– Говори.
– Ламарку убили.
Шале принадлежало матери Люсьена Вернея, даме, которая в данный момент проходила, как каждые полгода, свой курс лечения на водах в Руане; чтобы подготовить необходимое, времени у Люсьена было с избытком, Маркос в темноте произвел осмотр местности, Патрисио тоже походил вокруг, дабы, по выражению знатоков, определить параметры. Ближайшие соседи, все – скучающие пенсионеры, находились в двухстах метрах, за полосой кедров; с парижского шоссе вы сворачивали на дорогу, ведущую в деревню, затем по улочкам вверх и вниз, пока не упрешься в рощу, там дорожка, на которой машина едва умещалась, поворот направо, и вот, меж сосен, шале, обнесенное деревянным забором, и всего с двумя входами. Еще в Париже было решено число участников операции ограничить до минимума, because пенсионеры от скуки, возможно, приглядываются к соседям, однако вскоре выяснилось, что менады требуют такого, чего ни Оскар, ни Гомес, ни Патрисио, ни теперь уже Маркос, медленно вешавший телефонную трубку и глядевший на Людмилу, не могли отвергнуть или запретить, в Буче не было дискриминации, так почему же менадам не поехать и не приготовить бутерброды, хотя холостяки – не зря они были французы – выразили решительное неодобрение, выслушанное остальными с полным равнодушием. Пусть приезжают, сказал наконец Ролан, будет как в воскресенье на стадионе. А теперь вопрос, как быть с тобой, сказал Маркос, и начал доставать сигарету, словно ему было трудно продолжать, как быть с тобой, полечка?
– Что случилось? У тебя такое лицо.
– Оно не раз было таким за эти два года, старушка, и, вероятно, еще и впредь будет раз-другой.
– Скажи, что случилось, – попросила Людмила. Так же Оскар и Эредиа, обговаривая последние детали Веррьера, глядели на Сусану, в чьей руке, печальная, как она сама, вялой тряпочкой повисла «Монд».
– Ламарку убили, – сказала Сусана, настроившись на то, чтобы переводить без скорбных комментариев, – бразильские власти официально сообщили о смерти революционного главаря.
– Прости меня, если я скажу, что не знаю, кто он, – сказала Людмила, – но я это вижу по твоему лицу. Прости меня, любовь моя.
– Не может быть, мать твою блядскую растак, – сказал Эредиа, выхватив у Сусаны газету и тут же ее возвратив. – Продолжай читать, этого не может быть, но все равно читай.

Br?sil

– Он спал под деревом вместе со своим заместителем Хосе Кампосом Барретасом и своей подругой Ярой Явельберг, когда их окружили два десятка бойцов центра службы внутренней безопасности.
– Внутренней безопасности, – сказал Эредиа, оборачиваясь и вглядываясь из-за занавески в темнеющий сад и ряд кедров.
– Ах, – сказала Людмила, нащупывая бутылку, затерявшуюся среди бумаг и диванных подушек. – Извини, Маркос.
– Согласно официальной версии, Хосе Кампос открыл огонь, но был сражен пулеметной очередью. Вторым пал Карлос Ламарка. По этой же версии, Яра Явельберг, убедившись, что бежать невозможно, покончила с собой.
– Все так ясно, так красиво, – сказал Оскар. – Ни словечка лишнего.
– Я тоже не был с ним знаком, – сказал Маркос. – Бразилия далеко от Кордовы, полечка.
Эредиа, спиной ко всем, все смотрел в сад. Оскар думал, что эта ночь будет очень долгой, Сусана вырезала заметку и спрятала ее в папку. Ночь, однако, пролетела быстро, Люсьен Верней сперва нахмурился, увидев, как входят Людмила и Гладис, огорченная непростительным отсутствием мате в одном пригородном французском доме, это просто возмутительно, а Людмила ждет, что Гомес объяснит Люсьену Вернею распоряжения Маркоса; по очереди играют в шахматы Оскар и Эредиа, Эредиа и Гомес, Гомес и Моника, менады хлопочут на кухне, пока светло, а когда все вокруг погасят свет, как бы пенсионеры не заинтересовались, шепотом распределяются обязанности и посты, Эредиа дает мат в восемнадцать ходов, да не выпивайте же все сразу, вы, дикари южноамериканские, моя бабушка подарила это вино моей матери на день рождения, его надо смаковать по глоточку, nom de Dieu, Гомес и Моника ничья. По дорожке проехала машина, все пригнулись, словно по команде «ложись», и совершенно зря, их и так не было видно, затем секунда, когда не знаешь, то ли муравьи опередили, то ли полиция их выследила по бирюзовому пингвину и речам в Орли, Люсьен Верней объяснил, что это машина одного из пенсионеров, затем, в восемь часов, первая партия бутербродов и вино, это бургундское, пять лет спало в погребе, вы не очень-то увлекайтесь, от него двоится в глазах / Ладно тебе, скряга, здесь, что ни возьми, все времен Пипина Короткого, посмотрим, не потеряла ли вкус эта салями из-за передряги под Ватерлоо / Весь вкус хорошей салями в ее аромате – для тех, кто достиг такого уровня цивилизации, что способен его уловить / Вот тебе, получай, объяснения ищи Ларуссе / Я не должен тебе это говорить, но если ты не займешься этим слоном, капут тебе будет, дорогуша / Занимайся своими фигурами, уж я как-нибудь проиграю без твоей помощи / Согласен, посмотрим, как ты сходишь теперь / Ух, черт / Зажигайте сигареты подальше от окон, я на жалюзи не надеюсь / Все предосторожности Джеймса Бонда выполнены / Идем, сказала Людмиле Сусана, пошли на кухню.
