https://wodolei.ru/catalog/shtorky/steklyannye/
Надо подождать, сказал Пиллоден, пока что всего три выстрела, это ерунда, мне надо, чтобы каша заварилась покруче, таков приказ сверху. И Люсьен Верней тоже – в тот миг, когда дверь открылась, угодил точно в грудь, и муравьекрат уже на полу, вроде коврика для двух муравьишек, которые протопали по нему, и это было последнее в мире сем для него и для них, ибо Люсьен Верней бац-бац, и второй муравьишка, падая, бац-бац, и Люсьен Верней медленно опустился, пока Маркос и Эредиа почти одновременно бац-бац, Эредиа и Маркос закрыли дверь и смотрят на Люсьена Вернея на полу, чертова дверь, сказал Люсьен Верней, придвиньте к ней шкаф, Моника что-то ищет, да это пустяк, займись другими, кровь струится по пальцам Моники, когда Андрес и Сусана помогают ей поднять Люсьена и уложить его на диван, Гладис с платком, бесполезно, всхлип, два выстрела подряд в окно, выходящее на север, Эредиа, пригнувшись, бац-бац-бац-бац, и в тот же миг из-за стволов кедров обитатели окрестностей Эгиона, и великой Гелики, и всего того побережья, во главе с Муравьищем, облаченным в блестящие медные доспехи и тоже отважным, делают одновременный rush через окно, Патрисио сбивает первого, муравьишку с плешивым черепом, тут неудержимый прорыв в дверь, схватка вплотную Маркоса с самим Муравьищем, слишком тесный infighting , чтобы стрелять, а меж тем Гомес с порожним магазином ищет пробел, чтобы ударить прикладом, и Андрес встревает между Маркосом и Муравьищем, чтобы получить от последнего из поименованных удар прямо по лицу, который практически низвел его до состояния простейших, в саду сирена и свистки, Ихинио с пистолетом в руке пятится, говоря Маркосу: выдай мне его сейчас же, не то пристрелю, и Маркос, видя свой собственный пистолет в руках муравьекрата за спиной Ихинио, все понял, замер и расслабился, словно засыпая перед дверью, в которую валом валят муравьи, и, не спеша засунув руки в карманы, говорит, входите, ищите его, коль посмеете, и видит, как пистолет Ихинио поднимается вровень с глазами, и думает, останется ли Людмила там наверху до прихода полиции или, как всегда безоглядная, ринется сюда, в самое пекло, полечка, тут пауза, как в застопорившемся фильме, не стреляйте в него, дон Ихинио, они вас видят, выстрел, фары в саду, и граната со слезоточивым газом, вовсе не нужная, взрывается у ног Патрисио, всем руки вверх. Нет, невозможно продолжать, держа в уме знаменитые описания, подумал мой друг на середине лестницы, это неправда, этого не было, во всяком случае, так это не происходило и не происходит, слишком легко опираться на авторитет классиков, к чему пытаться рассказать о том, что произошло невозможное, рассказать невозможное о том, что еще происходит, и он не мог не подумать, что эта задержка в фильме, которая с секунды на секунду вызовет свист в зале, эта пауза трех армий перед финалом, возможно, есть его собственная пауза на лестнице, явная его неспособность к синхронности и даже к последовательности, когда действие движется слишком быстро, например, узел Маркос – Муравьище – Гомес – Андрес, где там «раньше» и где «сейчас», Ихинио пятится с пистолетом в руке, говоря Маркосу, выдай мне его сейчас же, не то пристрелю, и тут же Сусана, диагональная тень Сусаны, скользящая к Патрисио, окутанному дымом от гранаты, хватающая его за плечи, надо же на ком-то остановиться, может, на Люсьене Вернее, лежащем на диване, и Монике, бинтующей ему плечо (но как среди этой пальбы, в почти неощутимом пробеле появился бинт, который на самом деле полотенце, хотя это все равно?). Ах нет, черт побери, подумал мой друг на середине лестницы, это не может происходить так, и здесь, и в эту ночь, и в этой стране, и с этими людьми; это конец, че. А Оскар, куда подевались Оскар и Гладис? Рослый, энергичный, чуть ли не улыбающийся французский комиссар в дверях, и почему бы ему не улыбаться под защитой двух пулеметов, всем не