— Все как-то запутано и неясно. Но у меня ощущение... в целом... что все они пытаются закрыть глаза на правду.Отец кивнул.— Все, кроме Роджера, — добавил я. — Роджер безоговорочно верит в виновность Бренды и страстно желает увидеть ее повешенной. С Роджером легко общаться: он очень прост, прям и не держит никаких задних мыслей. Но остальные Леонидисы явно чувствуют себя виноватыми... Все они беспокоятся, чтобы обеспечить Бренде возможно лучшую защиту на суде... Дать ей возможность воспользоваться любым шансом... Почему?— Потому что в глубине души они по-настоящему не верят в виновность Бренды? Что ж, звучит логично. — Отец помолчал и спокойно спросил: — А кто же все-таки мог это сделать? Ты разговаривал с каждым из них. Кто, по-твоему, наиболее вероятный подозреваемый?— Не знаю, — сказал я. — И это приводит меня в бешенство. Никто из них не отвечает твоему описанию убийцы, и все же я чувствую — именно чувствую, — что кто-то из Леонидисов является убийцей.— София?— Нет! Бог мой, нет!— Но ты обдумываешь и эту возможность, Чарлз... Да-да, не отрицай. И тем более настойчиво, что страшно боишься этой возможности... А как остальные? Филип?— Только по самым невообразимым мотивам.— Мотивы убийства могут быть самыми невообразимыми — или до нелепости незначительными. И какие же мотивы могли быть у него?— Он страшно ревновал отца к Роджеру — всю жизнь. Оказываемое старшему брату предпочтение приводило его в бешенство. Фирма Роджера оказалась на грани банкротства, старый Леонидис прослышал об этом и пообещал сыну помочь поправить дела. Предположим, Филип узнал об этом.Если старик умрет в ближайшее время, Роджеру уже никто помочь не сможет, и он полностью разорится. О, я понимаю, это нелепо...— Да нет, вовсе нет. Это ненормально, но такое случается. Люди бывают самые разные. А Магда?— Магда довольно инфантильна, у нее совершенно нет чувства меры. Но мне никогда и в голову не пришла бы мысль о ее причастности к преступлению, если бы не ее внезапное решение отправить Джозефину в Швейцарию. Возможно, Магда боится, что Джозефина что-то знает и может случайно сболтнуть...— И девочку пытались пристукнуть?— Ну, мать это сделать не могла!— Почему?— Но, отец, мать не может...— Чарлз, Чарлз, разве ты никогда не читал полицейских сводок? Матери очень часто питают острую неприязнь к одному из своих детей. Только к одному, остальным она может быть глубоко предана. Как правило, у женщины есть вполне определенная причина для ненависти — какие-то подсознательные ассоциации, мотивы, — но докопаться до нее очень трудно.— Магда называла Джозефину «подкидышем троллей», — неохотно признался я.— Ребенка это обижало?— Кажется, да.— Кто там еще? Роджер?— Роджер отца не убивал. В этом я абсолютно уверен.— Хорошо, Роджера вычеркнем. Его жена... Как ее? Клеменси?— Да, — сказал я. — Если старого Леонидиса убила она, то из очень странных соображений.И я поведал отцу о своем разговоре с Клеменси и предположил возможность того, что в своем страстном желании увезти мужа из Англии она могла отравить старика.— Клеменси убеждала Роджера скрыться, не предупреждая Аристида. Но старик все узнал и собирался помочь фирме сына избежать банкротства. Все планы и надежды Клеменси рушились. И она действительно безумно любит Роджера — это чувство граничит с идолопоклонством.— Ты повторяешь слова Эдит де Хэвилэнд!— Да. И Эдит — следующий человек, который, думаю, мог совершить убийство. Не знаю, какие у нее могли быть на это причины, но при наличии достаточно веских оснований Эдит может оставить за собой право вершить правосудие. Такой она человек.— И при этом она чрезвычайно озабочена тем, чтобы у Бренды была хорошая защита на суде?— Да. Это можно объяснить угрызениями совести. Я абсолютно убежден: Эдит не допустит осуждения невиновных.— Вероятно, не допустит. Но смогла бы она поднять руку на ребенка?— Нет, — медленно произнес я. — В такое поверить просто невозможно. Но это наводит меня на какую-то смутную мысль... О чем-то, что говорила мне Джозефина... Не могу вспомнить, вылетело из головы. Какое-то несоответствие... Какая-то деталь, не увязывающаяся с общей картиной... Если бы только вспомнить...— Не мучайся. Вспомнишь позже. Еще какие-нибудь соображения у тебя есть?— Да, — сказал я. — И много. Что ты знаешь о детском церебральном параличе? Я имею в виду — о последствиях влияния этой болезни на характер человека?— Юстас?— Да. Чем больше я думаю, тем больше мне кажется что Юстас вполне подходит на роль подозреваемого. Его нелюбовь к дедушке и обида на него. Его странность и угрюмость. Мальчик не вполне нормален. Он единственный из семьи, кого я могу представить хладнокровно покушающимся на Джозефину, которой что-то известно о нем. А ведь ей наверняка что-то было известно. Это дитя знает все. И записывает свои наблюдения в блокнотике...