– Минуточку, – говорит Андрес, – что ты тут толкуешь о народе и о семье, – или семья это не народ, или население предместья, состоящее из семей, это не народ, что за белиберда, че.
– Ты что, не понимаешь, – говорит Маркос, – что я пытаюсь приемом ташизма, сиречь пятнизма, набросать мгновенную картину атмосферы в кинотеатрах «Камбронн», например, или «Сен-Ламбер», этих залов, провонявших полувеком лука-порея и потной одежды, этих святилищ, где Брижит Бардо снимает трусики, дабы зал видел как раз то, что разрешено статьей 465 на промежуток времени, указанный в статье 467, и – знай – всякое сопротивление, коль оно хочет сделать нечто полезное, должно начинать с базиса, в мае это была улица, или Сорбонна, или заводы Рено, но теперь товарищи поняли, что надо сопротивляться так, как человек, вдруг покидающий ринг между четвертым и пятым раундами, что повергает соперника в растерянность, говорит хроникер. Предположим, что мое описание до тебя дошло, хотя на самом деле оно было излишним, просто неким способом подвести тебя к порогу озарения, и вот, именно тогда, когда Брижит начинает превращать экран в один из звездных часов человечества, вернее – в два, и каких два, че, тут уж нечего спорить и нечего сопротивляться, но, к сожалению, надо пользоваться этим состоянием упоения, экстаза – ты меня понимаешь, дабы антиклимактерическое воздействие было более эффективным, и именно в этот момент Патрисио встает и издает ужасающий вой, который длится, и длится, и длится и – что случилось, свет, в зале сумасшедший, позовите полицию, это эпилептик, он в двенадцатом ряду, иностранец, наверняка негр, где он, думаю, что это вон тот, но, кажется, он опять сел, да разве не видите у него курчавые волосы, это алжирец и эй вы, почему вы кричите?
– Я? – сказал Патрисио.
– Да, вы, – сказала капельдинерша, опуская фонарик, так как сидящая подальше публика уже блуждает в межреберных пространствах обнаженной и ничуть не смущенной происходящим Бардо, а зрителей поблизости от места происшествия и его виновника обуревает вполне понятное замешательство – то ли продолжать протест против возмутительного поведения этого чужестранца, то ли стараться не упустить ни сантиметра полусдвинутых шелковистых бедер в постели шикарного отеля в роще Рамбуйе, куда некий Томас увлек Брижит с целью ею овладеть перед часом гастрономических утех, всегда предусмотренных в этом жанре похождений богачей, по каковым причинам луч фонарика капельдинерши начинает ползать по всем зрителям, уже не говоря о Патрисио, и капельдинерша опускает его как можно ниже, и луч света упирается в оттопыренную ширинку Патрисио, который, по-видимому, считает это вполне естественным, неким доказательством того, что
– Это со мной иногда случается, – сказал Патрисио.
– Что значит «случается»?

ШШ!
– Я хочу сказать, что я не могу сдержаться, что-то на меня находит и тогда,

(ah ma ch?rie ma ch?rie ! )
– Тогда, будьте любезны, выйдите из зала.

ШШШШШШШ!!!
– Ах, черт, – сказала капельдинерша, – сперва меня зовут, а теперь не дают слова вымолвить, нет, так дело не пойдет, нет, что они себе думают, только этого не хватало

(J'ai faim, Thomas )
– Это почему ж я должен выходить из зала? – сказал Патрисио очень тихо и никому не мешая, кроме капельдинерши, но она-то стервенеет в судорожно геометрической прогрессии. – Это, знаете, как икотка, только еще сильнее.

– LA PAIX!
– A POIL!
– Икотка? – прорычала капельдинерша, выключая фонарик. – Погодите, вот вызову полицию, мы еще посмотрим, что это за икотка, зa alors .

