"Ну вас с вашей луной! Я тоже пришел сюда помочиться".
- Дорогой Флайшман, принимаю это как чрезвычайное проявление вашей симпатии к стареющему шефу.
И они оба встали под платаном, дабы совершить действие, которое главврач, с неослабевающим пафосом и без конца варьируя эпитеты, сравнивал с богослужением.
ВТОРОЙ АКТ
ПРЕКРАСНЫЙ ЮНОША, ПОЛНЫЙ САРКАЗМА
Когда они вместе шли по длинному коридору в ординаторскую, главврач по-братски обхватил студента-медика за плечо. Студент не сомневался в том, что лысый ревнивец заметил поданный докторшей знак и теперь в своих дружеских излияниях смеется над ним. Он, конечно, не мог сбросить руку шефа со своего плеча, но тем больше гнева скапливалось в нем. И утешало его лишь то, что он не только был полон гнева, но одновременно и видел себя со стороны в этом гневе; вид юноши, возвращающегося в ординаторскую неожиданно для всех совершенно преображенным, вполне удовлетворял его: едко саркастичный, агрессивно остроумный, чуть ли не демонический.
Когда они оба наконец вошли в ординаторскую, то узрели такую картину: Алжбета стояла посреди комнаты и, вполголоса напевая какую-то мелодию, уродливо вихляла в такт бедрами. Доктор Гавел сидел потупив взор, а докторша, стремясь предотвратить испуг вошедших, пояснила: - Алжбета танцует.
- Хватила лишку, - добавил Гавел.
Алжбета без устали виляла бедрами и при этом еще вращала бюстом перед склоненной головой сидевшего Гавела.
- Где вы научились такому прекрасному танцу? - спросил главврач.
Флайшман, раздуваясь от сарказма, демонстративно рассмеялся: - Ха-ха-ха! Прекрасный танец! Ха-ха-ха!
- Я видела такой в Вене, в стриптиз-баре, - ответила Алжбета главврачу.
- Ну и ну, - с мягким укором сказал главврач, - с каких это пор наши сестры ходят в стриптиз-бары?
- А разве это запрещено, пан шеф? - спросила Алжбета, выводя бюстом окружности перед главврачом.
Желчь, все больше подступавшая к горлу Флайшмана, рвалась излиться наружу. И потому он изрек: - Вам нужен бром, а не стриптиз. Становится просто страшно, что вы нас изнасилуете!
- Вам-то нечего бояться. Сосунки меня не занимают, - отрезала Алжбета, извиваясь всем телом перед Гавелом.
- А вам понравился стриптиз? - по-отечески продолжал расспрашивать ее главврач.
- Еще бы! - ответила Алжбета. - Там была одна шведка с огромными сисями, но куда ей до меня (при этих словах она погладила себя по груди), и еще там была одна девушка, изображавшая, что купается в мыльной пене в такой картонной ванне, и потом еще мулатка - та вообще перед всеми зрителями занималась онанизмом, и это было самое интересное.
- Ха-ха! - взорвался Флайшман на пределе своего дьявольского сарказма. Онанизм - как раз то, что вам нужно!
ПЕЧАЛЬ В ФОРМЕ ЗАДА
Алжбета продолжала танцевать, но с публикой, по всей вероятности, ей повезло гораздо меньше, чем танцовщицам в венском стриптиз-баре: Гавел сидел понурив голову, докторша смотрела на Алжбету с насмешкой, Флайшман - с осуждением, а главврач - с отцовской снисходительностью. И Алжбетин зад, обтянутый белой материей медсестринского фартука, вращаясь, перемещался по комнате, как прекрасное круглое солнце, но солнце уже погасшее и мертвое (окутанное белым саваном), солнце, осужденное равнодушными и смущенными взглядами присутствующих эскулапов на жалкую ненадобность.
В какой-то момент показалось, что Алжбета и впрямь начнет сбрасывать с себя одежду, и потому главврач с тревогой в голосе проговорил: - Ну-ну, Алжбетка! Вы, надеюсь, понимаете, что здесь не Вена!
