Иначе говоря, «Мать» не отображала и не отражала в первую очередь «переломный момент истории», а она его фактически формировала (закладывала). В. И. Ленин, прочитавший «Мать» еще в рукописи, сказал М. Горькому: «Книга – нужная, много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают «Мать» с большой пользой для себя». Поэтому-то тот факт, что повесть «Мать» уже в 1907 и 1908 годах вышла отдельными изданиями в США, Англии, Франции, Германии, Испании, Дании, Голландии, Швеции, Финляндии и других странах лишь подтверждает слова вождя мирового пролетариата. Но в данном случае, в настоящем исследовании, проводится смысло-логический анализ повести М. Горького на предмет определения степени ее подлинной добросовестности (объективности) или степени ее лживости (искажения реальности). Зачем? А затем, чтобы другим авторам впредь неповадно было, чтобы они знали и помнили, что художественный подход к жизни не отменяет собою честное отношение к действительности, и всякое ее «припудривание» обязательно пойдет им в зачет как самый что ни на есть подлый поступок.
Но приступим, собственно, к прочтению повести. Что бросается, прежде всего, в глаза в самом начале или в самом зачине сюжета? А то, что главный герой повести Павел Власов после скоропостижной смерти собственного отца вдруг переменился. Впрочем, М. Горький указывает, что для Павла оказалась невозможной привычная в его среде жизнь: «Ходил на вечеринки, выучился танцевать кадриль и польку, по праздникам возвращался домой выпивши и всегда сильно страдал от водки. Наутро болела голова, мучила изжога, лицо было бледное, скучное». В результате герой, не совладав с водкой, и оказался вдруг на пути в революцию. Странно это, ведь с таким слабым здоровьем в ней ему особенно и делать-то нечего будет. С другой стороны, известный прототип Павла – Петр Заломов имел своей матерью рано овдовевшую, с юности грамотную и атеистически настроенную женщину, которая в отличие от матери Павла (неграмотной и верующей в Бога женщины), видимо, и повлияла на выбор жизненного пути своего сына. Изложение подобного обстоятельства, конечно, было бы и для сюжета повести М. Горького изначально честнее, а значит, и более уместным. Теперь об эстетике борьбы или противостояния противников царского режима и всех его охранителей. Петра Заломова мучили не только духовно, тюремщики избивали его, калечили, тогда как М. Горький зачем-то представляет эту борьбу главным образом идейной, вытесняя физическое насилие в тень. Так, сразу после сцены первого обыска в доме у Власовых Павел отвечает матери на ее опасения о том, что власти рвут тела арестованным, ломают им косточки: «Они душу ломают. Это больнее – когда душу грязными руками.» Тем самым автор повести придает борцам с властями избыточно возвышенный ореол – ореол особых идейных противников господствующего порядка. Зачем только так-то? А вероятно, затем, чтобы показать революционную борьбу как борьбу, прежде всего, духовную, чтобы тем самым полнее уложиться в русло исходного замысла о втором – духовном рождении человека. С другой стороны, а разве правда о физическом насилии и применявшихся властями пытках могла бы помешать формированию облика во второй раз – духовно родившихся людей? Видимо да. Но почему? А потому, что в таком случае автору повести пришлось бы описывать также и ответное – революционное насилие по отношению к представителям власти, которое в годы создания повести буквально захлестывало всю Россию. В таком случае очевидным бы стало и то обстоятельство, что революционеры действовали не менее, чем власти, кроваво, не менее жестоко, что бесспорно бы сделалось большим препятствием на пути воплощения намеченного художественного плана. Поэтому-то М. Горький, видимо, и решил лукаво, как модно ныне принято выражаться, «переформатировать» реальность и вставить ее измененную в уже им намеченные «благородные» рамки. Впрочем, это пока лишь самые предварительные предположения автора настоящего очерка. Далее. Первые революционные публичные речи Павла направлены главным образом на сплочение рабочих, на объединение их под знаменем освобождения себя самих от гнета властей и работодателей. Спрашивается, а где здесь признаки второго – духовного рождения человека? Их очевидно нет. А что есть? Есть стремление к свободе. Но разве оно само по себе есть духовное рождение? Но тогда что же оно в своей сути? Оно лишь проявление наличной гордости и ничего более. Другими словами, борьба за освобождение от внешнего угнетения никак сама по себе не составляет духовного рождения человека, а значит, не может пониматься его основою. Но где доказательства, что речь идет лишь о гордости? – спросит