То, что вы представляете шестую эру, вовсе не обязательно предполагает ваше превосходство. В истории случались периоды упадка. Это факт.
Он пытался произнести это машинно-стальным голосом, но я все же уловил слабый оттенок сомнения.
Только теперь я понял, для чего ведется весь этот разговор. Темпоральный диспетчер прощупывал меня, стараясь определить размеры тигра, которого он держал за хвост, найти место сосредоточения моей силы.
— Это не тот случай, — возразил я. — Да и вообще ваше утверждение можно оспорить.
— Тем не менее, вы в наших руках, — констатировал он спокойно.
— Пораскиньте мозгами, — предложил я. — Ваша операция основывалась на том, что пятая эра, будучи более поздней, способна заметить ловушки, которые люди Центра Некса могут упустить. Разве не следует из этого, что шестая может обнаружить ваши погрешности?
— Мы не допускаем ошибок.
— Тогда бы меня здесь не было.
— Невозможно! — выдохнул он, словно вдруг поверил, или ужасно захотел поверить моим словам. — Процесс распада длится семнадцать тысячелетий, причем каждая попытка остановить его лишь придавала происходившему новый импульс. Когда человек впервые вмешался в естественное течение времени, он посеял семена грядущего хаоса в энтропический канал, позволил неисчислимым силам темпоральной прогрессии рассеяться по бесконечному спектру более слабых матриц. Жизнь — продукт времени. Когда плотность темпорального потока падает ниже критической величины, жизнь кончается. Наша цель — предотвратить эту трагедию. Только это и ничего больше! Мы не можем потерпеть поражение!
— Нельзя возродить никогда не существовавшее прошлое, — возразил я. — Так же, как нельзя сберечь будущее, которое не наступит.
— Это не входит в наши задачи. Наша программа предполагает следующее: заново сплести темпоральную ткань путем соединения ранее расходившихся тенденций, прививая дикие побеги к главному временному стволу. Только это. Нам достаточно сохранения жизнеспособности континуума.
— И самих себя, — добавил я.
Он смотрел на меня растерянно.
— Вам приходилось когда-либо рассматривать решение, которое бы исключало из реальности вас и вашу программу? — спросил я.
— Для чего?
— Вы сами — одно из последствий вмешательства во время, — объяснил я.
— Сомневаюсь, что вас увлекла бы мысль о каком-либо темпоральном черенковании, которое привело бы к засыханию вашей собственной ветви.
— Конечно, нет. Это значило бы нанести удар по самим себе. Как бы мы могли создать континуум, если бы не существовали?
— Хороший вопрос, — кивнул я.
— У меня есть еще один, — произнес он тоном человека, только что разрешившего спор эффектным доводом. — Чем может руководствоваться ваша эра, пытаясь разрушать ядро реальности, от которого об яз ат ел ьн о зависит любое мыслимое будущее?
Мне хотелось вздохнуть, но я сдержался и принял вид, который обычно принимаю, когда хочу подчеркнуть, что это разговор мужчины с мужчиной:
— Первые чистильщики времени принялись за дело в надежде исправить ошибки прошлого. Те, кто пришел после них, столкнулись с еще более серьезной работой — убирать за уборщиками. Центр Некса попытался взглянуть на дело шире и вернуть все в первоначальное состояние — и плохое, и хорошее. А вы используете Центр, чтобы манипулировать не прошлым, а будущим…
— Действия в будущем невозможны, — произнес он значительно, словно Моисей, провозглашавший законы божьи.
— Хм. Но ведь для вас пятая эра — не будущее, так ведь? Из этого вы исходите. Но следовало бы быть посообразительнее. Если сами вы суете нос в прошлое, то где гарантия, что будущее не вмешается в ваши дела?
— Вы что же, пытаетесь убедить меня, что любая попытка исправить ошибки, повернуть процесс разрушения вспять обречена?
— Любой человек, пытавшийся обуздать судьбу, потерпит поражение. Все, даже самые мелкие диктаторы, пытавшиеся навязать свое тоталитарное правление, рано или поздно понимали это. Секрет человека в том, что его невозможно заковать в цепи и заставить ощущать себя при этом счастливым. Его существование зиждется на неопределенности, неизвестности — скажем, на случайности. Лишите его этого — и он потеряет все.