двигаться, бесценный момент для Андреса, чтобы укрыться там, где еще оставался мрак, ибо лучи прожекторов сновали во все стороны, и, проскользнув мимо моего друга, который так и застрял на середине лестницы полусидя, полулежа, Андрес чуть ли не перешагнул через него, стремясь к лестничной площадке, откуда Людмила, выполнив свою миссию, устремлялась вниз; он перехватил ее на бегу и подвел к окну, не двигайся, Людлюд, нет смысла, подождем, пока они сами за нами придут. Маркос, сказала Людмила. Он там, сказал Андрес, более точно о его местонахождении и состоянии ничего не могу сообщить. Пусти меня вниз, я хочу увидеть Маркоса. Подожди, Люд. Пусти меня вниз, пусти меня вниз, но в этот момент лучше было не пускать ее, держать ее вот так, в объятиях, пусть вырывается и кричит, я сам не был уверен в том, что увидит Людмила у подножия лестницы в этой сумятице, в слепящих лучах прожекторов, в толпе полицейских, заполнивших нижний этаж и уже поднимающихся, натыкаясь на моего друга на середине лестницы, вот видишь, Люд, они избавили нас от излишнего труда, их любезность всем известна, теперь да, дорогая моя, теперь-то нам придется сойти вниз.
МИССИИ ВОЕННОЙ ПОМОЩИ США
При случае Андрес согласился бы, что все события до и после вторжения муравьев в шале смешивались в полной сумятице – не столько из-за присущей подобным ситуациям неразберихи, но скорее потому, что ему, наблюдателю, малоподготовленному для такой задачи, пришлось теперь вдобавок разбираться в материалах моего друга, в том, что вышеупомянутый тип называл картотекой, но в чем, по сути, было все что угодно – от горелых спичек до плагиата из «Илиады» и сумбурных бесед при свете вонючего огарка, – поди найди кончик нити, чтобы распутать этот клубок. Люди вроде Гомеса или Эредиа, они-то взялись бы за дело круто, о чем свидетельствовал тот факт, что они победоносно и самодовольно переглядывались там, где находились, а об этом ни Андрес, ни Лонштейн понятия не имели, да и не интересовались, итак, они переглядывались, и Эредиа передавал свою сигарету Гомесу, который, жадно пососав, возвращал ее, оба лежали навзничь на цементном полу, деля поровну единственную сигарету, под грязным окошком, в котором занималась заря и чернел весь в паутине железный крест, под конец мы таки здорово им всыпали, сказал Гомес между двумя затяжками, и Эредиа чуточку согнулся, словно что-то у него заболело, и тронул пальцами плечо друга, ясное дело, всыпали, большая Буча была, старик. Только подумать, что они хотели сами его убить, сказал Гомес с веселым недоумением, да, тут бы они нас здорово подставили. Внешняя сторона событий, сказал Эредиа, попробуй потом объясни в Гватемале или в Аргентине, что это не мы сделали, что мы сдержали слово. А где-то в другом месте другие вспоминали физиономию Гада, когда он вышел из клозета и бросился в объятия Муравьища, спасибо, брат, спасибо, меж тем как комиссар Пиллоден смотрел на них со скрытой насмешкой, ну как же, дон Гуальберто, а не ворвались мы раньше потому, что эти изверги были способны хладнокровно вас пристрелить, рукопожатия и объятия, и Муравьище глядит поверх плеча Гада, удостоверяясь, что муравьишка бросил на пол пистолет Маркоса, вовсе ни к чему, чтобы Гад это заметил, но где там, он так взволнован, а Пиллоден тем временем поднимает пистолет, надеясь на отпечатки пальцев и улыбаясь с видом превосходства, все обернулось наилучшим образом и, во всяком случае, подумал Муравьище, а он смотрел на вещи реально, хотя мы не смогли исполнить приказ, наверху все равно будут довольны, это называется разорить гнездо сволочей, дон Гуальберто, больше они не будут пакостить в наших краях. Это было ясно также Гомесу и Эредиа, но они молча продолжали курить, глядя, как светает, представляя себе латиноамериканские сообщения, да, старик, большая Буча была, и это важно, только это и важно, пока не грянет следующая. Конечно, сказал Эредиа, Маркос думал бы так же, правда ведь.