ШШШШ!
– Делайте что хотите, – сказал Патрисио всссетак-жешшшшепотом, – я не виноват, у меня есть справка.
Упоминание о справке, как всегда во Франции, возымело действие, и луч света заскользил по проходу именно тогда, когда подошло к тому, что все хотели бы увидеть, но, как говорил один бродяга своему другу, только, мол, они начинают трахаться, как эти сукины дети выключают свет, но ты же успел увидеть, что у него гол
овой качает Лонштейн, не слишком интересующийся рассказом, но Маркос улыбается с хитрой миной и говорит aspetta, ragazzo , это еще не все, потому как в третьем ряду балкона обнаруживают Сусану, которая участвовала в беспорядках в Сорбонне и имеет еще другие отличия, и если ее не выселили из Парижа, то лишь потому, что поведение у нее весьма блл агонравное, но все объяснения бесполезны, ибо в этот момент Томас, а он вовсе не такой распутник, каким казался, решил жениться на Брижит, которая теперь летит над Андами в одном из тех «Боингов», которые гак и плывут на тебя а вокруг него голубое небо и внутри льется виски за милую душу и господа в первом классе в разгар обеда приготовленного у Максима, не уверен, что ты знаешь, кто это, пока наконец Сусана – как раз когда Томас во мраке ночи является в отель и кажется в верхнем правом углу уже мелькают искорки, обычно предшествующие слову «Конец», если только это не предпоследняя катушка но зачем нужны искорки в последней если киномеханик уже надел пиджак и закурил «Голуаз» и рука у него уже на выключателях и как раз тогда
– Я знаю, – говорит Андрес, – опять вой.
– А он у нас догадливый, – доверительно говорит Маркос Лонштейну. – На лету все схватывает, наш портеньо.
– Но какой смысл, объясни на милость, устраивать скандал в условиях, скажем, столь узкого круга, ведь в партере стандартного кинотеатра около четырехсот мест, что для сравнения с населением Франции надо соотнести примерно с пятьюдесятью девятью миллионами.
– Тебя, я вижу, нисколько не интересует судьба Сусаны, – говорит Маркос.
– Не больше, чем прошлогодний снег. Если хочешь знать, я уверен, что у этой девушки больше храбрости, чем у ее супруга Патрисио, за битого двух небитых дают.
– А ей пришлось провести два часа в комиссариате, – говорит Маркос. – Конечно, сделать ей ничего не могли, ведь вся публика разошлась, едва Брижит удалось настоять и– своем и Томас оказался в решающем инфайтинге, в общем, все потопали вон, осталась только капельдинерша, железная тетка, потом она в комиссариате, кажется, обозвала. полицейских рогоносцам и за то, что не сразу взяли у нее заявление, а ее Фернану вставать в полседьмого, чтобы идти на завод, и кто же ем; приготовит кофе с молоком, скажете на милость.
– Она была из народа, – говорит Андрес. – Полицейские не заслужили, чтобы их отругали, и Сусана, по сути дела, тоже получила свое. Но теперь я всерьез хочу узнать, какой толк от этого воя, потому что из твоего рассказа можно заключить
ничего, действительно ничего, но, видишь ли, ничего плюс еще раз ничего не дает ничего, но иногда дает чуточку чего-то, как говорится, «всего ничего», но все же кусочек чего-то, и заметь, если операция проведена толково, никакой жандарм и никакой судья не может придраться, вторая проба была в кинотеатре «Сельтик» и гораздо более усовершенствованная, то есть сам Маркос и некий Гомес – панамец и филателист – испустили вой, не вставая с мест, Маркос в разгар рекламы, как раз между NUTS и КУНЦ, а Гомес – в той части фильма, где Биби Андерсон ложится ничком на постель с черными простынями и из разных концов кинозала слышится как бы рычанье, посещают его главным образом студенты-стипендиаты, и вот наши, не двигаясь с мест, издали вой, и что тут с ними сделаешь, правда, какой-то тип попытался ударить Гомеса, хотя потом извинился, сказал, что просто хотел прервать у него приступ пощечинами с обеих сторон, что рекомендуют учебники психиатрии, когда приступ острый и психически больной засунул себе в рот осколки стекла, дабы самому себя наказать и заодно запятнать репутацию доктора. Нет, ничего серьезного им пришить невозможно, че, особенно когда Маркос после воя сидел совершенно спокойно, и многие дамы – которые сперва покраснели, чтобы затем, почти мгновенно, обрести дополняющий цвет, предвестье наихудших бурь, – в конце концов, после внутрисемейного перешептыванья, пришли к согласному выводу, что бедный парень, видимо, страдает от
хотя в случае с Гомесом уже никто не попался на удочку и была попытка его департеризации и вышвыриванья на улицу, но уберег мрак, а также, наконец обнажившаяся, Биби Андерсон – если у тебя выдурили восемь франков за то, чтобы поглядеть, ты же это не упустишь из-за какого-то чокнутого, разве что
– История в Опере была прикрытием, – сказал Маркос.
– Ах, в Опере, – сказал я, настроившись ничему не
удивляться.
– Как раз в момент, когда появляется лебедь, не знаю, видел ли ты эту оперу, – пояснил Маркос. – Опера Вагнера.
– Это незаконно, – сказал Лонштейн. – Свернуть шею лебедю, когда у нас хватает хлопот с Утенком Дональдом, вы просто перепутали птиц, че.
Так они и продолжали, было много шума и воя, пока не пришло сообщение, что в последние две недели уже не было возможности повторять номер по тактическим соображениям, – пошли толки прямо на улице, народ отправлялся в кино с намерением разбить башку всякому, кто хоть зевнет, люди, знаете ли, платят налоги и терпеть такое, уж извините.
– Это уже успех, че, – сказал Маркос. – Зачем продолжать действия в храмах седьмого искусства, когда имеются автобусы и кафе. В кафе, правда, не очень эффективно – во-первых, там все не говорят, а кричат, и уровень децибелов очень высокий, а во-вторых, невесть почему, народ меньше злится, когда ему мешают потреблять пиво или чинзано, чем кинокартину, – тут требуется исследование. Но зато на