— Это доктрина, ведущая к поражению, — сказал он резко. — Опасная доктрина. Я намерен бороться с ней всеми доступными мне средствами. Ну а теперь пришло время рассказать мне все: кто вас сюда послал, кто направляет ваши действия, что вам известно о ваших руководителях, где расположена ваша база.
— Я так не считаю.
Он сделал неуловимое движение, нечто со свистом разрезало воздух. Потом снова заговорили. Голос его звучал глухо и монотонно.
— Вы, видимо, чувствуете себя в полной безопасности, агент. Пребываете в уверенности, что представляете более продвинутую эру и, следовательно, неизмеримо превосходите любую более примитивную силу. Но мускулистый дурак может заковать гения. Я поймал вас в ловушку. Мы теперь надежно замкнуты в ахроническом анклаве нулевых темпоральных измерений, абсолютно изолированы от любого мыслимого внешнего влияния. И скоро вы поймете, что скованы по рукам и ногам; любое орудие самоубийства, которое, возможно, имеется у вас при себе, бесполезно, равно как и любое приспособление для темпорального скачка. И даже, если бы ваша жизнь оборвалась, из вашего мозга мгновенно выжали бы всю информацию, хранящуюся как на уровне сознания, так и на уровне подсознания.
— Хорошо продумано, одобрил я. — И все же недостаточно. Вы можете не бояться опасности извне; а что, если она будет исходить изнутри?
Координатор нахмурился — видимо, замечание ему не понравилось. Он сел еще более прямо и махнул охранникам; я понял, что меня сейчас убьют и прежде, чем роковые слова были произнесены, спустил курок мыслекода, ждавшего этого мгновения под многочисленными слоями глубокого гипноза. Он так и застыл — с открытым ртом и взглядом, полным растерянности.
38
Тусклый свет нуль-временного стазиса упал на его напряженное лицо, на лица двух вооруженных людей, которые стояли, почти касаясь пальцами пусковых кнопок. Я прошел между ними, с трудом рассекая густой, как сироп, воздух, и вышел в коридор. Единственным звуком было неторопливое, всепроникающее, похожее на стук метронома биение, которое по мнению некоторых теоретиков, соответствовало основной частоте повторения цикла сотворения и распада реальности.
Комната за комнатой я обследовал каждый квадратный дюйм станции; сотрудники ее походили на обитателей заколдованного замка спящей красавицы. Я неторопливо просмотрел папки и отчеты. Что ж, агенты пятой эры отлично справились с работой. Нигде не было ни малейшего указания на то, какой период субъективного будущего охватывала их операция, никаких сведений относительно масштаба проникновения в программы Чистки Времени. Информация была интересной, но несущественной.
Я завершил первую фазу своей миссии — устранил случайный фактор создававший широкомасштабные аномалии в темпокартах эпохи.
Из всего персонала станции (их было сто двенадцать человек) агентами пятой эры были четверо. В условиях стазиса вокруг них отчетливо было видно свечение, создаваемое необычно высоким темпоральным потенциалом. Я уничтожил некоторые участки их памяти, после чего отправил в точки происхождения. Кое-кому придется почесать затылок и не раз проверить аппаратуру после неудачных попыток вернуть их для продолжения задания в Центр Некса — все четверо навсегда выйдут из строя, попавшись в тот же тип замкнутого цикла, в котором бился я.
Кроме того, я на месте просканировал отчеты и отредактировал их таким образом, чтобы исключить всякое свидетельство, которое могло бы привести инспекторов Центра к нежелательным размышлениям. И уже заканчивал свою работу, когда услышал шаги в коридоре, ведущем в фонотеку.
39
Если не учитывать тот факт, что никто не мог передвигаться в стазисе без защиты вихревого поля, аналогичного окружавшему меня, вторжение не вызвало особого удивления. Я все время надеялся, что кто-нибудь меня навестит. Ситуация, можно сказать, прямо-таки требовала этого.
И он вошел в дверь, высокий, с приятными чертами лица. Незнакомец был совершенно без волос. Тело его облегал изящный алый костюм с темно-пурпурными узорами в виде розовато-лиловых угрей, извивающихся в красных водорослях. Он окинул комнату одним из тех фиксирующих взглядов, которые в одно мгновение со стопроцентной точностью отпечатывают в мозгу всю картину, и кивнул мне, словно я был случайным знакомым, встреченным в клубе.