* * *
Можно было подумать, что бирюзовый пингвин принес им удачу, ни Гладис, ни Оскар не сумели бы объяснить, почему они так много думают о бирюзовом пингвине и почти не вспоминают о королевских броненосцах, в конце концов, ведь неизвестно, кто из них был талисманом, но они все время вспоминали пингвина и любили его издали, на высоте шести тысяч метров между Дакаром и Рио, любили и вспоминали, беспокоясь, что с ним стало, и возлагали надежду на милосердные зоопарки, на дам-благотворительниц с бассейнами и кучами хека, на какой-нибудь международный цирк, который будет показывать пингвина за плату, обо всем этом говорилось походя, чтобы не слишком тревожиться из-за подозрительного метиса, сидевшего с краю, уж такой он любезный, этот метис, угадывает на лету желания Гладис, услужливо протягивает Оскару блок сигарет, чтобы тот взял пачку скрасить скучный перелет. Вот увидишь, кобылка, не успеем очутиться на родной земле, как манеры вмиг изменятся. Ба, сказала Гладис, у меня сестра замужем за судьей. Судьи женятся? удивился Оскар. Он может нам пригодиться, ты согласен? Конечно, сказал Оскар, проблема в том, чтобы твоя сестра ему внушила, насколько выгоднее экспортировать пингвинов в Европу. В общем, надо же о чем-то говорить, сказала Гладис, время так тянется, когда не работаешь, мне прямо завидно смотреть на этих девочек с подносами. Мне тоже, сказал Оскар, особенно на ту рыжую, она создана для того, о чем говорил Сехас. Что говорил Сехас? Ответ был раскритикован. И оставалось еще два часа до Рио и четыре до Буэнос-Айреса, давайте попросим еще по порции виски, сказал метис-соотечественник, скоро покажут цветной фильм. Надеюсь, приключенческий, сказал Оскар. Уж непременно, сказал соотечественник, морские пехотинцы убивают коммунистов или вроде того, старый крутой Джон Уэйн.
* * *
– Естественно, он их не называет, между прочим, потому, что не знает, где они, – завопил раввинчик, глядя на меня, будто я был виноват в этой мешанине. – Столько всяческих приготовлений, морочат тебе голову кличками (псевдонимами), шифрами, собраниями в три часа ночи, и потом вдруг все рассыпается, как крупа.
– И чего ты попусту треплешься, – сказал Андрес, выкладывая бумажки одну за другой, соединяя их, раскладывая в обратном порядке, снова соединяя, отбрасывая одни и хватая другие, располагая их последовательно, соединяя, пожимая плечами, признавая в душе, что Лонштейн прав и что никакое расположение не дает путеводной нити, – треплешься попусту, потому как ты жалкий западный человек и не можешь без указательных стрелок.
– Да ты и впрямь считаешь себя наследником, – прорычал раввинчик, – все новообращенные одинаковы, отныне и до конца дней моих ты будешь меня изводить своим новоиспеченным фанатизмом.
– Брось, старик, – сказал Андрес, выкладывая ряд карточек, показавшийся ему чуть менее сумбурным, чем другие, – но только, понимаешь ли, так сложилась игра, с ними происходило что-то, а со мной происходило что-то другое, никак с тем не связанное, например, муха, но в финале, знаешь, случилась некая конвергенция, уж назовем это так, ибо, по мнению некоторых, именно я занес им паршу в стадо.
– Чепуха, – сказал Лонштейн, – Патрисио потом узнал, что муравьерожи были там задолго до твоего прихода, единственно, завидев тебя, они решили, что ждать нет смысла, наверняка их обозлило, что ты шествовал так спокойно, будто шел пить чай с пирожными.
– Какое это имеет значение, – сказал я, – какое значение имеет все это после того, что произошло.
– Подозреваю, друже, что для тебя это имеет слишком большое значение. Иначе непонятно, откуда вдруг такая страсть к компиляции.
– Думаю, что из-за Мануэля, братец.
– И какое же отношение имеет к этому Мануэль?