- Ладно вам беспокоиться, пан шеф! По крайней мере, увидите, как должна выглядеть голая женщина! - хорохорилась Алжбета и, снова повернувшись к Гавелу, угрожающе затрясла перед ним грудями: - Ну что, Гавличек? Ты вроде как на похоронах! Подними голову! У тебя что, кто-то умер? Почему ты в трауре, скажи? Погляди на меня! Я ведь жива! Я же не умираю! Я все еще живу! Я живу! И при этих словах ее зад уже перестал быть задом, а стал самой печалью, печалью прекрасно выточенной, танцующей по комнате.
- Перестаньте, Алжбета! - сказал Гавел, не отрывая взгляда от паркета.
- Перестать? - спросила Алжбета. - Я ведь танцую ради тебя! А сейчас устрою для тебя стриптиз! Бесподобный стриптиз! - И она, развязав сзади фартук, жестом танцовщицы бросила его на письменный стол.
Главврач снова испуганно проронил: - В общем, Алжбетка, было бы недурно, если бы вы показали нам стриптиз, но где-нибудь в другом месте. Вы же понимаете, мы здесь при исполнении служебных обязанностей.
БЕСПОДОБНЫЙ СТРИПТИЗ
- Я знаю, как себя вести, пан шеф! - все еще вертясь, ответила Алжбета, оставшись теперь в своем светло-голубом форменном платье с белым воротничком.
Она прижала руки к талии и, скользя вдоль тела вверх, вознесла их над головой; затем правой рукой провела вверх по поднятой левой, левой - по правой, а потом обеими руками сделала изящный жест в сторону Флайшмана, словно бросая ему блузку. Флайшман испуганно передернулся. "Сосунок, ты уронил ее на пол!" - прикрикнула она на него.
Она снова прижала руки к талии, но на сей раз заскользила вдоль бедер и ног; согнувшись в талии, стала медленно приподнимать правую ногу, потом левую; посмотрев на главврача, сделала резкое движение правой рукой, словно бросая ему воображаемую юбку. Шеф в то же мгновение простер вперед руку с растопыренными пальцами, которые тут же сжались в кулак. Положив эту руку на колено, пальцами другой руки он послал Алжбете воздушный поцелуй.
Повертевшись в этаком танце еще две-три минуты, Алжбета остановилась, встала на цыпочки и, согнув руки в локтях, завела их за спину, пытаясь дотянуться до верхних позвонков; затем изящным танцевальным жестом вытянула их вперед, правой ладонью погладила левое плечо, левой - правое и снова сделала плавное движение рукой, но на этот раз в сторону Гавела, который едва приметно и растерянно шевельнул пальцами.
Подняв голову, Алжбета стала теперь величаво ходить по комнате; она обошла всех своих четверых зрителей, демонстрируя каждому из них в отдельности воображаемую наготу своего бюста. Под конец она остановилась перед Гавелом, опять завиляла бедрами, а потом, чуть пригнувшись, провела обеими руками вдоль боков вниз и снова (как за минуту до этого) приподняла сперва одну, потом другую ногу и, победоносно выпрямившись, вскинула правую руку с двумя сжатыми пальцами - большим и указательным. Этой рукой она вновь сделала плавный жест в сторону Гавела.
Теперь она стояла во всем торжестве своей мнимой наготы и уже ни на кого не смотрела, даже на Гавела; а потом, лишь чуть склонив голову и полуприкрыв глаза, оглядела свое все еще вихляющееся тело.
И тут вдруг ее гордая осанка надломилась, и она уселась на колени доктора Гавела; зевая сказала: "Я ужасно устала". Взяв стакан Гавела, сделала глоток. "Доктор, - обратилась она к нему, - нет ли у тебя каких-нибудь таблеток, чтобы взбодриться? Не идти же мне спать!"
- Для вас все, что хотите, Алжбетка, - сказал Гавел, пересадил ее со своих колен на стул и пошел к аптечке. Отыскав сильнодействующее снотворное, он протянул две таблетки Алжбете.
