К тому же он пишет фантастику, и если вы не читали его сборник
рассказов "Темная страна" (The Dark Country), значит, вы пропустили одну из
наиболее значительных книг в нашей области (кстати говоря, в моей книге она не
рассматривается, потому что издана после 1980 года). Рассказы его не просто
хороши; они все без исключения великолепны, а в некоторых случаях просто
гениальны - как гениальна "Манящая красотка" (The Beckoning Fair One) Оливера
Ониона. В твердом переплете она напечатана небольшим тиражом, но скоро в
издательстве "Беркли" она выйдет в мягкой обложке - и советую вам не идти, а
бежать в ближайший книжный магазин, как только она поступит в продажу. К слову:
мне никто не платил за эту рекламу; она идет от сердца.
Так вот, Кирби Макколи подсказал мне, что Деннис - самый подходящий человек,
чтобы исправить ошибки, допущенные в мягком издании "Танца смерти". Я спросил
Денниса, не согласится ли он это сделать, и он согласился. Я отправил ему свою
растущую с каждым днем пачку писем "вы здесь ошиблись" "федеральным экспрессом".
Не преувеличу, утверждая, что Деннис оказал мне - и всем, кого заботит точность
даже в такой мрачной темнице, как жанр ужасов - неоценимую услугу. Это издание
гораздо свободнее от ошибок, чем первая книга, вышедшая в твердой обложке, и тем
более предыдущее издание - "Беркли". Это заслуга Денниса Этчисона, которому
помогала толпа фэнов. Я хочу, чтобы все об этом узнали, и хочу еще раз
поблагодарить человека, который поправлял мне рубашку и расчесывал волосы.
Леди и джентльмены, помогите Деннису Этчисону, как он помог мне.
Стивен Кинг.
Июнь. 1983г.
Глава 1
4 ОКТЯБРЯ 1957 ГОДА, ИЛИ ПРИГЛАШЕНИЕ К ТАНЦУ
1
Впервые я пережил ужас - подлинный ужас, а не встречу с демонами или призраками,
живущими в моем воображении, - в один октябрьский день 1957 года. Мне только что
исполнилось десять. И, как полагается, я находился в кинотеатре - в театре "Стратфорд"
в центре города Стратфорд, штат Коннектикут.
Шел один из моих любимых фильмов, и то, что показывали именно его, а не вестерн
Рандольфа Скотта или боевик Джона Уэйна, оказалось вполне уместно. В тот
субботний день, когда на меня обрушился подлинный ужас, была "Земля против
летающих тарелок" (Earth vs. the Flying Saucers) Хью Марлоу, который в то время,
вероятно, был больше известен по роли кокетливого и страдающего безудержной
ксенофобией приятеля Патриции Нил в фильме "День, когда Земля остановилась" (The
Day the Earth Stood Still), чуть более старой и гораздо более рациональной
научно-фантастической картине.
В "Дне, когда Земля остановилась" пришелец по имени Клаату (Майкл Ренни в ярко-белом
межгалактическом комбинезоне) сажает свое летающее блюдце на эспланаде посреди
Вашингтона (блюдце, когда включен двигатель, светится, как пластмассовые фигурки
Иисуса, которыми награждали в воскресной школе тех, кто вызубрил больше стихов
из Библии). Клаату спускается по широкому трапу и останавливается; на него
глядят сотни пар испуганных глаз и сотни армейских винтовок. Момент, исполненный
напряжения, такие моменты приятно вспомнить, и именно они на всю жизнь делают
людей вроде меня поклонниками кинематографа. Клаату начинает возиться с какой-то
штуковиной, похожей, насколько я помню, на приспособление для борьбы с сорняками,
и скорый на руку мальчишка-солдат стреляет в него. Разумеется, как выяснилось,
приспособление было подарком президенту. Никаких смертоносных лучей: всего лишь
аппарат для лечения рака.
Так было в 1951 году. А шесть лет спустя, в субботний день в Коннектикуте,
поступки и внешность парней из летающих тарелок были куда менее дружественными.
В отличие от благородного и немного печального Майкла Ренни в роли Клаату
пришельцы из "Земли против летающих тарелок" напоминали старые и исключительно
злобные деревья с узловатыми сморщенными телами и морщинистыми старческими
лицами.
И не средство от рака для президента, подобно новому послу, приносящему дары
стране, а лучи смерти, разрушение и всеобщую войну принесли они миру. И все это,
в особенности разрушение Вашингтона, было показано удивительно реалистично с
помощью спецэффектов Рэя Харрихаузена, того самого, который в детстве бегал в
кино с приятелем по имени Рэй Брэдбери.
Клаату приходит, чтобы протянуть руку дружбы и братства. Он предлагает людям
вступить в своего рода межзвездную Организацию Объединенных Наций - конечно, при
условии, что мы расстанемся со своей неприличной привычкой убивать себе подобных
миллионами. Ребята из "Земли против летающих тарелок" прилетели с целью
завоевания, это была последняя армада с умирающей планеты, древней и алчной,
ищущей не мира, а добычи.