– Огромное, старик. Похоже, будто мы зря тратим время на эту груду бумажек, но что-то мне говорит, что их надо сохранить для Мануэля. Ты ворчишь, видя, что я занимаюсь чем-то, в чем ты не участвовал, и тебе это обидно, но я тебя не виню, ведь и я в таком же или почти таком положении, а еще тебя раздражает мерзкое чувство, будто что-то реальное, живое рассыпается в твоих пальцах, как изъеденная тлёй булочка. У меня такое же, и, однако, я это доведу до конца, хотя бы ради того, чтобы пойти к Сусане и отдать ей то, что годится для ее альбома.
– Ага, ты, видно, полагаешь, что эти листки тоже подходят, в смеси с полсотней вырезок и липучек.
– Да, старик. Вот, к примеру, что хранил мой друг в кармане пиджака, а ведь о Ролане или, скажем, о Гомесе мы не можем оставить Мануэлю никаких сведений. В конце-то концов, он, когда вырастет, о них и не вспомнит, зато тут есть про них все, пусть в другом виде, и мы должны это включить в книгу Мануэля.
На пресс-конференции Форума по правам человека
Свидетельства политзаключенных, сообщающих о применении пыток.
В свидетельствах, зачитанных на пресс-конференции, а также имеющихся в письменном виде, заключенные рассказывают о пытках, которым их подвергали. Почти во всех сообщениях идет речь об электрической пикане, ударах кулаками и твердыми предметами, о психологическом давлении и т. д.
Ниже приводится изложение этих свидетельств:
Норма Элиса Гарельи. Арестована 15 сентября 1971 года в Росарио. Представила свое свидетельство в письменном виде, и оно было зачитано ее родственником. Следует заметить, что, хотя министр внутренних дел доктор Мор Роиг недавно объявил о ее освобождении, сеньора Гарельи все еще находится в тюрьме.
Темой сообщений ветеранов войны во Вьетнаме североамериканскому адвокату Марку Лейну было то, как они усваивали преподанные им уроки. В Швеции, где, дезертировав, многие из них нашли приют, но также в Соединенных штатах, где они снова живут как полноправные граждане, 32 бывших солдата дали записанные на магнитофоне показания о жестокостях, которые они видели во Вьетнаме или в которых принимали участие. Лейн, автор выдающегося исследования об ошибках в ведении следствия по делу о покушении на Джона Фицджералда Кеннеди, опубликовал в виде книги свои «Беседы с североамериканцами»; она на днях вышла в нью-йоркском издательстве «Саймон энд Шустер», и мы публикуем отрывок из нее.
Как пишет она в своем свидетельстве, ее арестовали дома, вместе с мужем, три или четыре чина гражданской полиции, которые – с первой же минуты – действовали с крайней жестокостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
МИССИИ ВОЕННОЙ ПОМОЩИ США
При случае Андрес согласился бы, что все события до и после вторжения муравьев в шале смешивались в полной сумятице – не столько из-за присущей подобным ситуациям неразберихи, но скорее потому, что ему, наблюдателю, малоподготовленному для такой задачи, пришлось теперь вдобавок разбираться в материалах моего друга, в том, что вышеупомянутый тип называл картотекой, но в чем, по сути, было все что угодно – от горелых спичек до плагиата из «Илиады» и сумбурных бесед при свете вонючего огарка, – поди найди кончик нити, чтобы распутать этот клубок. Люди вроде Гомеса или Эредиа, они-то взялись бы за дело круто, о чем свидетельствовал тот факт, что они победоносно и самодовольно переглядывались там, где находились, а об этом ни Андрес, ни Лонштейн понятия не имели, да и не интересовались, итак, они переглядывались, и Эредиа передавал свою сигарету Гомесу, который, жадно пососав, возвращал ее, оба лежали навзничь на цементном полу, деля поровну единственную сигарету, под грязным окошком, в котором занималась заря и чернел весь в паутине железный крест, под конец мы таки здорово им всыпали, сказал Гомес между двумя затяжками, и Эредиа чуточку согнулся, словно что-то у него заболело, и тронул пальцами плечо друга, ясное дело, всыпали, большая Буча была, старик. Только подумать, что они хотели сами его убить, сказал