Теперь уже окончательно стало ясно: командор не хотел кровавой развязки, смерть была бы неадекватным наказанием за воровство; вот позор — дело другое. И все шло к тому. Пыметсу был обречен уже хотя бы потому, что белые десантные сапоги командора, пригодные для любых условий, впечатывались в голубое покрытие намертво, а вот подметки из носорожьей шкуры незадачливого рубаки несли его, как по зеркалу. На дальнейшее, в сущности, можно было уже и не смотреть.Принцесса прислонилась к глянцевитой прохладной колонне, мысленно поминая всех троллей, локков, шерушетров и джаяхуудл. Душистое полуденное марево поднималось над роскошными Асмуровыми садами, мерный звон оружия казался боем часов, отсчитывающих бесконечность…Ее вернула к действительности не разом наступившая тишина, нарушаемая лишь беспомощным лязгом меча, прыгающего вниз по лестнице, и даже не грязная брань, изрыгаемая его неуклюжим хозяином, который головой пересчитывал ступеньки следом за собственным оружием.Неожиданностью было оглушительное «Уй!!! — оф-ф-ф…», прозвучавшее, точно вулканический выхлоп — и Паянна, оседая, как будто из нее выпустили воздух, растянулась на ступенях, вторя своему подопечному.Никто уже не обращал внимания на бывшего сотоварища — Эрм и Флейж с двух сторон бросились к старухе, а она отталкивала их, причитая: «Оханьки мне, карачун пришел…»— В замок ее, и лекаря! — гаркнул командор, уже забывший о поверженном противнике, вместе с мечом необратимо потерявшем все перспективы на придворную должность, власть и почет.— Да ни в жисть! — завопила воеводиха. — Токмо к сибиллушке меня, под солнышко незакатное, что светит всем равно!Что-то голос был слишком зычен для немощной старицы.— Воля твоя, — пожал плечами командор, кивая Флейжу.— И с превеликим удовольствием! — Тот, не мешкая, подхватил страдалицу под локотки и легонько подкинул — через ничто . «Помни про солнышко-о-о…» — повисло над цветущими садами, словно след от злой падучей звезды.Исполнилось слово командорово: одной громадной черной вороной стало на Джаспере меньше, и как будто сделалось легче дышать.Флейж отер руки о бархатные штаны, глянул сверху на несостоявшегося верховного судью, который, забыв про потерянный навсегда меч, на четвереньках карабкался вверх по ступенькам. Процедил сквозь зубы:— Ну что, кабан вонючий, как был ниже всех, так внизу и остался.Командир поморщился: пинать лежачего, даже словесно, он своих дружинников не учил. Но и Флейжа можно было понять: ведь пятно подозрения в предательстве лежало на всех дружинниках с того самого дня, когда на Игуане непостижимым образом появился венценосный крэг — и вот только сейчас паршивая овца в их стаде наконец-то определилась.— Все свободны, — заключил Юрг, обрывая висевший лоскутьями рукав и обтирая им меч. — Finita la commedia.Но этой эпической фразе не суждено было стать финалом.Непонятные для окружающих слова прозвучали как заклинание, и в ответ им раздался рев, в котором уже не было ничего человеческого:— Так славься же ты, солнце незакатное, для которого все равны!!!Точно каменная глыба из стенобитной катапульты метнулась снизу туша, звенящая рваной кольчугой, и надвинулась на командора, сгребая его в медвежьи объятия…… и в следующий миг не стало обоих.Только тысячеголосый птичий грай падал черными хлопьями с вышины на лазурное золото — это неистовствовали торжествующие крэги всего Джаспера. * * * Жесткий изжелта-белый мох и липкий, непробиваемый туман. Лежа ничком, она даже не была уверена, что находится на Игуане — а не все ли равно, где? Все. Совсем одна на всем белом свете.Беспамятства не было, а навалилась полная отрешенность от всего прошлого, настоящего и будущего. Сколько это продолжалось, непонятно. Потом начало пробиваться что-то крохотуленькое, жалкое, каждый раз начинающееся с «а если бы…» Она гнала одну мысль — заползала другая. Если бы неуемный краснобай Флейж не отвел душу над этим подонком…И если бы судейский сынок не оказался мразью, для которого одно утешение — сквитаться любой ценой. Не получилось мечом, так вспомнил про то, как останки венценосного крэга нашли свое последнее пристанище в солнечной огненной купели.Только ведь не вспомнил бы этот тугодум про солнце, если бы…Если бы не Паянна. Напомнила. Да еще, каким зычным басом! Вдовая воеводиха, вернувшаяся из весенних краев…Откуда, между прочим, никто из ветеранов не возвращается — прямо там и помирают, и кидают их в топлую землю, не уповая на милость теплолюбивых анделисов. Так что опознать ее было некому.Мимолетные догадки и замечания, которые мона Сэниа как-то не удосуживалась собрать воедино, сейчас припомнились разом и выстроились неразрывной цепочкой.