"День, когда Земля остановилась" относится к небольшой горстке истинно научно-фантастических
фильмов. Древние чужаки из "Земли против летающих тарелок" - посланцы гораздо
более распространенного жанра, жанра фильма ужасов. Здесь нет никакого вздора
насчет "дара вашему президенту"; эти парни просто высаживаются на мысе Канаверал
и начинают уничтожать все вокруг.
Между этими философиями и лежат семена ужаса, так мне представляется. Если
существует силовая линия между этими двумя почти противоположными идеями, то
ужас почти несомненно зарождается здесь.
И вот как раз в тот момент, когда в последней части фильма пришельцы готовятся к
атаке на Капитолий, лента остановилась. Экран погас. Кинотеатр был битком набит
детьми, но, как ни странно, все вели себя тихо. Если вы обратитесь к дням своей
молодости, то вспомните, что толпа детишек умеет множеством способов выразить
свое раздражение, если фильм прерывается или начинается с опозданием: ритмичное
хлопанье; великий клич детского племени "Мы хотим кино! Мы хотим кино! Мы хотим
кино!"; коробки от конфет, летящие в экран; трубы из пачек от попкорна, да мало
ли еще что. Если у кого-то с четвертого июля сохранилась в кармане хлопушка, он
непременно вынет ее, покажет приятелям, чтобы те одобрили и восхитились, а потом
зажжет и швырнет к потолку.
Но в тот октябрьский день ничего похожего не произошло. И пленка не порвалась -
просто выключили проектор. А дальше случилось нечто неслыханное: в зале зажгли
свет. Мы сидели, оглядываясь и мигая от Яркого света, как кроты.
На сцену вышел управляющий и поднял руку, прося тишины, - совершенно излишний
жест. Я вспомнил этот момент шесть лет спустя, в 1963 году, в ноябрьскую пятницу,
когда парень, который вез нас домой из школы, сказал, что в Далласе застрелили
президента.
2
Если в том, что касается танца смерти, можно выявить некую суть или истину, то
она проста: романы, фильмы, телевизионные и радиопрограммы - даже комиксы -
всегда работают на двух уровнях.
Первый уровень, так сказать внешний, - это когда Ригана рвет прямо на священника,
когда он мастурбирует с распятием в руке в "Изгоняющем дьявола" (The Exorcist),
когда ужасное, словно вывернутое наизнанку чудовище из "Пророчества" (Prophecy)
Джона Франкенхаймера разгрызает голову пилота вертолета, как тутси-поп <конфета-шарик
на палочке с твердой оболочкой и мягкой начинкой.>. Первый уровень может быть
достигнут с различной степенью артистизма, но он присутствует обязательно.
Но на другом, более мощном уровне проявление ужаса - это поистине танец,
подвижный, ритмичный поиск. Поиск той точки, зритель или читатель, где вы живете
на самом примитивном уровне. Ужас не интересуется цивилизованной оболочкой
нашего существования. Так же, как и этот танец сквозь помещения, где собрано
множество предметов мебели, каждый из них - мы надеемся! - символизирует нашу
социальную приспособленность, наш просвещенный характер. Это поиск иного места,
комнаты, которая порой может напоминать тайное логово викторианского джентльмена,
а иногда - камеру пыток испанской инквизиции... Но чаще всего и успешней всего -
простую грубую нору пещерного человека.
Является ли ужас искусством? На этом втором уровне его проявление ничем иным
быть просто не может; он становится искусством уже потому, что ищет нечто,
лежащее за пределами искусства, нечто, предшествующее искусству; ищет то, что я
бы назвал критической точкой фобии. Хорошая страшная история ведет вас в танце к
самым основам вашего существования и находит тайную дверь, которая, как вам
кажется, никому не известна, но вы-то о ней знаете; Альбер Камю и Билли Джоэл
указывали, что Чужак заставляет нас нервничать... Но в глубине души нас тешит
возможность встретиться с ним лицом к лицу.
Пауки приводят вас в ужас? Отлично. Вот вам пауки в "Тарантуле" (Tarantula), в "Невероятно
уменьшающемся человеке" (The Incredible Shrinking Man) и в "Королевстве пауков"
(Kingdom of the Spiders). А если крысы? В романе Джеймса Херберта, который так и
"называется - "Крысы", вы чувствуете, как они ползают по вашему телу.., и
пожирают вас заживо. Змеи? Боязнь замкнутого пространства? Боязнь высоты? Или...
Да все что угодно.