Гомес с веселым недоумением, да, тут бы они нас здорово подставили. Внешняя сторона событий, сказал Эредиа, попробуй потом объясни в Гватемале или в Аргентине, что это не мы сделали, что мы сдержали слово. А где-то в другом месте другие вспоминали физиономию Гада, когда он вышел из клозета и бросился в объятия Муравьища, спасибо, брат, спасибо, меж тем как комиссар Пиллоден смотрел на них со скрытой насмешкой, ну как же, дон Гуальберто, а не ворвались мы раньше потому, что эти изверги были способны хладнокровно вас пристрелить, рукопожатия и объятия, и Муравьище глядит поверх плеча Гада, удостоверяясь, что муравьишка бросил на пол пистолет Маркоса, вовсе ни к чему, чтобы Гад это заметил, но где там, он так взволнован, а Пиллоден тем временем поднимает пистолет, надеясь на отпечатки пальцев и улыбаясь с видом превосходства, все обернулось наилучшим образом и, во всяком случае, подумал Муравьище, а он смотрел на вещи реально, хотя мы не смогли исполнить приказ, наверху все равно будут довольны, это называется разорить гнездо сволочей, дон Гуальберто, больше они не будут пакостить в наших краях. Это было ясно также Гомесу и Эредиа, но они молча продолжали курить, глядя, как светает, представляя себе латиноамериканские сообщения, да, старик, большая Буча была, и это важно, только это и важно, пока не грянет следующая. Конечно, сказал Эредиа, Маркос думал бы так же, правда ведь.
* * *
Можно было подумать, что бирюзовый пингвин принес им удачу, ни Гладис, ни Оскар не сумели бы объяснить, почему они так много думают о бирюзовом пингвине и почти не вспоминают о королевских броненосцах, в конце концов, ведь неизвестно, кто из них был талисманом, но они все время вспоминали пингвина и любили его издали, на высоте шести тысяч метров между Дакаром и Рио, любили и вспоминали, беспокоясь, что с ним стало, и возлагали надежду на милосердные зоопарки, на дам-благотворительниц с бассейнами и кучами хека, на какой-нибудь международный цирк, который будет показывать пингвина за плату, обо всем этом говорилось походя, чтобы не слишком тревожиться из-за подозрительного метиса, сидевшего с краю, уж такой он любезный, этот метис, угадывает на лету желания Гладис, услужливо протягивает Оскару блок сигарет, чтобы тот взял пачку скрасить скучный перелет. Вот увидишь, кобылка, не успеем очутиться на родной земле, как манеры вмиг изменятся. Ба, сказала Гладис, у меня сестра замужем за судьей. Судьи женятся? удивился Оскар. Он может нам пригодиться, ты согласен? Конечно, сказал Оскар, проблема в том, чтобы твоя сестра ему внушила, насколько выгоднее экспортировать пингвинов в Европу. В общем, надо же о чем-то говорить, сказала Гладис, время так тянется, когда не работаешь, мне прямо завидно смотреть на этих девочек с подносами. Мне тоже, сказал Оскар, особенно на ту рыжую, она создана для того, о чем говорил Сехас. Что говорил Сехас? Ответ был раскритикован. И оставалось еще два часа до Рио и четыре до Буэнос-Айреса, давайте попросим еще по порции виски, сказал метис-соотечественник, скоро покажут цветной фильм. Надеюсь, приключенческий, сказал Оскар. Уж непременно, сказал соотечественник, морские пехотинцы убивают коммунистов или вроде того, старый крутой Джон Уэйн.
* * *
– Естественно, он их не называет, между прочим, потому, что не знает, где они, – завопил раввинчик, глядя на меня, будто я был виноват в этой мешанине. – Столько всяческих приготовлений, морочат тебе голову кличками (псевдонимами), шифрами, собраниями в три часа ночи, и потом вдруг все рассыпается, как крупа.
– И чего ты попусту треплешься, – сказал Андрес, выкладывая бумажки одну за другой, соединяя их, раскладывая в обратном порядке, снова соединяя, отбрасывая одни и хватая другие, располагая их последовательно, соединяя, пожимая плечами, признавая в душе, что Лонштейн прав и что никакое расположение не дает путеводной нити, – треплешься попусту, потому как ты жалкий западный человек и не можешь без указательных стрелок.
