— Антон, здесь написано, ваше заявление о предоставлении кредита «будет рассмотрено». Что это значит?
— Антон! Шотазачит? — требовательно повторил ребенок.
— Они хотят убедиться, что мы просим не больше, чем стоит этот дом, — на случай, если мы не сможем расплатиться и им придется забирать его в свою собственность.
Я содрогнулась. Упоминание о переходе дома в чужую собственность заставило меня похолодеть; оно напомнило мне, как мы уезжали из своего огромного дома в Гилдфорде.
— Поэтому они всесторонне исследуют этот вопрос, чтобы убедиться, что это не какая-то развалюха.
— А если он им не покажется?
— А тебе показался?
— Да, но…
— Вот и хорошо.
Антон вскрыл письмо. Молча прочитал, но атмосфера в комнате как-то странно помрачнела.
— Что такое?
— Так. — Он прокашлялся. — Это результат их исследования.
— И?
— Обнаружили в прихожей сухую гниль. Пишут, это очень плохо.
От досады у меня брызнули слезы. Мой чудесный дом. А как же малиновые кусты, кушетка в эркере, я в летящем белом платье с корзинкой малины в руке? Светские ужины, которые я стала бы устраивать, чтобы отдать долг Ники и Саймону, Майки и Чаре, Вив, Базу и Джезу — и всем другим людям, которые без конца приглашают нас с Антоном к себе и которых я ни разу не позвала сюда, в эту тесноту. Мои губы сказали:
— Что ж, значит, все.
— Ничего подобного. Лили, не вешай нос, с этой гнилью можно справиться. Велика беда! Дадут они нам кредит, не волнуйся, только немного меньше. На триста восемьдесят тысяч.
— А где мы найдем остальные двадцать?
— Да пойми ты, не надо нам будет их нигде брать! Мы пойдем к продавцам и еще собьем цену.
— Но надо же еще и плесень эту убрать! Вот я и спрашиваю: где мы возьмем двадцать тысяч фунтов?
— Никакая плесень не потянет на двадцать тысяч за ремонт. Максимум — две тысячи.
— Но банк же говорит…
— Банк просто перестраховывается. Ну? Что скажешь?
— Ладно, — сказала я. — Делай, как знаешь.
К моему величайшему изумлению, продавцы уступили еще двадцать тысяч. Сколько мне еще надо указаний на то, что этот дом предназначен мне? Однако в самый последний момент я струсила, и, когда Антон спросил: «Так покупаем?» — я простонала:
— Нет, мне слишком страшно.
— Ладно.
— Ладно? — Я удивленно уставилась на него.
— Ладно. Тебе страшно — забудем о доме.
— Ты ведь так не думаешь. Просто хочешь меня убедить методом от противного.
Он покачал головой:
— Нет. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.
Я с недоверием посмотрела на него. Мне показалось, он говорит правду.
— Хорошо. Тогда постарайся меня убедить. Он замялся.
— Ты уверена?
— Скорее, Антон! Уговори меня, пока я не передумала.
— Ну, что ж. — Он перечислил все причины, почему нам следует купить именно этот дом: скоро мы получим мои гонорары; моя карьера на подъеме, и в ноябре я заключу астрономический контракт; банк — известный своей осторожностью — дал нам добро на кредит; купить этот дом будет лучше, чем маленькую квартиру, из которой через год опять придется переезжать; нам не нужен дом вообще — нам нравится этот конкретный дом, он будто создан для нас. И наконец — «если вдруг настанут тяжелые времена, мы сможем его продать и выручить свои деньги назад».
— А если он упадет в цене, вместо того чтобы вырасти, и мы останемся на бобах?
— Такой дом? В таком районе? Конечно, он будет только дорожать, это ясно. Мы ничего не теряем. Все будет хорошо.

Часть вторая
ДЖЕММА

1
Прошло восемьдесят дней с папиного ухода. Без малого три месяца, но если мерить днями, то звучит не так страшно. Ничего особенного не происходило, пока не случились сразу ЧЕТЫРЕ важных события.
Первое — в конце марта переводили часы. Знаю, ничего в этом особенного нет, но погодите, это не само событие, это только начало. Итак, в конце марта переходили на летнее время, все воскресенье я занималась переводом часов у мамы в доме — на духовке, микроволновке, видеомагнитофоне, телефоне, на семи настенных и настольных часах и даже на ее наручных, но дошло до меня только тогда, когда в понедельник, на работе, среди бела дня, Андреа вдруг заявила:
— Ну что ж, я пошла. Я говорю:
— Так ведь еще рано! А она отвечает:
— Без двадцати шесть.
Тогда меня осенило — я чуть не задохнулась от ужаса: вечера теперь станут длиннее, дело идет к лету, а ушел он в разгар зимы. Куда подевалось все это время?
Мне надо было его увидеть. Не ради мамы; ради самой меня. Я редко когда уходила с работы раньше семи, но в этот день меня настолько одолело желание повидаться с отцом, что никакими силами Франциск и Франческа меня бы не удержали.
