Вероятно, мое присутствие здесь ему неприятно. Эдит де Хэвилэнд извинилась за своего воспитанника, объяснив, что это просто такая манера поведения. Она как-будто обеспокоена состоянием Филипа. Почему?Я принялся размышлять об отце Софии. Во всех отношениях он представляет собой прекрасный пример подавленной индивидуальности. Несчастный, терзающий ревностью ребенок. Он замкнулся в себе, нашел прибежище в мире книг и отдаленного исторического прошлого. Под маской хладнокровия и самообладания могут бушевать сильные страсти. Мотив денежной выгоды от смерти отца казался неубедительным — Филип Леонидис не стал бы убивать старика из-за денег. Но желание смерти отца может иметь глубокие психологические причины. Филип возвращается в дом обожаемого родителя, но вслед за ним сюда же переезжает и Роджер, лишившийся жилища в результате бомбежки. И вот Филип изо дня в день вынужден видеть предпочтение, оказываемое отцом своему любимому первенцу... Можно ли предположить, что измученный ревностью мозг нашел единственный путь к покою — через убийство старика? К тому же в этом случае подозрения падали бы на Роджера, который находился на грани банкротства и отчаянно нуждался в деньгах. Ничего не зная о разговоре Роджера с отцом и о решении последнего помочь сыну, разве не мог Филип надеяться — мотив брата покажется полиции достаточно серьезным? Насколько серьезно нарушено душевное равновесие Филипа, что это привела его к убийству?Я порезал подбородок и чертыхнулся.Чем я, собственно, занимаюсь? Пытаюсь повесить убийство на отца невесты? Очень мило с моей стороны! София позвала меня сюда вовсе не за этим.Или...Все-таки за этим? За просьбой Софии о помощи явно скрывалось нечто большее. Пока у нее есть какие-то смутные подозрения, касающиеся отца, она никогда не согласится выйти за меня замуж. А поскольку это все-таки София — ясноглазая, смелая и бескомпромиссная, — она хочет знать правду, потому что любая неопределенность всегда будет стоять непреодолимой преградой между нами. По сути дела девушка говорила мне: «Докажи, что мои дикие подозрения несправедливы, — либо докажи, что они справедливы. Я хочу знать правду, сколь бы страшна она ни была!»А может, Эдит де Хэвиленд знает — или предполагает, — что Филип виновен? Что она подразумевает под словами «это чувство граничит с идолопоклонством»?И почему Клеменси посмотрела на меня так странно, когда я спросил ее, кого она подозревает? И ответила: «Самыми очевидными подозреваемыми являются Бренда и Лоуренс».Все хотят, чтобы преступниками оказались Бренда и Лоуренс; все надеются на это, и никто по-настоящему не верит в виновность Бренды и Лоуренса...Но конечно, все могут и ошибаться. И в конце концов, преступниками действительно могут оказаться Бренда и Лоуренс.Или один Лоуренс — без Бренды...Это был бы лучший вариант из всех возможных.Я кончил промокать порезанный подбородок и спустился к завтраку, твердо решив побеседовать с Лоуренсом как можно скорей.Только после второй чашки кофе я осознал, что «кривой домишко» уже оказал свое влияние и на меня: я тоже хотел найти не верное решение вопроса, но то, которое устроило бы меня лучшим образом.После завтрака я прошел через холл и поднялся по лестнице. София сказала, что Лоуренса можно найти в классной комнате с Юстасом и Джозефиной.На верхней площадке перед дверью Бренды я нерешительно остановился. Должен ли я позвонить или постучать — или могу зайти без спроса? Я решил вести себя так, будто весь дом принадлежал Леонидисам, не выделяя из него личные апартаменты Бренды.Я открыл дверь и вошел. На половине Бренды было тихо и пустынно. Слева от меня находилась закрытая дверь в большую гостиную, а справа — две открытые двери; одна из них вела в спальню, другая же — в смежную со спальней ванную комнату. Это и была та самая ванная, где хранились лекарства Аристида Леонидиса.Осмотр этих помещений полиция уже закончила. Я воровато оглянулся и неслышно проскользнул в ванную. Теперь я понял насколько легко любому из домашних (или любому постороннему с улицы, если уж на то пошло!) подняться на второй этаж и проникнуть на половину Аристида никем не замеченным.Я осмотрелся. Это была роскошная ванная, облицованная сияющим кафелем. По одну руку от меня стояли разные электрические приборы: небольшая электрическая плитка с грилем, электрический чайник, тостер — словом, все, что может понадобиться камердинеру, обслуживающему старого джентльмена. На стене висел белый эмалированный шкафчик. Я открыл его. В шкафчике находились разные медицинские принадлежности: два медицинских стакана, глазная ванночка, пипетка и несколько пузырьков с этикетками; аспирин, борная кислота, йод, эластичные бинты и прочее. На отдельной полочке — пузырьки с инсулином, бутылочка медицинского спирта и две иглы для подкожного впрыскивания. На третьей полочке стояла бутылочка с таблетками, и здесь же, несомненно, прежде стоял и пузырек с глазными каплями. В шкафчике царили чистота и порядок: при надобности все необходимое очень легко мог найти любой — в том числе и убийца.