душевые уголки под заказ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Я писал почти не раздумывая, но не достигая того опьянения и одновременно сосредоточения, в котором работал еще вчера.
* * *
Мы включили телевизор, чтобы посмотреть прямую передачу новогодних торжеств на Таймс-сквер в Нью-Йорке. Тысячи людей собрались на площади и неотрывно смотрели на огромное яблоко, опускавшееся к ним. Ровно в полночь оно под радостные крики толпы достигло земли. Люди кричали и обнимались. Где-то начали петь, песня вырастала из гама, который постепенно стихал, пока не стало слышно одну только старую песню:
Should auld acquaintance be forgot
And never brought to mind? note 8
В Чикаго было еще только одиннадцать, но и мы с Агнес встали. Мы обнялись и чокнулись за наше будущее, пока люди в Нью-Йорке продолжали петь:
For auld lang syne, my jo,
For auld lang syne,
We ' ll take a kiss о' kindness yet For auld lang syne note 9.
Агнес прекратила играть и вошла в кабинет.
— Мне не хочется, чтобы ты дописывал историю до конца, — сказала она.
— Почему?
— Это что-то нехорошее. Она нам не нужна.
— Но я закончил.
— Правда? — Она была в нерешительности. — У нее хороший конец?
— Да, конечно. Ведь в Америке все истории кончаются хорошо.
Агнес улыбнулась.
— Ты мне прочитаешь? — спросила она.
— Тебе надо лежать, — ответил я.
32
Читать как следует я не умею. Но Агнес не поэтому была разочарована. Она ничего не сказала, а я тоже сидел молча рядом с ней на постели.
— Ты довольна? — спросил я.
— А ты доволен?
— Не знаю, — ответил я. Меня не устраивала написанная концовка. Она мне не удалась, она была неживой, в ней не было правды. Но я хотел, чтобы она была такой, вот я ее и написал. Это было словно решение, принимаемое в новогоднюю ночь, но уже в первые часы Нового года это решение оказывается невыполнимым, так, одни слова, благие намерения. — Концовка всегда дается трудно, — сказал я, — в жизни нет эффектных завершающих жестов, жизнь просто идет дальше.
— Это подарок, — сказала Агнес, — новогодний подарок.
Она попыталась посмотреть мне в глаза, а я обнял ее, чтобы ускользнуть от ее взгляда, и произнес:
— Теперь я переплету это вместе с другими страницами, и у тебя будет книжечка. Под названием «Агнес».
Когда она позднее пришла ко мне из спальни, я еще не приступал к сказанному. Я сидел в соломенном кресле и смотрел на вьюгу за окном.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Я думаю.
— Об истории?
— Да, — ответил я. Кинофильм снова запустился в моей голове.
В следующие дни мной владело беспокойство. И я будто заразил Агнес, ее состояние ухудшилось, простуда мучила ее сильнее. Она жаловалась на горло и сильные, отупляющие головные боли; целыми днями она почти не выходила из спальни. Я соединил концовку с другими листами в небольшую тетрадку. Но как только Агнес засыпала, я продолжал писать историю дальше. Я снова прочел весь текст, кое-что изменил, подправил и заменил концовку на «Финал-2», намеки на который, как я заметил, были уже в самом начале истории. Это была единственно возможная, единственно правдивая концовка.
Когда Агнес спрашивала меня, над чем я работаю, я отвечал, что над книгой о вагонах. Я часто уходил в себя, мне больше всего хотелось работать не прерываясь. У меня было такое чувство, будто я живу только в этой истории, будто все остальное не важно, нереально, словно время, потраченное на еду, на сон бессмысленно растранжирено.
Болезнь Агнес нервировала меня. Я все еще делал ей чай и приносил еду в постель, однако она явно чувствовала мое раздражение и была этим обижена.
— Тебе совсем не обязательно весь день сидеть со мной, — сказала она. — Сходи в библиотеку, если хочешь. Может быть, там Луиза.