Я протолкалась на улицу, села в машину и помчалась прямиком к нему на работу — домой к ним я и за миллион не поехала бы. Машина отца стояла на парковке, значит, он еще не ушел. Я нервно смотрела поверх руля, как персонал фирмы покидает контору. Забавно, но среди них не больше толстых, чем среди обычных людей, думала я. А ведь повсюду шоколад… О господи, вот он идет. С Колетт. Черт! Я надеялась перехватить его одного.
Он был в костюме и выглядел как всегда; я знала его не хуже себя самой, и было странно, что мы так долго не виделись.
Волосы у Колетт, как и в тот раз, были подкрашены, не похоже было, чтобы, заарканив себе мужичка, она распустилась. Вроде не беременна, слава тебе господи. • Они приближались и болтали настолько непринужденно, что мне сделалось нехорошо. Я вышла из машины и предстала перед ними. Я рассчитывала произвести эффект, но они шагали так быстро, что чуть не проскочили мимо.
— Пап! — окликнула я.
Оба повернулись; лица растерянные.
— Папа?
— А, Джемма. Привет!
— Ты что-то давно голос не подавал.
— Ах да. Ну… понимаешь… — Ему было не по себе. Он повернулся к Колетт: — Ты нас не подождешь в машине, милая?
«Милая» бросила на меня недовольный взгляд, но уплыла в сторону «Ниссана».
— Обязательно быть такой стервой? — спросила я. Не смогла удержаться. — Какие у нее основания так себя вести?
— Она просто чувствует себя немного неуверенно.
— «Она». А я? Я тебя не видела почти три месяца.
— Неужели так много времени прошло? — Он нетвердо, по-стариковски, перетаптывался.
— Да, папа. — Я сделала отчаянную попытку пошутить и спросила: — Тебе не хочется взять надо мной опеку? Ты мог бы отсудить право брать меня на воскресенье. В «Макдоналдс» бы водил.
Но он лишь сказал:
— Ты уже взрослая. Самостоятельный человек.
— И у тебя никогда не возникает желания меня повидать?
Никогда не следует задавать вопрос, ответ на который тебе неизвестен. Конечно, у него возникает желание меня видеть. Но он сказал:
— Пожалуй, это к лучшему, что мы пока не видимся.
— Но, папа… — Горе волной накрыло меня, и я заплакала. Мимо нас шли люди и оглядывались, но мне было плевать. Волна переросла в цунами. Я не виделась с отцом три месяца, я рыдала и задыхалась, как будто подавилась орехом, но он до меня даже не дотронулся. Я кинулась ему на грудь; а он стоял, как жердь, и смущенно похлопывал меня по спине.
— Ну, Джемма, ну, перестань.
— Ты меня больше не любишь.
— Люблю. Конечно, люблю.
Невероятным усилием воли я заставила себя прекратить рыдания, прокашлялась и быстро взяла себя в руки.
— Папа, пожалуйста, возвращайся домой. Я тебя очень прошу.
— Ноуэл, нам пора за детьми! — крикнула Колетт. Я повернулась к ней:
— По-моему, он велел тебе ждать в машине.
— Ноуэл, дети! — Она игнорировала меня, как предмет мебели. — Они не будут знать, куда мы пропали.
— Знаешь что? — Я посмотрела на нее и показала на отца. — Я — его ребенок и тоже не понимаю, куда он пропал.
Потом еще добавила:
— Так что — пошла ты!
Она смерила меня ледяным взором.
— Сама ты пошла!
— Две минуты, — обратилась она к отцу. — Время пошло. — Она вернулась в машину.
— Класс!
— Как твоя мама поживает? — спросил отец.
Не «моя мама», а твоя жена. — Последнее слово я проорала на всю стоянку. Те, кто еще не таращился, теперь тоже повернулись к нам. — Твоя жена поживает великолепно. У нее кавалер, швейцарец по имени Гельмут. У него красный «Астон Мартин» с распашными дверями.
— Нет, кроме шуток? Послушай, Джемма, мне надо идти. Джерри с ума сходит, если мы опаздываем.
Теперь я не испытывала ничего, кроме презрения. Я посмотрела на отца.
— Ты трус.
Укрывшись от посторонних глаз в машине, я снова дала волю слезам. Все мужики — трусы.
Да, и в ближайшее время ничего не изменится; меня просто убивало сознание того, что папа с Колетт стали производить впечатление дружной семейной пары. А куда теперь деваться мне? Как мне жить дальше?
Мама держалась молодцом, она действительно старалась быть мужественной. Она выработала своего рода рутину, в которой спасительным мостом через пропасть ей служили мыльные оперы — она усаживалась их смотреть с самого утра. Она снова стала ходить в церковь и даже пару раз ходила с миссис Келли пить утренний кофе, но домой всякий раз возвращалась дрожащая, как желе. И по-прежнему мне приходилось каждый день ночевать у нее.
Я и подумать не могла о том, что она когда-нибудь скажет: «Джемма, может, на выходные куда-нибудь сходишь? Напейся, подцепи сразу пару парней и прокувыркайся с ними до начала рабочей недели. Это пойдет тебе на пользу». Нет, пока это была несбыточная мечта.