Я мог бы спокойно поманипулировать пузырьками, потом неслышно выйти из ванной, спуститься вниз — и никто никогда не узнает, что я заходил сюда. Ничего нового во всех этих размышлениях не было, но просто я еще раз понял, насколько трудна стоящая перед полицией задача.Узнать правду можно только от самого преступника — или преступников. — Припугни их, — наставлял меня Тавернер. — Не давай им передохнуть.Дай им понять, что мы напали на след. Рано или поздно преступник перестанет вести себя естественно, начнет нервничать и осторожничать — и вот тогда мы и схватим его».Что ж, до сих пор преступник ничем себя не выдал.Я вышел из ванной. По-прежнему не встретив ни души, я пошел по коридору мимо столовой, расположенной слева, и затем мимо смежной с ванной комнатой спальни Бренды. Там делала уборку одна из горничных. Дверь столовой была закрыта. Откуда-то сверху слабо доносился голос Эдит де Хэвилэнд — старая леди разговаривала по телефону все с тем же торговцем рыбой. На третий этаж вела винтовая лестница. Я поднялся. Там находились спальня и гостиная тети Эдит, еще две ванные и комната Лоуренса Брауна. Оттуда короткий лестничный марш вел вниз, к просторному помещению, расположенному над половиной слуг, которое использовалось как классная комната.У двери классной комнаты я остановился. До меня долетел голос Лоуренса Брауна. Должно быть, страсть Джозефины к подслушиванию была заразна, потому что я без малейшего угрызения совести прислонился к косяку и навострил ухо.Шел урок истории, темой которого был период французской Директории.По мере того как я слушал, глаза мои удивленно расширялись: Лоуренс Браун оказался великолепным преподавателем. Непонятно, почему это меня так удивило. В конце концов, Аристид Леонидис прекрасно разбирался в людях. Несмотря на свою мышиную внешность, Лоуренс обладал редким даром пробуждать энтузиазм и воображение в своих учебниках. Драма термидора, гонения сторонников Робеспьера, величие Бараса, коварство Фуше, полуголодная жизнь молодого офицера Наполеона — все казалось живым и достоверным в изложении учителя.Вдруг Лоуренс прервал повествование и предложил Юстасу и Джозефине поставить себя на место сначала одного, потом другого героя исторической драмы. От Джозефины, голос которой звучал как-то насморочно, учитель не добился внятного ответа, но Юстас отвечал умно и рассудительно, демонстрируя острое историческое чутье, несомненно унаследованное им от отца. И в голосе мальчика не слышалось обычной мрачности.Потом раздался скрип отодвигаемых стульев. Я рванул к лестнице, прыгнул на несколько ступенек вверх — и когда дверь классной комнаты распахнулась, я мирно спускался по лестнице в коридорчик.Из классной комнаты вышли Джозефина и Юстас.— Привет, — сказал я.Юстас удивленно взглянул на меня и удивленно спросил:— Вам что-то здесь надо?Джозефина, не проявив никакого интереса к моему появлению, проскользнула мимо меня.— Я просто хотел взглянуть на классную комнату, — довольно неубедительно ответил я.— Вы же видели ее. Просто комната для малышни. Раньше здесь была детская, и тут до сих пор полно игрушек.Он придержал дверь, пропуская меня. Лоуренс Браун стоял у стола. Подняв на меня глаза, он вспыхнул, пробормотал что-то невразумительное в ответ на мое приветствие и торопливо вышел.— Вы его напугали, — заметил Юстас. — Его очень легко напугать.— Ты любишь его, Юстас?— О! С ним все в порядке. Конечно, он страшный осел.— Но хороший преподаватель? — Да, с ним довольно интересно. Он страшно образованный и умеет посмотреть на вещи с самой неожиданной стороны. Я, например, никогда не знал, что Генрих Восьмой писал стихи — Анне Болейн, само собой разумеется, — и премилые стихи, между прочим. Некоторое время мы с мальчиком оживленно обсуждали «Сказание о Древнем Мореходе», произведения Чосера, политическую подоплеку крестовых походов, средневековое понимание смысла жизни, а также удивительный, с точки зрения Юстаса, факт отмены Кромвелем рождественских праздников. За вечной раздражительностью и дурными манерами юного Леонидиса скрывался, как я понял, любознательный и живой ум.Для меня стала очевидной и причина ожесточенности мальчика: болезнь являлась для него не только тяжелым физическим испытанием, но и крушением всех надежд, трагедией, разыгравшейся в тот момент, когда он всем существом радовался жизни.