— При чем тут это. Мне просто жалко, что ты так проводишь свободные дни. Я сам ненавижу сидеть дома.
— Но тебе и не надо сидеть. Я ведь не смертельно больная. Я совершенно нормально чувствую себя, если лежу в постели.
Я снова пошел к озеру, гулял в парке Гранта. Когда замерз, пошел в библиотеку. Луизы там не было. Я взял какой-то роман и час читал. Не дочитав до конца, сдал книгу.
— Тебя долго не было, — сказал Агнес, когда я вернулся.
— Ты ведь хотела побыть одна.
— Это не упрек, не будь таким обидчивым. Я сказала, что не имею ничего против, если ты выйдешь. Я не говорила, что хочу побыть одна.
— Ты спала?
— Нет. Смотрела телевизор.
— Я думал, тебе надо оставаться в постели?
— Я сидела, закутавшись в одеяло.
Я приготовил, и мы поели на кухне.
— Что мы делаем на Новый год? — спросил я.
— Не думаю, что успею выздороветь к празднику.
— Откуда ты знаешь? Ты что, не хочешь пойти со мной?
— Да нет, я бы хотела. Но я больна. Чувствую себя неважно. Ты был в библиотеке?
— Не ради Луизы. Я замерз на улице и не хотел сразу же возвращаться. Не хотел тебе мешать.
— Ты мне не мешаешь. Я только говорю, что тебе не обязательно весь день за мной присматривать. Я совершенно ничего не имею против того, что ты где-то бываешь. Так же как я ничего не имею против того, чтобы ты пошел на вечеринку к Луизе.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Она знает много интересных людей. Это может пригодиться мне для книги.
— Мы ведь и не женаты.
— Это и для нас может быть полезно. Если я останусь здесь, мне важно завести знакомства.
— Не хочу спорить, — сказала Агнес, — я устала и больна.
33
— Волосы твои начинают редеть, — заметила Агнес, — ты стареешь.
Я вошел к ней в спальню, чтобы попрощаться.
— Обещай мне, что возьмешь такси, когда будешь возвращаться домой, — сказала она.
— Может быть, будет поздно. Не беспокойся.
— Ты позвонишь мне в полночь?
— Не могу обещать. Ты ведь знаешь, что творится на новогодних вечеринках в полночь. Но я постараюсь.
Мы обнялись, и она крепко поцеловала меня.
— Всего-всего тебе, — сказала она.
— Ну я же вернусь, — засмеялся я.
— Это в смысле если ты не позвонишь… счастливого Нового года.
В начале двенадцатого я позвонил Агнес.
— Ты позвонил слишком рано, — заметила она.
— Это чтобы не забыть. Что делаешь?
— Ем. Я смотрела репортаж из Нью-Йорка. Там Новый год уже начался.
— Да.
— Мне тебя не хватает.
— Ложись спать. Когда ты проснешься, я буду уже дома.
Луиза стояла радом со мной, пока я разговаривал по телефону. Она иронично улыбалась.
— Твоя маленькая подружка скучает по тебе? — спросила она, когда я положил трубку.
— Она больна.
— Американки всегда больны, но неистребимы. Они следят за тем, чтобы у тебя всегда была нечистая совесть. А если они спят с мужчиной, то говорят об этом так, словно оказали ему услугу. Словно вышли погулять с собакой. Потому что собаке нужно двигаться.
— Агнес другая.
— Можешь в это верить.
Луиза подхватила меня под руку и представила некоторым гостям. Она улыбалась всем и находила для каждого несколько слов, но едва мы оказались вдвоем, она рассказала мне, кто из мужчин уже успел попытать с ней счастья и кто кого с кем обманул.
— Почему, собственно, ты все еще живешь со своими родителями, если их компания тебе так противна?
— Да нет, они в порядке. Они мне не противны.