– Да ты и впрямь считаешь себя наследником, – прорычал раввинчик, – все новообращенные одинаковы, отныне и до конца дней моих ты будешь меня изводить своим новоиспеченным фанатизмом.
– Брось, старик, – сказал Андрес, выкладывая ряд карточек, показавшийся ему чуть менее сумбурным, чем другие, – но только, понимаешь ли, так сложилась игра, с ними происходило что-то, а со мной происходило что-то другое, никак с тем не связанное, например, муха, но в финале, знаешь, случилась некая конвергенция, уж назовем это так, ибо, по мнению некоторых, именно я занес им паршу в стадо.
– Чепуха, – сказал Лонштейн, – Патрисио потом узнал, что муравьерожи были там задолго до твоего прихода, единственно, завидев тебя, они решили, что ждать нет смысла, наверняка их обозлило, что ты шествовал так спокойно, будто шел пить чай с пирожными.
– Какое это имеет значение, – сказал я, – какое значение имеет все это после того, что произошло.
– Подозреваю, друже, что для тебя это имеет слишком большое значение. Иначе непонятно, откуда вдруг такая страсть к компиляции.
– Думаю, что из-за Мануэля, братец.
– И какое же отношение имеет к этому Мануэль?
– Огромное, старик. Похоже, будто мы зря тратим время на эту груду бумажек, но что-то мне говорит, что их надо сохранить для Мануэля. Ты ворчишь, видя, что я занимаюсь чем-то, в чем ты не участвовал, и тебе это обидно, но я тебя не виню, ведь и я в таком же или почти таком положении, а еще тебя раздражает мерзкое чувство, будто что-то реальное, живое рассыпается в твоих пальцах, как изъеденная тлёй булочка. У меня такое же, и, однако, я это доведу до конца, хотя бы ради того, чтобы пойти к Сусане и отдать ей то, что годится для ее альбома.
– Ага, ты, видно, полагаешь, что эти листки тоже подходят, в смеси с полсотней вырезок и липучек.
– Да, старик. Вот, к примеру, что хранил мой друг в кармане пиджака, а ведь о Ролане или, скажем, о Гомесе мы не можем оставить Мануэлю никаких сведений. В конце-то концов, он, когда вырастет, о них и не вспомнит, зато тут есть про них все, пусть в другом виде, и мы должны это включить в книгу Мануэля.
На пресс-конференции Форума по правам человека
Свидетельства политзаключенных, сообщающих о применении пыток.
В свидетельствах, зачитанных на пресс-конференции, а также имеющихся в письменном виде, заключенные рассказывают о пытках, которым их подвергали. Почти во всех сообщениях идет речь об электрической пикане, ударах кулаками и твердыми предметами, о психологическом давлении и т. д.
Ниже приводится изложение этих свидетельств:
Норма Элиса Гарельи. Арестована 15 сентября 1971 года в Росарио. Представила свое свидетельство в письменном виде, и оно было зачитано ее родственником. Следует заметить, что, хотя министр внутренних дел доктор Мор Роиг недавно объявил о ее освобождении, сеньора Гарельи все еще находится в тюрьме.
Темой сообщений ветеранов войны во Вьетнаме североамериканскому адвокату Марку Лейну было то, как они усваивали преподанные им уроки. В Швеции, где, дезертировав, многие из них нашли приют, но также в Соединенных штатах, где они снова живут как полноправные граждане, 32 бывших солдата дали записанные на магнитофоне показания о жестокостях, которые они видели во Вьетнаме или в которых принимали участие. Лейн, автор выдающегося исследования об ошибках в ведении следствия по делу о покушении на Джона Фицджералда Кеннеди, опубликовал в виде книги свои «Беседы с североамериканцами»; она на днях вышла в нью-йоркском издательстве «Саймон энд Шустер», и мы публикуем отрывок из нее.
Как пишет она в своем свидетельстве, ее арестовали дома, вместе с мужем, три или четыре чина гражданской полиции, которые – с первой же минуты – действовали с крайней жестокостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46