Вслед за ними, как полагается менадам, чуть было не отправились Гладис и Моника, но что-то подсказало им, что тех двух лучше оставить одних. Оскар, глядя, как они уходят, закурил сигарету далеко от окна, зато близко к Люсьену Вернею, чтобы показать ему свою дисциплинированность, Гладис села напротив него на ковер, взяла предложенную ей сигарету, они разговаривали, глядя, как сгущается темнота между ста сорока семью полосочками жалюзи, говорили главным образом о себе, то есть о завтрашнем дне, о друге Гомеса, который, если что-то не заладится, переправит их в Бельгию, а там Макс, с которым они не были знакомы, но это не важно, и другой перелет или морем, одно за другим распоряжения Маркоса и французов – этакие русские матрешки, которые вынимаешь по очереди, пока в какой-то миг не забрезжат огни Эсейсы или гавани, и тогда более чем когда-либо строгое подполье, разве что случится нечто непредвиденное, но все равно как в русских матрешках, – бегство, тайное убежище, фальшивые документы, возможно, разлука и в любом случае постоянные риск и тревога, ограды, через которые надо перепрыгивать, убедившись в невозможности бежать, Яра Явельберг покончила с собой, непредсказуемость по другую сторону ограды, ладони, изрезанные бутылочными осколками, Хосе Кампос открыл огонь, и Эредиа, так близко знавший Ламарку, долго-долго стоял к ним спиной, Эредиа, который теперь проигрывает Гомесу на тридцать третьем ходу, и Люсьен, шагающий взад-вперед, бархатно-бдительный домашний кот, темнота и электрические фонарь на полу, меж двумя креслами, маяк перед концом света, чтобы не расшибить себе голову на всех этих лестницах и об унаследованную от прадедов мебель, и вдруг Оскар спрашивает себя, почему Гладис, как возможно, что Гладис наконец здесь, с ними, в завершающей Буче, он никогда не задумывался, вправе ли он затянуть ее в Бучу, а Гладис так беспечна, и вид у нее, будто она приехала на вечеринку за город, где кедры и бокалы, такая спокойная решимость Гладис, знающей, что ее из «Аэролинеас» вышвырнут, что все полетит к чертям, прыжок, и ты наверху, хотя ладони окровавлены, и он сказал ей, ты потрясающая, ты просто чудо, и она веселится, словно Париж – это и впрямь праздник с Гертрудой Стайн и всем прочим, словно бутылочные осколки не изрезали им ладони еще до скачущих галопом полицейских и первых ударов хлыстом. Он еле слышно спросил себя об этом, целуя ее в голову, и Гладис, сидя на корточках, прижалась к нему, и лишь через некоторое время, после четырех блестящих ходов Эредиа в партии с Гомесом, Гладис ответила ему, что она сама не знает, что ей хорошо так, что она боится, что становится прохладно, что она его очень любит. И она правильно сделала, что не пошла с прочими менадами, потому что на кухне говорили о другом, о делах приземленных, Сусана, откусывая в полутьме по крошке от бутерброда, вся во власти материнского инстинкта, ничего не спрашивает, напротив, сама рассказывает, что Мануэля оставили у Лонштейна и, дай Бог, чтобы он не подпускал малыша к грибу, эта мерзость, конечно, ядовитая, и еще может случиться беда, если к раввинчику заглянет мой друг или Андрес, они, конечно, заговорятся, и Мануэль уж точно улучит момент и, как леопард, подкрадется отведать гриб или поджечь гардероб, и она еще раз откусывает уже подсохший бутерброд и со вздохом передает его Людмиле, которая его съела, прежде чем он был снова востребован. Однако мой друг не стремился помогать Лонштейну в Ijaby-sitting , что ж до меня, я таки заглянул, но не с целью помочь, а потому, что один только Лонштейн и оставался у меня на исходе дня, и я иногда поднимался к нему потолковать о том о сем.
– Я его люблю, – сказала Людмила, нащупывая еще крошку бутерброда, – все произошло ужас как быстро, этот пинок в живот, водочные компрессы, но ты, Сусана, не думай, будто это обычная пошлая связь.
– Я вас обоих немного знаю, че, – сказала Сусана, – пошлости в вас нет ни капельки, даже если все выглядит как натуральный разврат.