— Но почему бы тебе не снять квартиру и не пригласить своих собственных друзей?
— Я бы уже давно вернулась во Францию. Но у меня здесь хорошая работа. И мне, в сущности, все равно, где жить. — К тому же, добавила она, у ее части дома есть отдельный вход, так что она может уходить и приходить, когда пожелает.
— А почему ты не пригласила никого из своих друзей?
— А зачем? У меня есть ты!
— У тебя вообще-то есть здесь друзья?
— У меня всегда были лучше отношения с мужчинами, чем с женщинами. А больше одного мужчины я приглашать не хочу. В конце концов, у меня есть кое-какая репутация.
Я пил довольно много и весь вечер говорил только с Луизой. Ее мать пару раз подмигнула мне, а ее отец в какой-то момент положил мне руку на плечо и спросил, весело ли мне. Я поблагодарил за приглашение, а он ответил, что рад моему приходу. Он спросил меня, что я думаю по поводу забастовки на заводах Пульмана.
— Я полагаю, что роль денег в этом деле преувеличивается, — сказал я, — речь шла о свободе. Пульман был патриархом, а забастовка была скорее мятежом против абсолютного контроля, против власти, чем против экономической эксплуатации.
— В революции всегда решается вопрос власти. А власть у того, у кого есть деньги.
— Однако даже и без экономической депрессии система когда-нибудь развалилась бы. Даже если бы зарплата не снижалась, а цены не росли.
— Поверьте мне, речь шла о деньгах и только о них, — заявил отец Луизы и убрал руку с моего плеча. — Вас, писателей, вечно заносит. Я предприниматель. Я знаю, что движет миром.
Когда я снова остался вдвоем с Луизой, она сказала:
— Не стоит дискутировать с моим отцом о политике. Зачем тебе вообще эта история с забастовкой у Пульмана? Все это уже давно прошло и забыто.
Я ответил, что сегодня в глобальном масштабе происходит то же, что сто лет назад в созданном Пульманом образцовом городе, и это рано или поздно приведет к беспорядкам.
Луиза отмахнулась.
— Давай поднимемся ко мне, — предложила она, — в эту ночь революции не будет. Все и так уже напились.
Она захватила на кухне бутылку шампанского, и я пошел за ней вверх по широкой лестнице в ее квартиру. Она закрыла за нами дверь.
34
Было три или четыре часа, когда я одним из последних ушел с вечеринки. Луиза настояла на том, чтобы отвезти меня домой.
— В это время пройдет вечность, пока ты дождешься такси, — сказала она.
До центра ехать было недалеко. Она остановила машину на Бобиен-стрит, небольшой улице с односторонним движением прямо за моим домом.
— Я не целую своих мужчин на Мичиган-авеню, — призналась она.
— Агнес вернулась.
— Ты поздновато об этом вспомнил.
— Ты меня не любишь.
— А она больше с тобой не спит, — сказала Луиза, придвинулась ко мне и поцеловала в губы.
— Она болеет, — заговорил я, — но выздоровеет. Между нами было что-то важное. И оно не потеряно.
— Вы, мужчины, идиоты, — съязвила Луиза, — вы можете любить, только когда вас отталкивают. Вам нужны громкие слова, обязательно громкие слова. Между нами тоже кое-что было, этой ночью, и это было прекрасно. Завтрашней ночью это могло бы повториться, а потом другими ночами еще и еще. И быть может, из этого могло бы выйти что-нибудь более серьезное, если бы ты был со мной почаще. Но ты с самого начала не мог решиться на это. Ты сразу же отвел мне определенную роль.
— Ты же сказала, что не любишь меня. Тогда, в архиве.
— Тогда сказала, а этой ночью я такого не говорила.
— Мне пора.
— Вовсе не пора. Я никуда не тороплюсь.
— Я сейчас не в форме, Луиза.
— Ты просто пьян.
— Да. И мне пора. Большое спасибо за праздник. Я позвоню тебе.