И никто не поможет мне расслабиться, чтобы потом с новыми силами включиться в работу. Я подумала об Оуэне — парнишке, которого я притащила к себе в ночь, когда праздновали день рождения Коди (хотя как это произошло, я не помнила). Он дважды приглашал меня куда-нибудь сходить, и во второй раз я согласилась, но не смогла назначить день, поскольку не знала, как быть с мамой.
Обещала, что сама ему позвоню, но пока так и не позвонила.
2
Второе событие — и, пожалуй, наименее значимое из четырех — то, что на службе у меня появился новый клиент. Мне позвонили на следующий день в час десять, как раз когда я собиралась на обед. Уже по одному этому можно было судить, как пойдет дальше; есть люди, которые, сами того не желая, ведут себя беспардонно. Испорченной дивой оказалась Лесли Латтимор, небезызвестная светская барышня. Она славилась тем, что ходила на все тусовки и сорила деньгами, причем сама не заработала ни пенса. Ее папаша, Ларри Латтимор по прозвищу Денежный Мешок, сколотил состояние сомнительными контрактами по строительству и грабежом ирландских налогоплательщиков, но никого это не волновало. А меньше всего — Лесли.
— Я хочу, чтобы вы организовали торжество по случаю моего тридцатилетия. Я слышала, свадьбу Давинии Вестпорт устраивали вы?
Я не стала спрашивать, была ли она на свадьбе Давинии Вестпорт: я и так знала, что нет. Она была дочерью дельца с сомнительной репутацией, и Давиния не стала бы мараться. Но сейчас Денежный Мешок явно вознамерился устроить своей дочери не менее грандиозное чествование.
— Каким вы себе видите это торжество?
— Гостей двести с лишним. Тема — принцесса. Что-то вроде Барби в готическом стиле. — Мне сразу же захотелось это организовать. — Когда вы могли бы подъехать обсудить детали?
— Сегодня. Сейчас.
Я схватила какие-то папки с фотографиями самых пышных приемов, которые я устраивала, и отправилась к Лесли. Она жила в центре города, в двухэтажной квартире с видом на реку. У нее были ухоженные сверх всякой меры волосы, загар с Французской Ривьеры, а новая одежда сверкала так, словно ее покрыли лаком. Сумочка у нее, конечно, была крохотная — в подтверждение моей теории, что чем человек богаче, тем меньше у него сумка. Типа — что им может понадобиться? Золотая кредитка, ключи от «Ауди-ТТ», крохотный мобильник и тюбик помады. У меня, например, сумка размером с тележку, на которой стюардессы развозят еду, она набита папками, косметикой, подтекающими ручками, квитанциями из химчистки, недоеденными шоколадными батончиками. Прибавьте еще солпадеин, диетическую колу и, конечно, мой мобильный телефон величиной с кирпич.
Еще Лесли имела крайне высокомерную манеру держаться — где-то между небрежностью и откровенной грубостью, что в сочетании с ее лексиконом полностью затмевало ее достаточно неприметную внешность.
То есть вы не сразу замечали ее длинноватый нос и заостренный подбородок. По правде говоря, роль ведьмы — вместо принцессы— подошла бы ей куда больше. Странно, что папаша еще не купил ей новый подбородок. Однако, несмотря на мое внутреннее сопротивление, у нас с ней оказался общий взгляд на предстоящий праздник.
— Убедите меня, что мне следует нанять именно вас, — заявила Лесли, и я принялась расписывать, какие мероприятия на моем счету — свадьбы, конференции, церемонии награждения. Потом я замялась и с сомнением раскрыла последний козырь.
— И у меня есть волшебная палочка, — объявила я. — Серебряная звезда с фиолетовым пухом вокруг.
— И у меня такая есть! — вскричала она. — Я вас беру. Она убежала, принесла волшебную палочку и торжественно обвела ею круг вокруг моей головы.
— Жалую тебе честь устроить день рождения Лесли.
Потом протянула ее мне и сказала:
— Говори: «Жалую тебе замок с орудийными башнями».
— Жалую тебе замок с орудийными башнями, — повторила я.
— Жалую тебе торжественный средневековый зал.
— Жалую тебе торжественный средневековый зал. — Эти забавы уже начали меня утомлять.
— Жалую тебе отряд рыцарей.
— Жалую тебе отряд рыцарей.
В промежутке между «пожалованиями» мне надлежало обводить круг над ее головой и по очереди касаться звездой ее плеч.
Я испытывала крайнюю степень унижения, пока ей не наскучило играть. Тогда я чуть не закричала от радости. Тем более что мне надо было еще записать все ее пожелания.
Ну и списочек вышел! Она пожелала: серебристое царственное «облачение» (цитата) с рукавами длиной до пола, сходящими на клин; белый горностаевый плащ; остроконечный головной убор и серебряные туфельки (разумеется, с острыми носами). Напитки должны быть розового цвета. Стулья — серебряные на гнутых ножках. Еда — тоже розовая.
Я все записывала и кивала: «Угу, отличная идея». Никаких хитрых вопросов не задавала — типа как заставить гостей мужского пола пить напитки розового цвета или как гости станут танцевать под лютневый ансамбль менестрелей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71