Безвременно почившие воевода и четверо сыновей — никому, тем более доверчивому Лронгу Справедливому, и в голову не пришло проверить, так ли это. Со времен опалы «травяной рыцарь» не был общителен — скорее нелюдим. Как и Рахихорд. Но ведь никому, как ей, удалось втереться к ним в дом, как она сама говаривала, «в одночасье».А она много чего говаривала. Чересчур. Все эти бесчисленные, с особым смаком выговариваемые «шустрики», «надыть», «карачун», «кидых»…Потом, само появление ее здесь — не удивительно ли, как кстати отправился в лучший мир оставленный на ее попечение опальный рыцарь Рахихорд, едва принцесса высказала пожелание взять воспитательницу для сиротки Фирюзы? Совсем, как и верховный судья Тсу, отдавший ледяным троллям небезгрешную душу сразу же после прилета в свой дом зловещей гостьи.И неуемная зависть к перелетному дару, внезапно открывшемуся у Харра… Кстати, что-то он бесследно исчез после того, как заявил о намерении посетить весенние края, где ему могли бы поведать, что ни о какой воеводихе Паяние слыхом не слыхали.И настойчивые советы самой моне Сэниа — стать королевой Первозданных островов, а затем и правительницей всего Джаспера… Ну а мудрой тихрианке, разумеется, отводилась бы при ней роль «правой руки». Для этого и всего-то надо было убрать двух человек — короля Алэла и командора Брагина.С королем было совсем просто: вовремя подвернулись откопанные пестрые кости, одного взгляда на которые хватало, чтобы представить себе вид допотопного чудища. Почему у нее самой не возникло никакого подозрения, когда она увидела водобоязненную воеводиху, только что вылезшую из моря? Ведь недаром мохноногий свянич каждый раз при ее появлении спасался, куда только мог заползти.А свяничи, как говорил кто-то из Алэлова семейства, боятся только одного: оборотней.И это привычно повторяемое: «я служу верно»…— Лронг! — вскрикнула она, поднимаясь на ноги. Нет, не одна она была на белом свете — оставался еще верный и надежный друг. Единственный настоящий друг.И сейчас он был в опасности, потому что колдун вернулся на Тихри, и еще неизвестно, в каком обличье…— Лронг! — повторила она, влетая в походный шатер тихрианского князя.Он сидел за простым столом, склеивал куски какой-то древней рукописи. Вскочил. Хотел броситься ей навстречу — и остановился: такой он ее никогда не видел. Даже в самые страшные для нее дни, когда она, обезумев от горя и ярости, металась по всей Оцмаровой дороге, разыскивая похищенного сына.Парчовое платье в клочьях мха, смуглая рука побелела, мертвой хваткой стискивая боевой меч. И незнакомые глаза — черные. Пустые.— Где Паянна? — В голосе нежданной гостьи — оружейный металл.Не медля ни секунды князь хлопнул в ладоши — полог на двери откинулся, вместе с привычным стариковским запахом возник сибилло, в неизменной своей хламиде из черно-белых облезлых шкурок.— Царевнушка пожаловала! Сибиллу немощного скликала, знать, не без даров…— Паянна поблизости не появлялась? — оборвал его Лронг.— Была, была утресь. Надыть, кошку искала. Нет, чтоб сибиллушке…— Какую еще кошку? — оторопел князь.— Так все они твари вороватые. Да ты не тревожь себя, Милосердный, сибилло даром что старо, а кащенку ентую прихватило, и всего-то миг тому назад. Возле шатра твово шмыгала, и цацка краденая на ей, поперек живота.Мона Сэниа, не говоря ни слова, требовательно вскинула руку — старый шаман скорчил постную рожу, изображая полнейшую невинность.— Не придуривай! — гаркнул князь — Не время.Пергаментные лапки закопошились в складках полосатого рванья, отставной чародей принялся униженно извиваться, проявляя нестарческую гибкость, но нечаянно поднял глаза на застывшую перед ним принцессу — и вся дурь с него разом слетела. Вытянул из-за пазухи хрустальное ожерелье.Лронг перехватил — нет ли недобрых чар? Распорядился:— Стражу к шатру! Всю. А ты ступай.Старец, обиженно тряся всеми ленточками и бубенчиками, выполз вон. За холщовой стенкой послышалась его гугнявая скороговорка, и тотчас же забухали тяжелые сапоги.— Прости, госпожа моя, — распоряжусь.Лронг высунул голову наружу, вполголоса отдал несколько четких приказов. Из шатра выходить не решился, наверное, боялся, что долгожданная гостья исчезнет так же внезапно, как и появилась. Но Сэнни застыла недвижно, и только назойливой мошкой крутилась где-то на задворках памяти какая-то неуместная мелочь: сибилло… и его непотребная полосатая хламида… ведь она же своими руками…— Сейчас Паянну отыщут, — по-солдатски доложил князь, возвращаясь.Больше ничего не сказал — ждал, когда та, к которой он мысленно обращался не иначе, как «жизнь моя», удостоит его еще хотя бы несколькими словами.