— На следующий семестр я бы уже перешел в одиннадцатый класс. Довольно фигово постоянно торчать дома и делать уроки с такой малявкой, как Джозефина. Ей же всего двенадцать.— Да, но вы же занимаетесь по разным программам, правда?— Конечно, она еще не проходит высшую математику и латынь. Но кому охота делить учителя с девчонкой?Я попытался успокоить его уязвленное мужское самолюбие, заметив, что Джозефина — не по годам развитой ребенок.— Вы полагаете? Я считаю ее ужасно глупой. Она свихнулась на этой детективной белиберде — бродит по дому, сует всюду свой нос, чиркает что-то в черном блокнотике и притворяется, будто очень много знает. Просто маленькая глупая девчонка, — презрительно сказал Юстас. — И кроме того, — добавил он, — девчонки не могут быть настоящими сыщиками. Я ей уже говорил это. Думаю, мама совершенно права, и чем скорей Джо отправят в Швейцарию, тем лучше.— Ты не будешь скучать по ней?— Скучать по этой малявке? — высокомерно удивился Юстас. — Конечно, буду. Бог мой, наш дом — это просто что-то невообразимое! Мать постоянно носится в Лондон и заставляет посредственных сценаристов переписывать для нее посредственные сценарии, и постоянно поднимает страшный шум по ничтожнейшим поводам. А отец сидит запершись в кабинете со своими книгами и зачастую даже не слышит, как к нему обращаются. Почему мне достались такие странные родители? Дядя Роджер всегда так доброжелателен и участлив, что иногда просто с души воротит. С тетей Клеменси все в порядке: она, по крайней мере, никому не докучает своим присутствием, но иногда производит впечатление не вполне нормальной. Тетя Эдит — тоже ничего, но она слишком стара. С приездом Софии в доме стало немного повеселей, хотя сестрица временами бывает чересчур резка. Но согласитесь все-таки, странная семейка? Когда бабушка по возрасту годится тебе в тети или в старшие сестры, чувствуешь себя по-идиотски.Отчасти я мог понять мальчика, потому что смутно помнил и собственную сверхчувствительность в этом возрасте, свой ужас и стыд при мысли о том, что я или мои родственники можем показаться смешными и непохожими на окружающих людей.— А дедушка? — спросил я. — Ты любил его?Странное выражение скользнуло по лицу Юстаса.— Дедушка, — сказал он, — был абсолютно антисоциальным элементом!— В каком смысле?— Он думал только о своей выгоде. Лоуренс утверждает, это в корне неправильная позиция. И дедушка был очень большим индивидуалистом. Такие черты должны отмирать со временем, как вы считаете?— Что ж, — довольно резко сказал я, — он, собственно, и умер.— Не такая уж это трагедия, — заметил Юстас. — Не хочу показаться жестоким, но по-моему, в этом возрасте уже нельзя по-настоящему радоваться жизни.— И твой дед уже не радовался?— Естественно, нет. И в любом случае он умер вовремя. Он...Юстас смолк, увидев входящего в классную комнату Лоуренса.Мистер Браун принялся рыться в книгах на столе, но мне показалось, краешком глаза он наблюдает за мной.Наконец молодой человек взглянул на наручные часы и сказал:— Пожалуйста, будь здесь ровно в одиннадцать, Юстас. Мы очень много пропустили за последние несколько дней.— О кей, сэр.Юстас неторопливо направился к двери и вышел, что-то насвистывая. Лоуренс Браун метнул еще один настороженный взгляд в мою сторону и нервно облизал губы. Я был уверен — он вернулся в классную комнату с единственной целью поговорить со мной.Наконец после нескольких бессмысленных манипуляций, долженствующих изображать поиски нужной ему книги, Лоуренс заговорил:— Э-э... И насколько же они продвинулись в следствии?— Они?— Полицейские.Его ноздри задрожали. Мышь в ловушке, подумалось мне. Настоящая мышь в ловушке.— Они не поверяют мне свои секреты, — ответил я. — О! Мне показалось, помощник комиссара — ваш отец.— Так оно и есть, — подтвердил я. — Но естественно, он не разглашает служебной тайны.Я говорил намеренно напыщенным тоном.— Значит, вы не знаете, как... Что... Если... — его голос сорвался. — Они никого не собираются арестовывать?— Насколько мне известно, пока нет. Но повторяю, я не в курсе дела. «Напугай их», — говорил мне инспектор Тавернер. Что ж, Лоуренс Браун был явно напуган.Он, страшно нервничал, зачастил:— Вы не представляете себе, что это такое.. Это напряжение... Не знаешь, как... Я имею в виду, они просто приходят и уходят... Задают дурацкие вопросы, как будто не имеющие никакого отношения к делу...Молодой человек резко смолк. Я ждал. Он хочет поговорить — что ж, пусть говорит.— Вы здесь были в тот день, когда главный инспектор сделал то чудовищное предположение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23