- Это меня встряхнет? - спросила она.
- Это так же точно, как то, что я Гавел, - ответил он.
ПРОЩАЛЬНЫЙ СЛОВА АЛЖБЕТЫ
Проглотив таблетки, Алжбета снова попыталась усесться на колени к Гавелу, но он раздвинул ноги, и она рухнула на пол.
Гавел тут же пожалел о содеянном: он вовсе не помышлял о столь постыдном падении Алжбеты, и его движение было скорее безотчетным выражением отвращения при одной мысли о том, что Алжбетин зад снова коснется его колен.
Он тут же попытался поднять Алжбету, но она с каким-то жалким упорством всем телом прижималась к полу.
Тут перед ней предстал Флайшман и сказал: - Вы пьяны, ступайте-ка лучше спать!
Алжбета посмотрела на него с бесконечным презрением и (упиваясь мазохистским пафосом своей распростертости на полу) сказала: - Хам. Балбес. И еще раз: - Балбес.
Гавел снова попытался поднять ее, но она яростно вырвалась и разрыдалась. Все в растерянности молчали, и в наступившей тишине рыдания звучали как скрипичное соло. Вдруг докторше пришло в голову тихонько подсвистать. Алжбета резко поднялась и пошла к двери, взявшись за ручку, она слегка обернулась к присутствующим и сказала: - Хамье. Хамье. Знали бы вы! Ничего вы не знаете. Ничего вы не знаете.
ГЛАВВРАЧ ПРОТИВ ФЛАЙШМАНА
После ухода Алжбеты воцарилась тишина, которую первым нарушил главврач:
Вот видите, милый Флайшман. А вы еще говорите, что полны сочувствия к женщинам. Но если вы сочувствуете им, то почему не сочувствуете Алжбете?
- Какое она имеет ко мне отношение? - пробовал защититься Флайшман.
- Не делайте вид, что вы ничего не знаете. Мы же вам сказали, что она втюрилась в вас.
- Разве я виноват в этом? - спросил Флайшман.
- Нет, не виноваты, - сказал главврач. - Но виноваты в том, что вы грубы с ней и мучаете ее. Весь вечер для нее было важно одно: как вы будете вести себя, взглянете ли на нее, улыбнетесь ли ей, скажете ли что-либо приятное. А вы вспомните, что вы ей говорили.
- Ничего такого ужасного я ей не говорил, - продолжал защищаться Флайшман, но голос его звучал довольно неуверенно.
- Ничего такого ужасного? - усмехнулся главврач. - Вы смеялись над тем, как она танцует, хотя танцевала она только для вас, вы посоветовали ей принять бром, заявили, что самое для нее подходящее - это онанизм. Скажете тоже ничего ужасного! Когда она изображала стриптиз, вы уронили ее блузку.
- Какую блузку? - защищаясь, спросил Флайшман.
- Блузку, - повторил главврач. - И не прикидывайтесь дурачком. В конце концов вы послали ее спать, хотя за минуту до этого она приняла таблетки против усталости.
- Но она все время метила в Гавела, а не в меня, - не уставал защищаться Флайшман.
- Не ломайте комедию, - сказал главврач строго. - Что ей было делать, раз вы не обращали на нее внимания? Она хотела подразнить вас. И мечтала лишь об одном - о капле ревности с вашей стороны. Эх вы, джентльмен!
- Не терзайте его, шеф, - сказала докторша. - Он жесток, зато молод.
- Это карающий архангел, - изрек Гавел.
МИФИЧЕСКИЕ РОЛИ
- И в самом деле, - сказала докторша, - взгляните на него: прекрасный грозный архангел.
- Здесь собрались одни мифические герои, - сонным голосом проговорил главврач, - ибо ты истинная Диана. Фригидная, спортивная, злорадная.
- А вы сатир. Старый, сластолюбивый краснобай, - не постояла за словом докторша.- А Гавел - Дон Жуан. Не старый, но стареющий.