– У меня осталось еще три могильных цветка, – пригрозил Лонштейн. – Один из желтой бумаги и другой белый, но, клянусь, на них такие пятна, как будто
любой линии, скажем, автобуса номер 94, который хвалится более-менее буржуазной клиентурой, там Люсьен Верней, истинный специалист, он уже обучил своей технике Патрисио, Сусану и других, которые действуют почти во всех концах Парижа. Раздается звонок перед остановкой, все весьма корректно (уж не говоря о том, что ты хорошо одет и под мышкой у тебя книга или портфель, дабы подчеркнуть облик интеллектуала), и когда этот мастодонт тормозит у самой кромки тротуара, Люсьен Верней подходит к водителю и протягивает ему руку. Ледяной взгляд водителя (бывают варианты), выражение лица, переводимое как

Какого черта
Эй
Псих или просто идиот
Можешь сунуть свою руку себе в
но Люсьен Верней выдает почти пасторальную улыбку, нечто вроде манной кашки для пай-мальчика, невозможно устоять перед столь невинной улыбкой и протянутой рукой в ожидании, что честный водитель, чье лицо приобретает цвет (по выбору) пурпурный / зеленый / черный / стеклянный / и тогда
– Я желаю вас поблагодарить за приятную поездку, – говорит Люсьен Верней. Ответы воспроизводить не стоит, вдобавок Маркос не утруждает себя их перечнем. Люсьен Верней: «Вы управляете автобусом с таким чувством ответственности, каковое в наши дни выказывают далеко не все водители». Или: «Я не могу покинуть автобус, не выразив вам свою благодарность». Или: «Я никогда не позволил бы себе завершить поездку, не выразив во всеуслышание удовольствие, полученное от нее, которое прошу вас передать администрации». Варианты на этом этапе: 1) Прекращение контакта, вставанье с места, катапультический толчок по направлению к тротуару; 2) Пена на губах; 3) Смертельная бледность и тетанические судороги туловища и конечностей. Подварианты в environnement (особенно у старух и у господ с розетками ордена Почетного легиона): надо вызвать полицию / Исчезло уважение к (под-под-под варианты:…религии) / Вот нынешняя молодежь, куда мы катимся / Из-за него мы опоздаем на службу (многочисленные инфраварианты) /. Ругательства и угрозы. На шум выходит из своей стеклянной клетки постовой и направляется к автобусу точно тогда, когда Люсьен Верней, у которого не глаза, а хронометр, весьма учтиво в последний раз приветствует водителя ваш покорный слуга и спускается по двум ступенькам, за пределами коих начинается территория, на которую ни один постовой не ступит ради какой-то взбучки, ибо в его обязанности и т. д.

* * *
– Превосходно, – говорю я Маркосу, – но вот позавчера в Лилле один юноша сжег себя заживо в знак протеста против положения во Франции, и это второе самосожжение в стране, не говоря о других, тебе известных по телеграммам из-за границы. Не кажется ли тебе, что рядом с такими делами
– Конечно, кажется, – говорит Маркос, – но только, как сказано в японском гимне, капля по капле образуются моря, и из песчинок вырастает скала, поросшая мхом, или что-то вроде этого. Был один Ян Палах, а сейчас есть все чешские студенты, и они не дремлют, уж не говоря о многих буддийских монахах. Как легко ты отвергаешь доброе, пусть маленькое, дело! В общем, погоди, сейчас я тебе опишу другую форму сопротивления, которая не далее как вчера наделала шума в ресторане «Важенанд», и она будет повторена на будущей неделе во многих других ресторанах, насколько у нас хватит монет, потому что это ужас, сколько стоит жратва в подобных заведениях. Однажды Гомес пошел со мной туда в час дня, когда там самые толстосумы да пижоны с чековыми книжками, ты же видел эту царящую там обстановку art nouveau и чуток отдающую нафталином атмосферу, которая придает особую престижность. Заказали мы лук-порей в уксусе и бифштекс с перцем, красное вино и минеральную воду – меню, сам понимаешь, вполне солидное и достойное. Едва нам подали лук, как Гомес встал и принялся есть стоя, одну луковку за другой, разговаривая со мной как ни в чем не бывало. Статистика взглядов: восемьдесят процентов негодующих, десять процентов досадливых, три процента забавляющихся, еще три процента невозмутимых, четыре процента заинтересованных (что там: геморрой, спинная сухотка или, чего доброго, сумасшествие?). Официант спешит с другим стулом, Гомес ему, спасибо, не надо, я всегда ем так. Но, мсье, вам же неудобно. Напротив, в высшей степени удобно, больше ощущается действие закона тяжести, луковица опускается в желудок, как пуля, это полезно для двенадцатиперстной. Вы надо мной смеетесь. Ни в коем случае, это вы меня беспокоите, не сомневаюсь, что с благими намерениями, однако это факт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46