Это умеряет жару. Руди тащит на палубу выдвижные ящики столов и просушивает их на солнце. Отвинчивает шкафчики и проветривает. Что ни день, он меняет занавески. В гальюнах побелены стены. Но самое потрясающее - это сигнальная система. На листках бумаги Руди выписал знаками Морзе определенные приказания. Если дать в буфетную два продолжительных и один короткий звонок, Руди уже знает, что надо принести лимонной воды с кубиками льда; продолжительный, короткий и снова продолжительный - кофе; продолжительный и два коротких - виски.
Список едва уместился на двух больших листах. И юнга очень гордится им. Правда, штурман ругается на чем свет стоит, потому что вечно забывает, куда засунул этот список; стармех вообще этой сложной механики никак усвоить не может и ее не придерживается, но зато капитан точно следует всем предписаниям и снова похвалил Руди.
Так день летит за днем. Усталый, но довольный собой валится Руди по вечерам на койку. Но покоя нет. Георг никогда не пройдет мимо, чтобы не съязвить. Да и матросы посмеиваются и поглядывают косо. Руди так хочется все объяснить им. Но честолюбие мешает: "Нет, я сам должен со всем справиться!"
2
Гремит барабан. И пусть это не настоящий барабан, а всего лишь деревянный ящик с надписью: "Пиво. Бавария", удары его грозны и печальны. Им вторит ритмичный топот ног о железные плиты. Нагнувшись вперед, африканцы пляшут вокруг своего навеки умолкшего товарища. Он лежит у люка на деревянных козлах. Странный блеск на его изможденном худом лице. Этот человек никогда больше не будет кашлять! А его товарищ бьет в барабан. Пот градом катится с темного лица, руки болят, кажется, что какой-то чудовищный груз пригибает книзу его голову и грозит переломить шею. Но он, стиснув зубы, продолжает бить в барабан. Тусклый свет луны отражается в его глазах, поблескивает на влажных губах.
Всю ночь напролет африканцы будут оплакивать своего мертвого товарища, ибо эта ночь вся принадлежит тому, кто никогда не будет больше кашлять.
Глухо звучит погребальная песнь, и печальны голоса, заклинающие злых духов. Нет, в эту ночь никто не спит.
В эту последнюю ночь в последний раз можно что-то сказать своему умершему товарищу, придать ему мужество, прежде чем он пересечет "Большую реку".
Остальные африканцы, закутавшись в свои большие платки, сидят на палубе и смотрят на погребальный танец.
Рядом с юношей, по имени Жозэ, пристроились Руди и Георг.
Руди долго слушал у себя в каюте бой барабана, печальную песнь и гневные выкрики, наконец встал и пошел на корму. Там он стоял один, удивляясь и чуть не дрожа от страха. Ему так хотелось подойти к неграм, побыть вместе с ними! Но вот от общей массы отделился стройный африканский юноша и подошел к нему. Руди сразу узнал его по походке. То был Жозэ. Отблеск лунного света лежал на его курчавых волосах, как маленькая шапочка.
Вместе с ним Руди приблизился к люку, где африканцы скорбя провожали своего усопшего товарища. Страшно было смотреть на эти скорченные тени, перепрыгивавшие через мертвеца, на его застывшее, заостренное лицо. Руди сидел рядом с Жозэ, потом к ним подошел Георг. И сразу Руди стало не так страшно. Они как бы согревали друг друга.
Жозэ держит в руках кожаный ремешок и играет им.
Но вот он встает и кладет ремешок рядом с небольшим фанерным ящиком. Это сундучок умершего африканца со всем его скарбом. Здесь же бутылка из-под пива, маленькая шапочка, банки из-под консервов и пара старых стоптанных тапочек. Это товарищи собрали подарки для жены умершего. Жозэ возвращается и садится рядом с Руди, придерживая брюки рукой, он отдал самое дорогое, что у него было, - кожаный ремешок.
- Он простудился после того, как дул торнадо, - говорит Руди. - Потом было очень холодно.
- Нет, - не соглашается Георг. - Это случилось в холодильнике в Уолфиш-бее - ему тогда надо было теплее одеваться. Там он простудился, да так и не поправился.
- Лес... - тихо произносит африканец, сидящий неподалеку. - Лес - плохой работ. Лес - много-много вода. Много-много москит. Злой дух - тоже лес.
Глухо стучит барабан. Глухо стучат босые ноги двух десятков человек.
- Ему нельзя было работать в лесу, - говорит Георг.
Жозэ, глядя на палубу, добавляет:
- У него много ребят осталось. Он всегда говорил: "Кашель скоро пройдет. Надо ходить в лес, заработать много денег".
Луна поднялась высоко. Небо очистилось, тускло мерцают звезды. Из леса доносится рев какого-то зверя.
Должно быть, уже за полночь. С востока поднимаются новые звезды на небосвод; на западе, там, где море, - другие звезды уходят за горизонт. А африканцы все еще провожают своего мертвого товарища. Один из них словно одержимый бьет в барабан. Когда ктонибудь из пляшущих отходит в сторону, его место заступает другой: все хотят сегодня проститься с товарищем. Ночь светла. По темной реке тянется бесконечная серебряная полоска.