— Пожелай своей золушке счастливого Нового года, — желчно напутствовала меня Луиза, и, когда я уже поднимался по лестнице к черному входу, она прокричала мне вслед: — Принеси как-нибудь ее туфельку. Быть может, у нас один размер.
Я не мог открыть дверь в квартиру. Ключ входил, но повернуть его не удавалось. Несколько минут я пытался открыть. Опьянение уже прошло, но моя голова словно перестала думать, а мои мысли, казалось, существовали отдельно, где-то выше моей головы. Я испробовал все ключи своей связки, включая ключ от моей швейцарской квартиры, и даже ключ от чемодана, который я всегда ношу с собой. Нужно было потянуть время. Потом я подумал, что Агнес поменяла замок, пока меня не было, или какой-нибудь пьяный идиот засунул что-нибудь в скважину. Или, подумал я, Агнес оставила в замке с внутренней стороны ключ, намеренно или случайно. Я позвонил. Прошло несколько минут, и я позвонил второй и третий раз. Наконец дверь приоткрылась, насколько позволяла цепочка. На меня испуганно смотрел японец в белом халате. Я тут же понял свою ошибку.
— Наверное, я попал не на тот этаж, — объяснил я, — мне ужасно жаль.
Японец кивнул, при этом на его лице не отразилось ничего, и без единого слова закрыл дверь.
Я не доехал один этаж. Я стал подниматься вверх по лестнице. Лестница была предназначена для экстренных случаев и освещалась днем и ночью. Я сел на ступеньку. Я слышал, как рядом со мной в шахте проехал лифт, и я задался вопросом, кто же это находится в кабине лифта, проносясь всего в нескольких метрах от меня вверх или вниз. За год, прожитый мной в этом доме, я не познакомился ни с кем, кроме продавца в магазинчике внизу. Но и о нем я ничего не знал, кроме того, что он, казалось, неотлучно находился на своем месте и любил грязные шутки и намеки. Он вел себя со мной так, словно нас связывала какая-то тайна, словно мы были старыми приятелями, он подмигивал мне и намекал на что-то, чего я не понимал. Но на самом деле он был таким же чужим для меня, как и люди, которых я иногда видел в вестибюле и о которых я даже не знал, живут ли они в доме или просто пришли сюда к кому-нибудь. Наконец стало тихо, лифт замер, я встал и пошел дальше.
35
Войдя в квартиру, я тут же услышал, что компьютер включен. Я пошел в кабинет. На экране монитора были звезды, летевшие из центра во все стороны. Если смотреть в эту среднюю точку, из которой вылетали звезды, появляется ощущение, словно летишь в космическое пространство, словно тебя втягивает в себя через стекло экрана бесконечная бездна. Я частенько застывал перед монитором, а Агнес смеялась надо мной и говорила, что это только иллюзия пространства, на самом же деле увеличивавшиеся светящиеся точки двигались по одной плоскости к ее краям, недаром же эта заставка на экране называется «Имитация звездного неба».
Я нажал одну из клавиш, и на экране появилась концовка моей истории. Это был новый финал, тот, который я написал тайком.
* * *
Агнес долго глядела на звезды, летевшие ей навстречу. Самое загадочное, думала она, это пустое место в середине. Она чувствовала, что ее затягивало все глубже. Она словно погружалась в экран монитора, словно сливалась со словами и фразами, которые она прочитала. Рука, выключавшая компьютер, была словно не ее, тело, надевавшее одежду, — ей не принадлежавшим. Агнес вышла из квартиры, села в лифт, прошла в трансе мимо портье, заснувшим над газетой.
Поездка до Уиллоу-Спрингс длилась почти час. Когда Агнес вышла, было уже далеко за полночь, но все еще слышались разрывы фейерверка, и небо время от времени на мгновение вспыхивало бенгальскими огнями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11


А-П

П-Я