– И я думаю, что он меня тоже любит, и я боюсь, – сказала Людмила, таким образом, в этом доме боялись уже двое, а с Сусаной трое, ведь Патрисио должен был караулить в полсотне метров от ресторана, где Гад ужинал, и Сусана об этом знала и думала о муравьях, и о Мануэле, и о завтрашнем дне, и о том, что Патрисио всего в полсотне метров от ресторана, и было уже четверть восьмого, и не пройдет и трех часов, как Патрисио, и Маркос, и Ролан выполнят намеченное и приедут с Гадом или же не выполнят из-за муравьев или полиции, и тогда стоит ли об этом думать и заранее бояться еще больше. Лучше просто разговаривать, особенно теперь, когда Людмила рассказала такое так просто, будто откусила еще кусочек бутерброда, ты знаешь, я хотела полечить ему ушибленное место и когда увидела это сине-зеленое пятно, бедный, блуп. И, наверно, Маркос не дал маху, корчась от смеха, сказала Сусана. Ну ясно, сказала Людмила, и очень правильно сделал. Ну вот, теперь я поняла, почему ты здесь, сказала Сусана, которая на самом-то деле поняла это сразу же, ты, девушка, из тех, что жизнь положат за своего мужчину, коль потребуется.
– Я хочу быть там, где он, и вдобавок сегодня в театре выходной.
– Буча действует умело. А в общем-то я, знаешь, рада. Конечно, если будет провал… Ладно, поговори еще немного, я ужасно люблю наблюдать за игрой, а еще так долго ждать, пока они приедут с Гадом, подожди, я сделаю чашку растворимого кофе, и ты мне расскажешь.
– Блуп, – сказала Людмила, усаживаясь на корточки на чем-то вроде половой тряпки. – Лучше ты, Сусана, расскажи мне про Ламарку, а то мне стыдно, сегодня утром, когда Маркосу сказали об этом… Мне так много надо узнать, я еще ничего не понимаю. Подумать только, что все началось с горелых спичек и пингвина, ну скажи, разве ж это не похоже на хэппенинг?

– Посмотреть на вас, подумаешь, будто вы и впрямь умеете двигать фигуры, – сказал Оскар именно в тот момент, когда Эредиа, нахмурив брови, опрокинул своего короля, а на устах Гомеса появилась веллингтоновская усмешка. Было уже почти темно, и они играли при свете огарка, заслоненного номером «Опинион», который принесла по поручению Патрисио Сусана, чтобы их развлечь. Ты себе представляешь, они загребли девять тысяч париков, – сказал Оскар, стараясь украсить шахматы историей. – Расскажите это Люсьену, может, он перестанет шастать взад-вперед, как сенбернар, надо этим французам дать верное представление о наших краях, такие вещи в здешних утомленных странах не происходят.
Как и следовало ожидать, история с париками показалась совершенно непонятной Люсьену, озабоченному наружными шумами больше, чем деятельностью НРА в городе, столь абстрактном для него в этом месте и в этот момент, однако Гомес и Эредиа согласились с Оскаром, что цифра девять тысяч, пожалуй, не совсем точна, разве что ребята заранее обеспечили себе покупателя японца или вроде того, да экспорт с хитрыми документами и непроизносимыми портами в таиландские бордели или йеменские серали. Раздача новой партии бутербродов и горячего кофе собрала всех в том углу, где можно было держать свечку, не вызывая ворчанья Люсьена; когда минуло девять, началось что-то вроде обратного счета времени, цифры каплями ударяли по нервам, значит, Николино Локке, девять тысяч париков, встреча Помпиду и Никсона на Азорских островах, фильм Глаубера Роши, тень Люсьена Вернея, движущаяся от одного окна к другому, Людмила, еле живая от усталости, дремлет под бормотанье остальных, бледная, вся напряженная Сусана, поглядывая на жалюзи, старается веселить народ остротами, парочки держатся рядом, Моника притулилась к Гомесу, рука Оскара все еще в волосах Гладис, птицы на исходе дня щебечут среди кедров, вдали лают собаки, курить, курить и попросить еще чашечку кофе, сорок один день выслеживали бразильские силы безопасности Карлоса Ламарку, он отдыхал под деревом вместе с. Девять тысяч париков, рука Оскара, гладящая натуральные волосы Гладис, девять тысяч париков, мама родная, Моника интересуется подробностями, грузовик захватить это ерунда, сказал Оскар, главное, тайно переправить парики, ба, они, наверно, наняли девять тысяч лысых,

и те прошли гуськом через границу, в Мар-дель-Плата студенты устроили шумную манифестацию в центре города, Сусанита, переведи мсье-дамам, мне не хочется, брось, ты же у нас добрая и безотказная, и мы знаем, что ты нас любишь, две пули в голову, Сильвия Филлер, револьвер калибра сорок пять миллиметров, восемнадцать лет, студентка архитектурного факультета. Веселенькая ваша газета, сказал Люсьен Верней, о да, старик, насчет таких дел, париков да пуль в голову восемнадцатилетней девушке, мы у нас в стране отличаемся. Говорите потише, черти, сказал Люсьен Верней, у пенсионеров уши ловят ультразвуки, я не доверяю даже кенарю моей мамаши. Потому-то, видно, он у тебя чуть не задохнулся, сказала Моника, я же видела, ты, варвар, накрыл клетку покрывалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46