кто-то. Для ответа достаточно обратить внимание на слова Сизова, сподвижника Павла по революционной борьбе, сказанные им Пелагее Ниловне (матери Павла): «Вот она, молодежь-то, говорит с директором, как с равным, да-а!» А кроме того, подпольщица Сашенька, вышедшая из тюрьмы, выражается в связи с темой гордости так: «Человек не должен прощать обиду». Таким образом, как бы воскресшие духовно люди установили для себя все-таки старые ветхозаветные принципы поведения типа «око за око» и «зуб за зуб». Но тогда о каком таком духовном рождении идет речь? Впрочем, кто-то, возможно, заметит, что М. Горький и не говорит в своей повести об этом. Что ж, проверим сие. Но сначала кое-что уточним. Во-первых, спросим себя: будет ли духовный, то есть совестливый человек таиться и делать что-либо исподтишка? Вряд ли. Тогда как герои повести сами себя понимают крамольниками, в частности, товарищ Павла по революционной деятельности Егор Иванович в беседе с Ни-ловной выражается так: «У вас не хватит сердца, если вы начнете жалеть всех нас, крамольников». Во-вторых, будет ли духовный человек во имя торжества общего блага чинить кому-либо зло? Нет, ни за что не будет! Другое дело, что и поощрять или поддерживать чужое злодеяние он также откажется и даже открыто заявит свое осуждение даже этого печального намерения, не говоря уже о самом подобном деянии. Вместе с тем он же никогда не дойдет в своем неприятии злого намерения (поступка) до отождествления его с самим человеком, ставшим его орудием.
Теперь же вернемся к героям повести и попытаемся понять их подлинную суть с позиции сформулированных выше замечаний. Так, Пелагея Ниловна в разговоре с Андреем Находкой, вышедшим из тюрьмы, заявляет о революционерах такое: «Любят они! Вот они – чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я – не умею так! Я люблю свое, близкое!» Иначе говоря, М. Горький определяет подпольщиков как людей чистой любви и широкой (всеобщей) веры. Но нет ли в этой оценке лукавства? Или неужели автор повести не видит, что его герои ослеплены иллюзией свободы ради нее самой? Им почему-то кажется, что свобода сама все и уладит к лучшему. Последнему, очевидно ложному представлению, по мнению М. Горького, видимо, должны были способствовать следующие слова матери Павла: «не понимаю я многого, и так обидно, горько мне, что в господа бога не веруете вы! Ну, это уж – ничего не поделаешь! Но вижу, – хорошие вы люди, да!
И обрекли себя на жизнь трудную за народ, на тяжелую жизнь за правду. Правду вашу я тоже поняла: покуда будут богатые – ничего не добьется народ, ни правды, ни радости, ничего!» И что интересно: героиня все-таки узнала революционную правду, что во всем виноваты богатые, тогда как народ ее почему-то не узнает до тех пор, пока не переведутся эти самые богатые. Странно сие. Да, богатство как вирус поражает всякого, а самого богатого тем, что он всей душой, всем сердцем служит ему (видимо, поэтому-то он и не устает повторять, что, мол, «ничего личного – только бизнес»), а значит, и стыда не имеет, собственно. Ведь всякие присвоенные им лично, пускай даже по им же придуманному для себя закону, излишки – это всегда результат особо замаскированного под систему якобы неизбежных экономических отношений лукавства. Бедного же оно принуждает к тотальному услужению богатому, а значит, принуждает его также к постыдному услужению – услужению присвоения богатым очевидно чужого, а значит, принуждает его же фактически соучаствовать порой совсем бескорыстно в узаконенном богатыми воровстве. В результате и подтверждается тезис о зле от богатства. Но если говорить о правде всерьез (ответственно), то следует помнить, что правда как объективная реальность, включающая в саму себя и любые реакции на свои же проявления, везде и всегда присутствует. Другое дело, что «дотянуться» до нее мыслью бывает ой как не просто! Но в чем же она себя заявляет? Она, с одной стороны, во всей совокупности наличных фактов и тенденций, с другой – в причинах, их вызывающих. Впрочем, не о всех фактах, процессах можно узнать легко, без преодоления иногда значительных заслонов и помех. Но есть и следствия всяких тщательно скрываемых фактов, утаить которые никому, попросту говоря, невозможно, а значит, все равно о любых существенных фактах можно узнавать опосредованно, скажем, со временем, или всякий случившийся факт вполне угадывается через его же следствие умозрительно. Кстати, герой повести Рыбин в беседе с матерью Павла весьма наглядно являет читателю повести пример умозрительного угадывания правды о финансировании подпольщиков: «Те, которые близко подошли к нам (речь об активистах революционного