Поскольку книги и фильмы входят в понятие массмедиа, за последние тридцать лет
поле ужасного расширилось и теперь включает не только личные страхи. За этот
период (а в несколько меньшей степени и в течение семидесяти предшествующих лет)
жанр ужаса отыскивал критические точки фобии национального масштаба, и те книги
и фильмы, которые пользовались наибольшим успехом, почти всегда выражали страхи
очень широких кругов населения и играли на них. Такие страхи - обычно
политические, экономические и психологические, а отнюдь не страх перед
сверхъестественным - придают лучшим произведениям этого жанра приятный
аллегорический оттенок, и это именно те аллегории, среди которых вольготнее
всего чувствуют себя создатели кинофильмов. Может быть, потому, что знают: если
вышел прокол с началом, потом всегда можно вызвать из тьмы какое-нибудь чудовище.
Вскоре мы вернемся в Стратфорд 1957 года, но вначале позвольте упомянуть один из
фильмов последних тридцати лет, очень точно нащупавший критическую точку. Это
картина Дона Сигела "Вторжение похитителей тел" (Invasion of the Body Snatchers).
Ниже мы обсудим и сам роман - у Джека Финнея, его автора, тоже найдется что
сказать, - а пока давайте коротко коснемся фильма.
Ничего ужасного в физическом смысле в сигеловской версии "Вторжения похитителей
тел" нет <Зато есть в римейке Филипа Кауфмана. Действительно жуткая сцена. Это
когда Доналд Сазерленд граблями разрывает лицо почти сформировавшегося стручка.
Лицо "существа" разрывается с болезненной легкостью, как гнилой фрукт, и из него
брызжет фонтан самой реалистичной сценической крови, какую мне только доводилось
видеть в цветном фильме. На этом моменте я съежился, зажал рукой рот и..,
удивился, каким образом фильм прошел в категорию "можно смотреть в присутствии
родителей". - Примеч. автора.>, нет никаких сморщенных злобных межзвездных
путешественников, никаких уродов-мутантов в облике нормальных людей. Существа-стручки
лишь слегка отличаются от обычных землян, и все. Просто немного размыты. Чуть-чуть
неряшливы. Хотя Финней нигде не говорит об этом прямо, он явно считает, что
наиболее ужасное в "них" - это отсутствие самого распространенного и легче всего
приобретаемого эстетического чувства. Не важно, говорит Финней, что эти
вторгшиеся из космоса чужаки не способны оценить "Травиату", "Моби Дика" или
даже хорошую обложку "Сатердей ивнинг пост" работы Нормана Рокуэлла. Это не
очень хорошо, но - боже! - они даже не подстригают газоны, не меняют стекло в
гараже, разбитое мячом мальчишки. Не красят облупившиеся стены домов. Дороги,
ведущие в Санта-Миру, вскоре покрываются таким количеством выбоин и трещин, что
торговцы, обслуживающие город - можно сказать, что они снабжают муниципальные
легкие животворным воздухом капитализма, - уже отказываются приезжать.
Внешний уровень - это одно дело, но лишь на втором мы обычно испытываем то
неприятное ощущение, которое называют "мурашками". Много лет от "Вторжения
похитителей тел" у людей пробегали мурашки, и от этого в сигеловском фильме
видели множество самых разных идей. Сначала фильм рассматривался как
антимаккартистский, пока кто-то не заметил, что самого Сигела вряд ли можно
назвать левым. Тогда картину отнесли к разряду "Лучше быть мертвым, чем красным".
Из этих двух вариантов второй представляется мне более правдоподобным. Картина
кончается сценой, когда Кевин Маккарти стоит посреди шоссе и кричит проносящимся
мимо машинам:
"Они уже здесь! Вы следующий на очереди!" Но в глубине души я считаю, что Сигел
вообще не думал о политике, когда снимал фильм (ниже вы увидите, что и Джек
Финней никогда о ней не задумывался); мне кажется, что он просто развлекался, а
подтекст... Подтекст возник сам по себе.
Это не значит, что во "Вторжении похитителей тел" нет аллегорических элементов;
просто эти пункты давления, эти источники страха так глубоко погребены в нас и в
то же время настолько активны, что мы черпаем из них, как из артезианских
колодцев, - говорим вслух одно, но шепотом выражаем совсем другое. Версия романа
Джека Финнея, сделанная Филипом Кауфманом, интересна (хотя, говоря откровенно, в
меньшей степени, чем картина Сигела), но в ней этот шепот сменился чем-то совсем
иным: фильм Кауфмана словно бы высмеивает общее мироощущение эгоцентрических
семидесятых "со-мной-все-в-порядке-с-тобой-все-в-порядке-так-что-примем-горячую-ванну-и-помассируем-свое-драгоценное-самосознание".
А это предполагает, что хотя тревожные сны массового подсознания могут от
десятилетия к десятилетию меняться, шланг, опущенный в этот колодец, остается
неизменным.
Это и есть истинный танец смерти, по-моему: те замечательные мгновения, когда
создатель ужасной истории оказывается способен объединить сознание и подсознание
одной мощной идеей. Я считаю, что в большей степени это удалось в своей картине
Сигелу, но, конечно, и Сигел, и Кауфман должны быть благодарны Джеку Финнею,
который первым зачерпнул из колодца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11