- Как бы не так! Гавел - это смерть, - возразил главврач, напомнив им свой излюбленный тезис.
КОНЕЦ ДОН ЖУАНА
- Если уж решать, кто я - Дон Жуан или смерть, я должен, увы, присоединиться к мнению шефа, - заявил Гавел и изрядно хлебнул вина. - Дон Жуан. Это же был завоеватель. Причем с большой буквы: Великий Завоеватель. Но, скажите, пожалуйста, можно ли быть завоевателем на территории, где вам никто не сопротивляется, где все доступно и все дозволено? Эпоха Дон Жуана канула в Лету. Нынешний потомок Дон Жуана уже не завоевывает, а лишь собирает. На смену Великому Завоевателю пришел Великий Собиратель. Но Собиратель - это никак не Дон Жуан. Дон Жуан был героем трагедии. На нем лежало бремя вины. Он грешил весело и глумился над Богом. Он был богохульником и сошел в ад.
Дон Жуан нес на плечах бремя трагичности, о котором Собиратель не имеет понятия, ибо в его мире всякое бремя утратило вес. Каменная глыба стала там легче пуха. В мире Завоевателя единый взгляд весил не меньше, чем в империи Собирателя весит десятилетие самой истовой телесной любви.
Дон Жуан был господин, тогда как Собиратель - всего лишь раб. Дон Жуан дерзновенно преступал условности и законы. Великий Собиратель лишь покорно, в поте лица своего следует условностям и законам, поскольку собирательство нынче стало признаком хороших манер, бонтоном и чуть ли не долгом. Ведь если я в чем-то и виноват, так только в том, что не беру Алжбету.
У Великого Собирателя нет ничего общего ни с трагедией, ни с драмой. Эротика, некогда приманка катастроф, его стараниями приравнена нынче к завтракам и обедам, к филателии, пинг-понгу, а то и вовсе к поездке на трамвае и хождению по магазинам. Он ввел эротику в круговорот вседневности, превратив ее в театральные кулисы и подмостки, на которые настоящей драме так и не суждено взойти. Увы, друзья, - патетически воскликнул Гавел, - мои любови (если я вправе их так называть) - всего лишь сцена, на которой ничего не происходит.
Дорогая сударыня, дорогой шеф! Дон Жуана вы противопоставили смерти. В силу чистой случайности и некоторого упущения вы тем самым проникли в самую суть вещей. Подумайте только! Дон Жуан вступил в схватку с невозможным. И это как раз свойственно человеку. Но в империи Великого Собирателя нет ничего невозможного, ибо это империя смерти. Великий Собиратель - это сама смерть, уносящая с собой трагедию, драму, любовь. Смерть пришла и за Дон Жуаном. И все же поверженный Командором в геенну огненную, Дон Жуан жив. Лишь в мире Великого Собирателя, где страсти и чувства вьются в пространстве, подобно пушинкам, в этом мире Дон Жуан окончательно умер.
Куда уж там, дорогая сударыня, - печально продолжал Гавел, - я и Дон Жуан! Чего бы я ни отдал, лишь бы увидеть Командора и почувствовать душераздирающую тяжесть его проклятья, почувствовать, как во мне утверждается величие трагедии. Куда уж там, дорогая сударыня, самое большее, я герой комедии, но даже за это я признателен не себе, а именно Дон Жуану, поскольку лишь на историческом фоне его трагического веселья можно еще кое-как разглядеть комическую печаль моего блудного существования, которое без этого совершеннейшего образца выглядело бы разве что тусклой обыденностью и унылым пейзажем.
НОВЫЕ ЗНАКИ
Устав от своего празднословия (меж тем у шефа в дреме дважды никла голова), Гавел умолк. Лишь после надлежащей паузы, пронизанной волнением, раздался голос докторши: - Не ожидала, что вы умеете так витийствовать. Вы изобразили себя комедийным персонажем, профаном и полным ничтожеством. Жаль только, что манера вашего изложения слишком напыщенна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24