движения. – Авт.), они, может, сами ничего не знают. Они верят – так надо! А может – за ними другие есть, которым – лишь бы выгода была? Человек против себя зря не пойдет. Никогда ничего хорошего от господ не будет!» Тем самым читателю повести автором был дан шанс увидеть борьбу за освобождение рабочего класса несколько, что ли глубже, а значит, точнее понять ее подлинный смысл. Но тут же этот шанс был перекрыт банальными соображениями о самочинном бунте: «Пойду один по селам, по деревням. Буду бунтовать народ. Надо, чтобы сам народ взялся, нет у него надежды, кроме себя самого, нету разума, кроме своего». Вот опять стремление к свободе от себя самого и для себя самого. Но что с ней делать-то будем? О том толку чуть. Впрочем, кое-что выразил Андрей Находка: «Так давайте же поравняем всех! Разделим поровну все, что сделано разумом, все, что сработано руками! Не будем держать друг друга в рабстве страха и зависти, в плену жадности и глупости!…» Что ж, поделить поровну, может быть, и не грех будет, если только в принципе это возможно. Это первое. А второе состоит в том, что деление всего насильно реквизированного имущества вряд ли приведет к всеобщему умиротворению, ведь в прошлом богатые люди во многом наживали свое богатство так, как их учили родители, властью установленные законы, господствовавшие нравы, а значит, бывшие владельцы больших материальных ценностей вполне могут посчитать себя несправедливо обиженными. Поэтому-то всеобщее счастье (или хотя бы довольство) через насилие лишь над некоторыми членами общества невозможно даже теоретически.
Поговорим об оценке охранителей власти самими революционерами. В частности, Андрей Находка понимает их так: «Все они – не люди, а так, молотки, чтобы оглушать людей. Инструменты. Ими обделывают нашего брата, чтобы мы были удобнее. Сами они уже сделаны удобными для управляющей нами руки – могут работать все, что их заставят, не думая, не спрашивая, зачем это нужно». В свою очередь, и подпольщиков, как говорится, «зеркально» можно также представить, скажем, орудиями революции, ею одурманенными зомби, готовыми ради достижения революционных целей на любые жертвы. Или как сказал тот же Андрей: «Справедливо, но не утешает!» Впрочем, говоря о друзьях своего сына, Пелагея Ниловна считает, что «они – за совесть». Кстати, последнее понятие с сущностной точки зрения есть сверхзнание о том, что есть правильно. Но разве подпольщики обладают им исчерпывающе? Вряд ли. С другой стороны, Павел, выйдя из тюрьмы, благодарит свою мать: «Спасибо, мама!… Спасибо, родная!… За то, что помогаешь великому нашему делу, спасибо. Когда человек может назвать мать свою и по духу родной – это редкое счастье!» Как мы видим, речь на самом деле идет все-таки об объединении под одним началом близких по духу людей, а значит, под революционные знамена становились уже готовые к тому своим наличным духом (его особенностями) активисты. Но тогда разговоры о втором – духовном рождении людей, пришедших в революцию, что ли избыточны? Что ж, будем вникать в продолжение повести и разбираться в сути вопроса о возможном духовном преображении революционеров на манер христианских подвижников, например апостола Павла. В частности, внимания вполне достойны следующие слова Павла Власова, сказанные им матери в связи с ее тревогой по поводу намерения сына нести знамя на первомайской демонстрации: «Есть любовь (речь о материнской любви. – Авт.), которая мешает человеку жить.» Что сказать в связи с последним представлением? Вероятно то, что любовь матери к сыну как помеха жизни есть очевидная глупость, так как без нее и сама жизнь всякую цену теряет. И действительно, а зачем тогда все затевать, если любовью матери к сыну можно и нужно пренебречь? В таком случае всякое освобождение есть бессмыслица, а значит, оно само становится и вовсе стерильным от всего живого или становится мертвым.
Далее обратимся к новой речи Андрея Находки: «Я уже богат, как звезда лучами, – я все снесу, все вытерплю, – потому что есть во мне радость, которой никто, ничто, никогда не убьет! В этой радости – сила!» Все вроде бы и неплохо, и даже хорошо. Но смущает понимание радости как вспомогательного для силы начала. Почему? А потому, что в таком случае опять выходит странное, а именно: сила как способность оказывать на кого-что-либо необходимое для получения вполне конкретного результата воздействие оказывается в «начальниках» у радости как состояния сознания, в котором ощущение единства с миром достигает максимально возможной величины. Другими словами, не может «радость» служить «силе», так как она смыслом своим шире и глубже будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42