом выпил. Крематор, развалившись на стуле,
закусывал бутербродами и ловко выплевывал семечки от огурцов,
стараясь попасть в тарелку юноше. Баранн все наливал и наливал.
Мне сделалось жарко. Через какое-то время я уже не ощущал
выпитого, лишь вместе с окружающими погружался в густую,
светлую, колеблющуюся субстанцию.
Едва рюмки успевали наполниться, как их уже требовалось
выпить, словно в этом было что-то неотложное, словно в любую
минуту эту столь неожиданную, импровизированную пирушку что-то
могло прервать.
Странным казалось также и чрезмерное оживление этих
людей, которое никак не объяснялось несколькими выпитыми
рюмками.
- Что это за торт? Прованский? - спрашивал с набитым ртом
толстый.
- Хе-хе, прованский,- ответил ему Баранн.
Крематор хохотал, неся всякий вздор: шутки, прибаутки,
пьяные присловья.
- Твое здоровье, Бараннина, и твое, труполюб! - проревел
толстый.
- Танатофилия - это влечение к смерти, а не к умершим,
невежда,- отрезал крематор.
Вскоре разговаривать стало совершенно невозможно. Даже
крики тонули в общем хаосе. Тост следовал за тостом, приглашение
за приглашением. Я пил охотно, поскольку остроты и шутки моих
собеседников казались мне до невозможности плоскими, и я
старался утопить в вине мое омерзение и отвращение. Баранн,
заходясь фальцетом, под собственное визгливое пение
демонстрировал, вышагивая по салфетке сладострастно выгнутыми
пальцами, танец пьяной пары, крематор то хлестал водку
стаканами, то швырял огурцами в молодого человека, который не
очень-то от них уклонялся. Толстый же ревел, как буйвол:
- Гуляй, душа! Ой-ля-ля!
- Гуляй! Эге-гей! - вопили в ответ ему.
Потом он вскочил на ноги, покачнулся, сорвал с головы
парик и, швырнув его на пол, заявил, блестя потной обнаженной
лысиной.
- Эх, гулять - так гулять! Друзья! Сыграем в западни!
- В западни!
- Нет, давайте в загадки!
- Хи-хи! Ха-ха!
Они ржали, кривляясь друг перед другом.
- За чувства наши братские! За счастья буйный пляс! -
кричал крематор, целуя себе руки.
- А также за успех лечения. За доктора, приятели дорогие!
Не будем забывать о докторе! - взвизгнул Баранн.
- Жаль, что нет девочек. Устроили бы танцы...
- Эх! Девочки! Эх, грех! Сладостные утехи!
- Эх, парад! Маршируют шпики! - выл толстый, не обращая
ни на кого внимания, потом вдруг замолчал, икнул, окинул нас
налитыми кровью глазами и облизнулся, показывая тонкий,
маленький, какой-то девчоночий язычок.
"Что я тут делаю? - подумал я с ужасом.- До чего
омерзительно это службистское низкопробное пьянство восьмого
ранга! Как же они силятся быть оригинальными..."
- Господа! За ключника! За швейцара нашего! Виват,
крематор! Виват, гульба! - пискляво кричал кто-то из-под стола.
- Да! Да здравствует!
- Залпом за него!
- Ручейком!
- Огурчиком! - нескладно вопил хор.
Мне стало даже жалко бедного юношу - как же мерзко они
его спаивали, то и дело подливая ему. Толстый, с набрякшей,
покрасневшей, словно грозившей лопнуть лысиной - лишь дряблая
шея неестественно белела под ней - зазвонил о стекло, а когда
это не помогло, швырнул бутылку об пол.
Звук бьющегося стекла вызвал мгновенную тишину, в которой
он попытался заговорить, опершись на руки, но ему мешал душивший
его смех. Он лишь подавал дрожащими руками знаки, чтобы все
подождали. Наконец он выдавил:
- Гулянка! Товарищеская игра! Загадки!
- Ладно! - проревели все.- Пущай! Давайте! Кто первый?
- На равнине Дом стоит, жизнь вмещая бурную. Эх, люби же
крепко ты душу агентурную,- это вопил Баранн.
- Господа, братья милые! - пытался перекричать его
толстый.- Номер первый: кто видел инструкцию?
Ответом был взрыв хохота. Я содрогнулся, глядя на
дергающиеся тела и разинутые рты. Крематор и юноша почти рыдали.
Юноша пискнул:
- Ухо от селедки!
Снова удерживаемые нетвердой рукой рюмки со стеклянным
звоном сошлись над скатертью. Умиленный крематор покрывал
поцелуями теперь уже внутренние стороны своих ладоней. Баранн,
сидевший напротив меня, опрокинул в рот рюмку водки.
Я обратил внимание, что при этом он ткнул краем рюмки в
нос, и тот затем не восстановил свою форму, а так и остался с
вмятинкой посередине. Хозяин носа этого даже не заметил.
"Видимо, восковой" - решил я, но впечатления на меня это не
произвело. Толстый, которому становилось все жарче, обнажился до
пояса, повесил через плечо пижамную куртку и теперь сидел,
поблескивая потом на густой растительности на груди, жирный,
отвратительный. Затем он отстегнул и уши.
- Ибо здесь шпионства рай, рай здесь для шпионства! -
вдруг стали петь на два голоса Баранн и юноша. Голубые глаза
юноши блуждали теперь совсем уже безумно.
Оторвавшись от целования своих рук, крематор
присоединился к ним, декламируя:
- Ты хватаешь эти документы! И читаешь эти документы! И
Он пододвинул ко мне стакан, спрятал щетку в стол и сел.
- Господа, загадка номер два: что такое супружество? -
плотоядно гудел раздетый апоплектик, похожий в таком виде на
заросшую волосами женщину.
- Это наименьшая ячейка шпионства,- ответил он сам себе,
так как никто его не слушал.
Раскрасневшиеся орущие лица раскачивались у меня перед
глазами. Мне казалось, что Баранн, шевеля ушами, подает какие-то
знаки крематору, но скорее всего это просто почудилось: оба они
были слишком пьяны. Семприак схватил вдруг чужую рюмку,
опорожнил ее, швырнул об пол и поднялся, пошатываясь, на ноги.
Водка и слюни стекали у него по усам.
- Ну! Теперь ты совсем хорош! - кричали ему.- Господа!
Внимание! Облик особы высокого ранга! Повышение ему
соответствующее!
- Тихо! - проревел крематор.
Он был страшно бледен и покачивался, будучи не в силах
удерживать равновесие. Широко расставив руки, он оперся о стол,
откашлялся, вытер слезы и, скаля беличьи зубы, жалобно затянул:
- О, молодость моя! Детство мое святое, и ты, дом родной,
отчизны сторона! Где же вы? И где ныне я давний-предавний? Где
ручки мои маленькие с пальчиками розовенькими, крохотными? Ни
одного их у меня не осталось! Ни одного! Прощайте... А глистам -
нет...
- Перестань! - отрывисто бросил ему Баранн, оторвавшись
от тщательного вынюхивания чего-то своим ставшим уже плоским
носом. Затем смерил взглядом сидевшего рядом с ним юношу и,
прикладывая ему ко рту горлышко полной бутылки, прошипел:
- Да не слушай ты его! - и придержал ему голову.
Принужденный пить, тот быстро опорожнил бутылку.
Бульканье, которое при этом раздавалось, было единственным
звуком в наступившей мертвой тишине. Крематор, прищуренными
глазами следивший за понижавшимся уровнем жидкости, прочистил
горло и продолжил:
- Ужель в ответе я за руку мою неловкую? За носище? За
палец мой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32