Да и в самом деле, кто станет помогать Мухаммаду? Как быть? Наверно, придется следовать воле аллаха, не размышляя и покоряясь ему».
Якуб задремал, так и не найдя ответа на мучившие его вопросы. Его разбудил голос погонщика Абдуллы, призывавшего правоверных к молитве.
– «Ашхаду анна ли иллаха уа Мухаммадун расулу ллахи», – хрипло провозглашал Абдулла.
«Верю, что нет бога, кроме аллаха, а Магомет пророк его», – повторял он слова муэдзина, который в каждом городе, в каждом селении встречает восход солнца этой молитвой, призывая мусульман с высоты тонкого минарета. Здесь не было ни мечети, ни минарета, но каждый правоверный внимал этим словам. Опустившись на колени и склонив голову в сторону Мекки, все люди каравана начали свой день с этой молитвы, которая называлась «фаджиру». С этого начал и Якуб. Пять раз в день муэдзин призывал мусульман к молитве, и пять раз в день напоминал о священном долге старый погонщик Абдулла.
Когда взошло солнце, караван был уже в пути. Как и вчера, было нестерпимо душно и жарко. Раскаленный песок слепил глаза. На него больно было смотреть, каждому хотелось уйти в прохладу и прилечь. Но вокруг была знойная пустыня.
«И зачем это аллах создал „такую злую землю?“ – снова спросил себя Якуб. Чтобы не думать об этом, он стал вспоминать прохладный двор караван-сарая в Гургандже, где было много торгового люда и где звучала речь неведомых ему племен.
Когда время приблизилось к полудню, Якубу показалось, что пески превратились в тысячи маленьких солнц, которые жгут все живое и дышат невидимым пламенем. Он вытащил небольшой бурдюк, наполненный мутной солоноватой водой, и стал жадно пить ее. Затхлая вода, набранная на рассвете в глубоком колодце среди песков, показалась ему самым прекрасным напитком на свете. „Она нисколько не хуже чистой прохладной воды из священного источника под Самаркандом“, – подумал юноша. В бурдюке еще оставалось немного воды, и Якуб стал его бережно подвязывать. Ему казалось, что большие печальные глаза верблюда следят за каждым его движением.
– Но я не могу отдать тебе остатки воды, – шептал Якуб. – Может быть, караван обошел тот колодец, о котором говорил Абдулла. Старик пообещал к полудню привести караван к колодцу, но колодца нет, хоть и настал час второй молитвы.
– „Ашхаду анна…“ – снова затянул хриплым голосом старый погонщик, останавливая караван.
Мухаммад не велел развьючивать верблюдов, и люди поспешно спускались на огненный песок и, подстелив маленькие коврики, становились на колени, чтобы после короткой молитвы продолжить свой путь.
Но что так тревожно лицо Абдуллы? Сразу же после молитвы старик стал громко бранить своего глухого помощника. Якуб, заслонив глаза ладонью, так же как и Абдулла, пристально вглядывается в ослепительную даль раскаленного неба. Он понял: старики предвидят ураган. Вот о чем тревожится Абдулла. Якуб отчетливо видит темное пятно, которое быстро приближается к ним. Он стал прислушиваться к шелесту песка и увидел, как пески все быстрее перекатываются по крутым склонам барханов, до него донесся их тонкий свист. И вдруг Якуб увидел, как песок стал дымиться над барханами. Небо потемнело. Все засуетились. Погонщики поставили верблюдов спиной к ветру, спрятав между ними поклажу и покрыв ее большими кошмами. А свист и скрежет песка все усиливался и мешал различать голоса людей. Взволнованный Мухаммад суетился вокруг тюков, беспокоясь, как бы не повредило товары. Едва успели приготовиться к несчастью, как все вокруг забурлило, закипело и дымящиеся пески устремились в самое небо.
Как Якуб ни изворачивался, а крепкие струи песка били его по лицу, по рукам, по голове, мешали видеть окружающее. Такой сильной бури Якуб никогда еще не видел. В душу его закралось беспокойство. Он видел, как озабочен отец, и подумал, что жаль будет потерять товары, добытые с таким трудом и лишениями в далеком царстве Булгар.
Но вот посыпались с неба крупные редкие капли дождя, и ветер стал понемногу утихать. А когда пошел обильный и прохладный дождь, Якубу показалось, что в глазах животных засветилась радость. Радость избавления от мук жажды. И сам он охотно подставил лицо под прохладные струи дождя и жадно глотал приятную чистую воду, посланную самим небом.
– Аллах милостив, – шептал в радостном возбуждении Абдулла, прикрывая тюки, чтобы они не намокли.
Сам он промок до нитки и, так же как и другие люди каравана, с радостью стоял под прохладными струями, наслаждаясь чистым воздухом и утоляя жажду.