— Лронг, ее не найдут, — проговорила мона Сэниа безнадежно. — Потому что это Кадьян. Оборотень Кадьян, который всегда служит верно.Он поверил сразу и теперь молча смотрел на нее, не требуя ни доказательств, ни подробностей — решал, имеет ли он право на мучивший его вопрос. Наконец осмелился:— Какое еще горе он тебе причинил?— Прежде всего, он причинил его тебе: вспомни, когда умер Рахихорд, и ты поймешь, почему. — И это Лронг Справедливый понял сразу, на черное лицо словно пала дымчатая пелена. — А что до меня… он просто отнял у меня все.Он невольным движением поднял ладони, словно на них лежало не кучка сверкающих бусин, а маленький ребенок. Для него Ю-ю так и остался младенцем.— Нет-нет. Сына я не потеряла… — Она покачала головой. — Нет, потеряла, он больше не мой, но не по вине колдуна, а по нелепости собственных древних законов. На нашей земле мальчика, чтобы он вырос настоящим рыцарем, воспитывают только мужчины.Лронг молчал — кто был следующим после сына, можно было не спрашивать.— Кадьян его погубил, — отвечая на невысказанный вопрос, прошептала Сэнни. — Кадьян погубил, хоть и чужими руками. Но приговорила его я.Она чуть было не добавила: потому что это были мои слова: «Если он мне изменит, то не быть ему на белом свете!».Но не могла она признаться в мужниной измене здесь, под этим незакатным солнцем, низко склоненным над весенним горизонтом, словно погребальный факел. Солнцем, для которого все равны, точно пылинки над костром…Темнокожий великан покачнулся, словно земля под его ногами заколыхалась и разверзлась, погребая в бездонной пропасти все то, что стояло до сих пор между ним и этой женщиной.Теперь ничто их не разделяло.— Ни слова больше, госпожа моя, — с трудом произнес он, — в твоем голосе боль и разочарование… только время сотрет их, рано или поздно. Все, что случилось, уже случилось, но тот, кого ты утратила, все равно остался с тобой. И он всегда будет рядом, только сейчас ты, ослепленная обидой, просто не можешь его разглядеть.Он весь был в этих словах, рыцарь травяного плаща. Ей бы сейчас подойти к нему, прислониться сухой щекой к жесткой ткани солдатского кафтана — и, может, удалось бы заплакать. Она шагнула к нему, поднимая руки — и только сейчас заметила, что сжимает рукоятку меча. Пальцы разжались, клинок лязгнул о плитняковый настил, высекая искры.Оба, словно сговорившись, уставились на меч, лежащий между ними, словно знак непреодолимой преграды. Все она потеряла. Все. Что остается вдове? Ей вдруг пришло на ум, что вдовой-то она один раз уже побывала; но тогда ей досталось неслыханное наследство — доспехи, конь и дружина эрла Асмура. И право закончить его дело.А теперь? Только место возле этой солнечной могилы мужа.— Лронг, добрый мой Лронг, можешь ли ты выполнить мою просьбу?Он долго глядел на нее, не разжимая губ, потом негромко и твердо произнес:— Не обещаю.Все верно, Лронг, все верно. В пору, не омраченную столькими потерями, она почувствовала бы себя счастливой только потому, что нашелся во всей Вселенной такой истинный рыцарь, и он был ее другом.Потому что она-то могла просить о невозможном. Но он не позволил бы себе согласиться.— Я хотела просить о малости, которая не нанесла бы урона ни твоей чести, ни твоей… — Она запнулась.— Твоя воля — закон. Говори. Но если ты потребуешь невозможного… Повторить свою просьбу тебе будет некому.Знаю, мой верный друг, знаю.— Ты строишь новую столицу. — Ее голос зазвучал так глухо, словно доносился из-под земли. — Город-дворец, взамен сгоревшего Пятнлучья. Если это в твоей власти, прикажи возвести для меня покои — подземные, безоконные. Чтобы я больше никогда не увидела солнца. Была рядом с ним — и никогда не видела вашего жестокого, безжалостного солнца…Он так удивился, что позволил себе запротестовать:— Да на свете нет ничего добрее и животворнее нашего солнца! Правда, таким оно было не всегда, если верить старинным легендам.Ему показалось, что он нашел благодатную тему для того, чтобы отвлечь безутешную гостью от ее неотвязных дум, и торопливо продолжил:— Не берусь судить, насколько это правдиво, но старые сибиллы утверждают, что когда-то наше светило действительно было злобным, истребляющим все живое под своими прямыми лучами, так что жизнь теплилась только у кромки заката, в унылом осеннем краю. Но однажды на этой земле появились, вот как являешься ты, чужестранные чародеи. Они проложили прямые дороги, они принесли с собой милосердных анделисов, но главное — они утишили ярость солнца, заставив его светить лишь тепло и приветно. По чести говоря, я всегда считал это только сказкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66