Я резко смолк.— Боже мой, — сказал я. — Какой же я идиот!— В чем дело?— Я вспомнил, в чем заключается то несоответствие, о котором я недавно говорил. Мы с Тавернером пришли к выводу, что разгром в комнате Джозефины произведен во время поиска писем. Я думал, девочка раздобыла эти письма и спрятала их в котельной. Но потом в разговоре со мной она обронила, что письма в котельной спрятал сам Лоуренс! Джозефина однажды увидела учителя выходящим из котельной, обыскала ее и обнаружила там эти письма. Девочка, конечно, прочитала их. Но оставила там, где нашла.— Ну и?— Неужели ты не понимаешь?! Значит, в комнате Джозефины искали не письма. А что-то еще.— И это...— И это — маленький черный блокнотик, куда она записывала результаты своих наблюдений. Вот что там искали! И думаю, искавший блокнотик не нашел его, и тот до сих пор находится у Джозефины! Но если так...Я привстал с кресла.— Если так, — подхватил отец, — девочке по-прежнему грозит опасность. Ты это имеешь в виду? — Да. И будет грозить до тех пор, пока Джозефину не отправят в Швейцарию.— А она хочет ехать?Я задумался.— Едва ли.— Значит, вероятно, она еще не уехала, — сухо сказал отец. — Но пожалуй, ты прав: девочке действительно грозит опасность. Тебе лучше отправиться в Суинли-Дин немедленно.— Юстас? — в отчаянии спросил я. — Клеменси?— По-моему, — мягко заговорил отец, — все факты указывают на совершенно определенное лицо... Странно, что ты не видишь этого сам... Я...В дверь заглянул Гловер:— Извините, мистер Чарлз, вас к телефону. Мисс Леонидис из Суинли-Дин. Что-то срочное.Это казалось ужасным повторением уже происходившей ранее сцены. Неужели Джозефина опять пала жертвой преступника? И на этот раз злодей не совершил ошибки?..Я бросился к телефону:— София? Я слушаю.В голосе Софии звучало глубокое отчаяние:— Чарлз, ничего не кончилось. Убийца по-прежнему среди нас.— О чем ты? Что случилось? Джозефина?..— Не Джозефина. Нэнни.— Нэнни?— Да. Это какао... Джозефина отказалась от своего какао и оставила чашку на столе в холле. Нэнни было жалко выливать его — и она выпила какао сама.— Бедная Нэнни. Ей очень плохо?Голос Софии задрожал и сорвался:— О, Чарлз! Она умерла. Глава 24 Кошмарные события вновь захлестнули нас.Именно так я расценивал ситуацию, когда мы с Тавенером выезжали из Лондона. Это было как бы повторением нашей предыдущей поездки. Время от времени с губ Тавенера срывались проклятия. Что касается меня, то я тщетно пытался сосредоточиться и глупо твердил:— Так все-таки это не Бренда с Лоренсом. Не Бренда с Лоренсом…Был ли я до конца уверен, что это сделали они? Их виновность была бы большим облегчением. Как радостно было избавиться от необходимости думать о других, более зловещих возможностях…Они полюбили друг друга. Утешались надеждой, что осталось недолго ждать, когда старый супруг Бренды отойдет в мир иной… однако даже я сомневался в том, что они на самом деле желали его смерти. Мне почему-то казалось, что безнадежность несчастной любви и подавляемые желания устраивали их ничуть не меньше, а, может быть, даже и больше, чем повседневная супружеская жизнь. Бренда не производила впечатления страстной натуры. Она была слишком анемична, бездеятельна. Ей хотелось романтики. И, мне думалось, Лоренс тоже принадлежал к числу людей, которым больше удовольствия доставляют разочарования и смутные мечты о будущем, чем конкретное удовлетворение плотских желаний.Они попались в капкан и, охваченные ужасом, даже не попытались из него выбраться. Лоренс совершил немыслимую глупость, не уничтожив письма Бренды. Правда, Бренда, по-видимому, уничтожила его письма, потому что их не нашли. И уж наверняка это не Лоренс пристраивал кусок мрамора на верхней планке двери в кладовке. Все это сделал некто другой, и с лица его еще не сорвана маска.Мы подъехали к парадному входу. В холле находился незнакомый мне человек в гражданской одежде. Он поздоровался с Тавенером, и Тавенер отвел его в сторону.Я обратил внимание на багаж, сложенный в холле. Вещи были снабжены наклейками с адресом и готовы к отправке. Пока я рассматривал багаж, по лестнице спустилась Клеменси и вошла в холл через распахнутую дверь. На ней были то же самое красное платье с накинутым поверх него пальто из твида и красная фетровая шляпка.— Вы успели как раз вовремя, чтобы попрощаться, Чарльз, — сказала она.— Вы уезжаете?— Сегодня вечером мы уезжаем в Лондон. Наш самолет вылетает завтра рано утром.Она была спокойна и улыбалась, но во взгляде мне почудилась настороженность.— Вам, наверное, нельзя сейчас уезжать?