Когда небо прояснилось, погонщики стали торопливо вьючить верблюдов, и караван Мухаммада снова вышел на тропу, ведущую в город Кят. Но дорога была не так хороша, как предсказывал вчера Абдулла. Он много раз говорил Мухаммаду, что после полудня караван пойдет по самой хорошей дороге, какая бывает в пустыне: по такырам, ровным и гладким, как поверхность деревянной доски. Старик не предвидел урагана и сильного дождя. И вот верблюды с трудом скользят по мокрым такырам. Бедные животные, изгибая и без того кривые шеи, медленно передвигаются, еле удерживаясь на ногах, но падают и потом долго не могут подняться. Глядя на них, Якуб вдруг вспомнил поговорку: „Отчего у тебя кривая шея?“ – спросили верблюда. „А какая часть моего тела прямая?“ – отвечал верблюд».
Наступивший день был ветреным, холодным и трудным. Проводники измучились, помогая верблюдам подыматься и беспрестанно поправляя вьюки. А умные, терпеливые животные медленно передвигались, молча покоряясь своей участи.
Солнце показалось в небе уже перед самым закатом. Оно так весело засверкало в лужицах воды и так быстро подсушило скользкие такыры, что еще дотемна все почувствовали облегчение. Караван пошел быстрее. Весело зазвенели колокольчики на шеях верблюдов.
Сидя на своей поклаже и не заботясь больше о верблюде, Якуб стал думать о своем возвращении домой. Его не переставала тревожить мысль: что же он будет делать, если мударис не пожелает ему помочь? Где он добудет книги? Вот если бы он был сыном знатного дабира или чиновника дивана, может быть, тогда ему удалось бы попасть в библиотеку бухарского хана. Но в эту удивительную библиотеку не смог попасть даже сам мударис, уважаемый шейх и мудрец. Как же проникнет туда сын купца?
Уже в сумерках вдали показались высокие каменные стены караван-сарая. Якуб искренне обрадовался, увидев яркое пламя костра вблизи ворот. Сегодняшний день в пустыне, эта ночь у костра и ураган утомили его. Хотелось прилечь, отдохнуть. Все тело ломило от сильного озноба, стучали зубы. «Если бы не ураган, – подумал юноша, – мы бы уже подошли к городу Кяту».
Когда караван расположился во дворе за высокой стеной, а в медном котле Абдуллы закипела баранья похлебка, Якуб вдруг почувствовал, что совсем не может глотать.
Он испугался, вытащил свою кожаную флягу, пригубил ее и с трудом проглотил немного воды. Юноша со стоном опустил флягу и улегся на кошме, подложив под голову связку мехов.
– Якуб, поторопись к ужину! – крикнул отец, видя, что сын мешкает. – Мы ждем тебя!
– Ешьте сами, не ждите, – прошептал Якуб так тихо, что никто не услышал его.
Старый Абдулла обратил внимание на странный вид Якуба. Он коснулся его лба и ахнул. Старик поспешил позвать ал-Хасияда, который, ничего не подозревая, весело угощал своих сотрапезников. Высокий, плечистый, со свежим, румяным лицом и черной с проседью бородой, Мухаммад ал-Хасияд отличался веселым нравом и простодушием, которые вызывали расположение и доверие людей. За ужином Мухаммад собирался договориться с купцами, идущими из города Кята, о своих торговых делах, и, когда Абдулла окликнул его, он был удивлен.
– Что случилось, Якуб? – воскликнул взволнованный отец. – Ты был здоров. Не укусила ли тебя желтая песчаная змея? Или, может быть, тебя ударил хвостом по ноге злобный варан, что встретился нам вчера? Напрасно ты погнался за ним, сын мой!
Якуб молчал. Ему было трудно говорить. И Мухаммад, волнуясь, прислушивался к его тяжелому дыханию, дрожащими руками прикрывал сына своим красным шелковым халатом. Мухаммад ал-Хасияд впервые видел своего Якуба таким беспомощным и потому очень растерялся.
– Как отвратить нависшую над нами беду? – спрашивал он Абдуллу.
Старик вызвался позвать знахаря, а юноше становилось все хуже и хуже. Он чувствовал, что в горле растет какой-то ком, который не дает ему глотать и мешает дышать.
Вскоре Абдулла привел с собой знахаря, живущего здесь же, во дворе караван-сарая. Маленький сморщенный старичок в грязной чалме и в халате, пестрящем яркими заплатами, непрестанно вытаскивал из-за пояса крошечную тыкву, наполненную сушеной мятой. Старик щедро закладывал в ноздри по щепотке и после глубокого вдоха принимался хвастать тем, что лечит заклинаниями от всех недугов, каким подвержен бедный человек. Он был из кочевников, и все знали, что исцеление больного наступит лишь тогда, когда знахарь произнесет свои заклинания, покружившись вокруг больного, и заставит злых духов покинуть тело несчастного.
Мухаммад ал-Хасияд терпеливо ждал, прислушиваясь к непонятным выкрикам знахаря. Изредка он улавливал тихие стоны Якуба, и тогда в душу закрадывался страх – казалось, что произошло что-то непоправимое.
– Аллах, помилосердствуй, не дай погибнуть моему единственному сыну, отраде очей моих! – шептал Мухаммад. – Пощади… верни здоровье моему Якубу, дай мне возрадоваться!..