3
Волосы капитана поседели на висках. Когда он, еще давно, обнаружил, стоя перед зеркалом, первые серебряные нити, то даже побледнел. Но понемногу он привык и перестал их замечать. Но теперь вдруг он увидел, что отдельные волоски слились в целые седые пряди. Как же так?
Да и морщины на лице стали глубже. Старость!
Матросы молчат при виде его, щурят глаза, в их взглядах сверкает угроза. Они ворчат, когда он приказывает проводить шлюпочное учение. Первый штурман перестал нравиться капитану. Он протестует против "муштры". Скажите пожалуйста, муштра ему не нравится! Этот человек никогда не был на военной службе. Издали видно!
Вчера капитан поднялся на баркасе вверх по реке и за поворотом увидел куттер с командой. Матросы сидели на банках, смеялись и курили, и первый штурман вместе с ними. А ведь был приказ проводить шлюпочные учения!
"Положиться можно только на второго штурмана. Но тот до омерзения услужлив и совершенно не умеет обращаться с командой, - думает капитан и вздыхает. - Но я-то, в конце концов, умею с ними обращаться! Какие у меня были парни в моем взводе в добровольческом корпусе! А ни один и пикнуть не смел. В кромешный ад бросались, стоило мне только приказать. Вот это был человеческий материал!
Если бы такой дух возродить в команде "Сенегала"! Что с ней случилось? Что произошло? Почему матросы и кочегары вечно торчат теперь вместе? На рождество ведь они раскровянили друг другу физиономии. А теперь? Ничего понять нельзя!"
И капитан начинает интересоваться тем, что происходит в кубрике. С удивлением он выслушивает доносы "своих людей". Ему приносят книги. Тогда он начинает злиться сам на себя, что действует так прямолинейно и грубо.
В кубрике немедленно догадаются, что кто-то ему донес.
К тому же этот д'Юрвиль непомерно труслив. И это тоже должно бросаться в глаза. Ну, на Холлера-то он может положиться. Тот гораздо спокойнее и самоувереннее. Но дело в том, что в этой команде нет веры в идеи национал-социализма, нет веры в фюрера. Да, да, в этом все дело. Нет веры!
Капитан забирает книги к себе в каюту. Там он застает Руди. Руди пугается, видя у капитана книги, которые сам держал в руках. Это "Мексиканская арба" и "Корабль смерти" Травена, "Немецкая история" Франца Меринга *.
* Meринг Франц (1846-1919) - выдающийся деятель германского рабочего движения.
Руди не знает мыслей капитана, но чувствует, что надвигается какая-то опасность. Тогда он задумывается над тем, что можно предпринять. Но вскоре другие мысли снова овладевают им. Хотя он только буфетный мальчишка на корабле, ему поручили такое ответственное дело, как заведывание буфетом. И капитан сказал: "...думаю, ты не разочаруешь меня".
Бывают на свете опасные книги. Они учат думать. И такие книги - оружие. Нехорошо, когда такие книги попадают в руки "простого народа". Все господа прекрасно знают, что умный слуга - это плохой слуга. У него в голове слишком много собственных мыслей, не поддающихся контролю.
Книги, которые принесли капитану из кубрика, значатся в черном списке. Капитан тут же решает прочитать их.
Через два дня он записывает в своем дневнике:
"Как мы, национал-социалисты, можем решить поставленные фюрером задачи, если евреи распространяют марксистский яд среди народа? В том числе и у меня, на моем корабле! А боцманом придется серьезно заняться!"
И капитан вызывает боцмана Иогансена. Он даже кричит на него. Но боцман - ни слова. Капитан замечает не только упрямство в его взгляде. Нет, он видит нечто куда более опасное.
Но обо всем этом Руди ничего не подозревает. Теперь он думает только о том, как лучше угодить капитану и остальным старшим офицерам корабля: он ведь теперь буфетчик...
4
Выйдя после обеда из буфетной на палубу, Руди зажмуривает глаза - так ослепительно ярко светит солнце. Кругом тихо, воздух теплый и влажный. Африканцы все в лесу, на работе. Тело своего умершего товарища они захватили с собой, чтобы похоронить на берегу. Руди заглядывает в кают-компанию, нет ли там Георга. Но там пусто, лишь мухи жужжат над столом.
Шагая к себе в каюту, Руди вдруг останавливается: слишком тихо на корабле. Будто, кроме него, юнги, никого и нет на борту! И Руди делается даже жутко. Вдруг раздаются чьи-то торопливые шаги. Кто-то открывает дверь, я слышна взволнованная, заикающаяся речь плотника. На корме висит приспущенный флаг со свастикой. Над трубой поднимается тоненькая струйка дыма. Вот где-то послышались возбужденные голоса. "Да что это все значит?" - думает Руди и, расстроенный, заходит к себе в каюту. Он собирался во время обеденного перерыва удить рыбу вместе с Георгом и так радовался в ожидании этого. Ведь он давно уже ничего не делал вместе с Георгом. Вчера ночью после проводов умершего африканца они долго сидели на койке, и Георг рассказывал о своей матери, и под конец он поклялся, что будет разыскивать своего отца. Руди совсем притих и, пока не заснул, все думал о Георге. А теперь друг его не пришел! Руди огорчен. Он сидит за столом и перебирает рыболовные снасти. И вдруг входит Георг:
- Мы все собрались у Иогансена в каюте: Фите, плотник, Клаус, Ян, Губерт, Гельге и Кнут. Это все из-за флага. Боцман приспустил флаг на полмачту, и Старик разбушевался. Идем со мной! Оставь снасти здесь! Сегодня не до рыбной ловли.