— Это еще почему? — резко спросила она.— Но ведь еще одна смерть…— Смерть нянюшки не имеет к нам никакого отношения.— Возможно. Но все равно…— Почему вы сказали «возможно»? Это действительно не имеет к нам никакого отношения. Мы с Роджером были наверху, заканчивали упаковку багажа. И мы не спускались вниз ни разу, пока это какао стояло на столе в холле.— Чем вы можете это доказать?— Могу подтвердить это в отношении Роджера, а Роджер может подтвердить то же самое в отношении меня.— И, кроме этого, у вас нет никакого подтверждения вашего алиби? Не забудьте, что вы являетесь мужем и женой.— Вы просто невыносимы, Чарльз! — в гневе воскликнула она. — Мы с Роджером уезжаем…. чтобы начать независимую жизнь. Зачем, черт побери, нам могло бы понадобиться отравлять славную глупую старуху, которая никогда не причинила нам никакого зла?— Возможно, вы намеревались отравить не ее.— Еще менее вероятно, чтобы мы захотели отравить ребенка.— Это во многом зависит от того, что это за ребенок, не так ли?— Что вы хотите этим сказать?— Джозефина ведь не совсем обычный ребенок. Она многое знает об окружающих. Она…Я остановился на полуслове. Из двери, ведущей в гостиную, появилась Джозефина. Как всегда, она ела яблоко, и над его розовым округлым бочком ее глазенки сверкали каким-то омерзительным удовольствием.— А нянюшку отравили, — сообщила она. — Совсем так же, как и деда.Правда, ведь все ужасно интересно?— Это тебя ничуть не расстроило? — сурово спросил я. — Ты ведь ее любила?— Не особенно. Она вечно бранила меня то за одно, то за другое.Всегда суетилась.— Ты хоть кого-нибудь любишь, Джозефина? — спросила Клеменси.Джозефина перевела на нее тяжелый неприятный взгляд.— Люблю тетю Эдит, — заявила она. — Очень люблю. Могла бы любить Юстаса, только он по-свински ко мне относится, и ему совсем не интересно узнать, кто все это сделал.— Тебе лучше было бы прекратить свои расследования, Джозефина, — строго сказал я. — Это небезопасно.— Мне больше нечего расследовать, — заявила Джозефина. — Я уже все знаю.На минуту установилась тишина. Глаза Джозефины, мрачные и немигающие, уставились на Клеменси. Мне послышался какой-то звук, похожий на глубокий вздох. Я резко оглянулся. На лестнице, спустившись до середины, стояла Эдит де Хэвиленд… Но мне показалось, что это вздохнула не она. Звук, казалось, исходил из-за двери, через которую только что вошла Джозефина.Я быстро шагнул к двери и распахнул ее. Там никого не было.Тем не менее меня это сильно встревожило. Кто-то только что стоял за дверью и слышал слова Джозефины. Я вернулся к Джозефине и взял ее за руку.Она жевала яблоко, все еще не отводя пристального взгляда от Клеменси. Под этим упорством, как мне показалось, скрывалось некоторое злорадство.— Пойдем, Джозефина, — сказал я. — Нам с тобой надо поговорить.Джозефина, кажется, собиралась запротестовать, но мне было не до шуток. Я быстро повел упирающуюся девчонку в другую часть дома. Там была маленькая гостиная, которой обычно не пользовались и в которой, я надеялся, нам не помешают. Я привел Джозефину туда, плотно закрыл за собой дверь и заставил ее сесть на стул. Свой стул я поставил таким образом, чтобы сидеть лицом к ней.— Ну, Джозефина, — начал я, — давай поговорим начистоту. Что именно ты знаешь?— Много всего.— В этом я не сомневаюсь. Твоя головка наверняка битком набита нужной и ненужной информацией, которая, того и гляди, начнет переливаться через край. Но ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Разве не так?— Конечно, знаю. Я-то ведь не такая глупая.Я не разобрался, относился ли намек ко мне или же он был сделан в адрес полиции, но, не обратив на него внимания, я продолжал:— Ты Знаешь, кто именно подложил что-то в какао?Джозефина кивнула.— И тебе известно, кто отравил твоего деда?Джозефина опять кивнула.— И кто хотел разможжить тебе голову?Вновь последовал утвердительный кивок.— В таком случае ты обязана рассказать мне все, что тебе известно.Ты расскажешь мне все… сию же минуту.— Нет.— Придется. Все данные, которые ты собрала или раскопала, должны быть переданы полиции.— Я ничего не расскажу полицейским. Они глупые. Они подумали, что это сделала Бренда… или Лоренс. А я не такая глупая, как они. И я прекрасно знаю, что они этого не делали. Я с самого начала подозревала одного человека, а потом устроила что-то вроде проверки… и теперь знаю, что была права. Она торжествовала.Я молил небо послать мне терпения и начал снова.— Послушай, Джозефина, я понял, что ты чрезвычайно умная девочка…— Джозефина, казалось, была польщена. — Но едва ли тебе это принесет пользу, если тебя не будет в живых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23