Знахарь кружился и завывал, усердно катался по земле, простирая руки в пространство и призывая на помощь силы небесные. А Якуб задыхался. Он пылал в каком-то страшном огне, и ему казалось, что вокруг него знойная пустыня с черным небом, без единой звезды.
Получив свои десять дирхемов, знахарь утер замасленным рукавом вспотевший морщинистый лоб и с поклоном сказал, что через час злой дух покинет юношу и он будет совершенно здоров.
Настала ночь, страшная и бессонная. Что она принесет с собой? Мухаммад не покидал больного сына. Сидя у его изголовья, он прислушивался к его неровному дыханию и ждал, когда придет исцеление, обещанное знахарем. Иной раз ему казалось, что остановилось слабое дыхание больного, и он в страхе хватал его за руки и, прижимая холодеющие пальцы сына к губам, шептал:
– Только не это… Только не это! Не может так бесславно погибнуть любимый сын Мухаммада ал-Хасияда… Разве за деньги нельзя исцелить больного? И для чего тогда деньги? Для чего этот караван с драгоценными товарами из дальних стран? Поистине человек – песчинка в безбрежном океане жизни…
Пришло утро, но Якубу не стало легче. Мухаммаду казалось, что сын гибнет у него на глазах.
– Абдулла, тотчас же найди искусного знахаря. Скажи, что я готов отдать половину достояния тому, кто исцелит Якуба. Ступай, Абдулла! Пошли за врачевателем своего помощника в Гургандж. Дай быстроногого верблюда, и пусть скажет, что Мухаммад не поскупится.
И снова Абдулла привел врачевателя. Пришел высокий, худой как жердь человек с впалыми щеками и маленькими косящими глазами. Он ступал медленно и величаво, бережно прижимая к груди глиняный сосуд с каким-то зельем. Он молча склонился над Якубом и, не говоря ни слова, поднес к его губам свою глиняную кружку. Но, как он ни старался, ему не удалось напоить Якуба этим напитком. Юноша не мог глотать и потому крепко сжал губы, молча защищаясь. Вокруг Мухаммада и Якуба собрались купцы, остановившиеся в караван-сарае. Одни давали советы, другие выражали свое сочувствие. Каждому хотелось чем-то помочь, и каждый вспоминал какой-то удивительный случай, когда знахарю удавалось исцелить больного то настоем диких трав, то заклинаниями. А худой, высокий лекарь спокойно и уверенно подсовывал Якубу свою кружку с настоем, но, видя, что юноша не собирается его пить, отставил сосуд и стал разжимать крепко сжатый рот Якуба. Он хотел насильно напоить юношу. Но, когда лекарю уже удалось немного разжать зубы больного, сосуд опрокинулся, и старик, разочарованный и разгневанный, молча удалился.
Ломая руки, Мухаммад обратился к своим соотечественникам, умоляя помочь ему в несчастье. Но что могли сделать эти люди, случайно очутившиеся здесь, в пустыне? Они могли только сочувственно вздыхать. И вдруг один из купцов закричал пискливым голосом:
– Обрати свои взоры к аллаху, Мухаммад! Твой сын побледнел и не дышит. Настал его последний час!
– Помилосердствуй, что ты говоришь, жестокий человек!.. Мой сын будет жить! Я найду врачевателя, я исцелю его!
Мухаммад бросился на колени и, прислушиваясь к слабому дыханию Якуба, шептал молитвы. Страх охватил его. То ли подействовали вопли купца, то ли Якубу на самом деле стало хуже, но Мухаммаду вдруг показалось, что сын его умирает. Склонив голову к ногам Якуба, он горько рыдал, потеряв надежду на спасение сына.
И в этот миг он услышал голос своего верного Абдуллы, который никогда не оставлял господина в беде.
– Аллах милостив! – кричал Абдулла. – Есть врачеватель! В караван-сарай прибыл ученый Абу-Райхан ал-Бируни. Он держит путь ко двору шаха Мамуна. Вот кто поможет твоему сыну! Он исцелит Якуба!
– Мы знаем искусного врачевателя ибн Сину, – сказал кто-то из купцов, – но разве ал-Бируни тоже врачеватель?
– Как же иначе? Зачем бы его сопровождали гонцы хорезмшаха? Зачем бы его призвали ко двору Мамуна? Посмотрел бы ты, с каким почтением обращается к нему важный чиновник из дворца! – воскликнул Абдулла. – Он втрое согнул спину, когда захотел сказать слово ученому. И разве не для того нужна наука, чтобы постичь дело врачевания?
– Веди меня скорее, Абдулла! – потребовал Мухаммад. – Я пойду к нему и брошусь к его ногам.
– Он здесь! – шепнул Абдулла, указывая на высокого, стройного человека в скромном темном халате, внешне ничем не похожего на важного господина. – Иди к нему, он тебе поможет. Да благословит тебя аллах!
Человек в белоснежной чалме, с добрыми задумчивыми глазами внимательно выслушал Мухаммада ал-Хасияда и, подумав, сказал:
– Я от души жалею, что не постиг те тайны, которые стали достоянием молодого врачевателя ибн Сины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49