Нехотя Руди поднимается. Ему так хотелось поудить!
Он прячет снасти в шкафчик и говорит:
- То-то Старик был за обедом такой странный. И с первым штурманом все спорил.
Юнги поднимаются по трапу на бот-дек. В маленькой каюте боцмана Иогансена и плотника собралась почти вся команда. Матросы и кочегары сидят на койках, табуретках и даже на столе. Иллюминаторы закрыты, дверь тоже. Жарко и накурено. Руди даже закашлялся, когда вошел в каюту. Лицо у него красное. Его не покидает чувство какого-то стыда. Матросы только мельком взглянули на него, когда он вошел, и боцман Иогансен, который беспокойно шагает взад и вперед посредине маленькой каюты, лишь на секунду приостановился, увидев Руди, и снова зашагал, словно тигр в клетке.
- Ты думаешь, я боюсь Старику сказать прямо в глаза, что это я сделал? - говорит он, остановившись перед Фите. Вот сейчас пойду к нему и прямо выложу.
Фите что-то ворчит себе под нос. Иогансен, меряя шагами каюту, продолжает:
- Неужели ты не понимаешь, что у каждого человека может лопнуть в конце концов терпение. А я ведь тоже человек. И сколько я терпел за последний год! - Перед иллюминатором боцман поворачивается. - И хоть раз-то надо ему доказать, что он не все может делать, как ему хочется! Он же чувствует себя сейчас, будто полководец на коне!
Фите смеется и говорит:
- Это ты и хочешь ему сказать? И насчет флага? Нет, Гейн. Что-то я тебя не узнаю. Ты не маленький! Ну, что это за детские игрушки?
- Нельзя обращаться с негром, как с собакой! Он был у нас на борту и работал вместе с нами. И все время, пока он здесь работает, он входит в состав команды. А когда один из членов команды умирает, флаг должен быть приспущен и висеть так до захода солнц.
Боцман Иогансен побелел от гнева.
- Ну, и чего ты этим добьешься? - спрашивает Черный Губерт. - Он будет еще больше следить за тобой. Ты же сам понимаешь, что в конце концов он узнает, кто...
- А я не боюсь его!
- Ты же повредишь не только себе, но и всем нам, вставляет Клаус Прютинг.
- Эк-к-к-кипажу всему! - заикается Тетье. - Т-т-ты сломаешь все, что сам построил!
Стоя посредине каюты, Иогансен медленно переводит глаза с одного на другого, и все выдерживают его взгляд.
- Почему же вы все вдруг против меня? - спрашивает он.
- Это же дурость! - возмущается Гельге. - Самая последняя дурость!
- Да поймите вы меня! - чуть не кричит Иогансен. - С учебного корабля меня прогнали. Спрашивается, за что? А за то, что я хотел, чтобы с борта списали большую сволочь. Вот юнга Руди - он знает об этом. Все курсанты прибежали ко мне, потому что их собственный боцман струсил.
А я пошел к капитану. И обо всем этом Старик узнал из моего личного дела. Когда я прибыл к нему на борт, он мне целую лекцию прочитал. А теперь он устроил из корабля казарму. Вчера он меня вызывает из-за книг и говорит: "Все это написали евреи!" А мне хотелось плюнуть ему в морду. Но я сдержался. Ничего он не узнал от меня. Ничего. "Мы еще поговорим с вами в Гамбурге, боцман!" - крикнул он мне вдогонку. В груди у меня все так и кипело.
Я должен был что-то сделать, Гельге, понимаешь ты это или нет?
Кочегар молчит, внимательно разглядывая свои руки.
- Гм! - хмыкает Кнут.
Снова водворяется тишина. Боцман нервно ходит по каюте. Руди следит за ним. Иогансен чуть-чуть наклоняет голову вперед, чтобы не задеть за низкий потолок. Порой он откидывает свои темные, поблескивающие волосы со лба.
- Да, я тебя понимаю, Гейн! - говорит наконец Гельге. Все мы понимаем тебя.
А Черный Губерт добавляет:
- Но нам нельзя попусту дразнить Старика! Ведь сила-то на его стороне. Ну, да что это я тебе объясняю!
- Но негр-то у него на совести! - вдруг начинает кричать боцман. - И каждый негр, которому там в лесу ломают кости, каждый негр, который гибнет от лихорадки, - все они у него на совести. - Мышцы на лице боцмана напряжены, глаза горят. - Он ведь продал их!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40