— А вы неплохой специалист своего дела.
Эта фраза была произнесена без заметного акцента, но в довольно странном ритме, словно он привык говорить намного быстрее.
— Не такой уж и хороший, — ответил я. — Слишком много бессмысленных прыжков и сомнений в успехе.
— Скромное заявление, — отозвался он, как бы признавая, что нам не избежать обмена любезностями. — И все же вы с блеском довели до конца довольно сложную операцию. Именно этого мы от вас и ждали.
— Спасибо, — сказал я. — А кто это «мы»?
— До этого момента, — продолжил он, не обращая внимания на мой вопрос, — мы одобряли ваши действия. Однако позволить вам и в дальнейшем выполнять эту миссию невозможно. Возникает вероятностный вихрь восьмого порядка. Вы знаете, что это означает.
— Может, знаю, а может, и нет, — уклонился я. — Кто вы? Как попали сюда? Этот анклав находится в жесткой изоляции.
— Думаю, мы с самого начала должны быть абсолютно откровенны, — сказал человек в красном. — Я знаю, кто вы, знаю, в чем заключается ваша миссия. Мое присутствие здесь и сейчас является этому достаточным свидетельством и, в свою очередь, делает очевидным тот факт, что я представляю более позднюю эру, чем ваша, следовательно, наше решение должно возобладать над полученными вами инструкциями.
Я хмыкнул.
— Итак, на сцену выходит седьмая эра, полная решимости навести порядок и сохранить его на веки веков.
— Напоминать вам о нашем преимуществе над вами, не только техническом, но и в понимании континуума, значило бы стараться доказать очевидное.
— Ага. Но почему вы считаете, что на ваш собственный хвост не сядут новые особо бдительные ребята, чтобы переделать то, что переделали вы?
— После нас никакой Чистки Времени не будет, — отрезал он. — Наше вмешательство — конечное. Усилиями седьмой эры темпоральная структура будет не только восстановлена до стабильного состояния, но и усилена благодаря уничтожению целого спектра избыточных энтропических векторов.
Я устало кивнул.
— Понятно. Вы исправляете природу, прививая все ростки нереализованной истории к главному временному стволу. Вам не приходила в голову мысль, что это и есть как раз то благонамеренное вмешательство, последствия которого пытались исправить примитивные чистильщики времени?
— Я живу в эпоху, уже начавшую пожинать плоды темпорального усиления,
— сказал он твердо. — Мы существуем в состоянии жизнеспособности, которое предыдущие эпохи могли только неясно ощущать в моменты экзальтации. Мы…
— Вы дурачите сами себя. Переходя к вмешательству более высокого порядка, только усложняете на порядок проблемы.
— Наши вычисления доказывают обратное. А теперь…
— Вы когда-нибудь задумывались над тем, что может существовать естественный эволюционный процесс и что вы прерываете его? Что сознание человека может развиваться до точки, после которой оно распространится до совершенно новых понятийных уровней, и что, когда это случится, потребуется матрица наружных вероятностных слоев, чтобы поддержать его? Словом, думали ли вы, что поедаете семенной запас далекого будущего?
Впервые он заколебался, то только на мгновение.
— Вы ошибаетесь. То, что ни одна более поздняя эра не вмешалась в наши дела, — лучшее доказательство того, что наша чистка является конечной.
— Допустим, такая эра все же вмешалась. Какую форму, по-вашему, могло бы принять такое вмешательство?
Он бросил на меня бесстрастный взгляд.
— Уж, конечно, не форму агента шестой эры, деловито стирающего сведения из записей третьей и четвертой.
— Правильно.
— Тогда… — начал он поучительным тоном, но вдруг резко замолчал, обеспокоенный мыслью, которая ему не понравилась. — Вы? — пробормотал он.
— Вы ведь не…
И исчез, прежде чем я успел подтвердить или опровергнуть его предположение.
40
Человеческий мозг — это схема.
Самый первый, еще неясный проблеск сознания в развивающихся лобных долях австралопитека нес в себе ее зародыш; и сквозь все века по мере того, как возрастали могущество и сложность нервного двигателя человека, в геометрической прогрессии усиливая его контроль над окружающей средой, схема никогда не менялась.
Человек цепляется за им самим себе отведенное место психологического центра Вселенной. Ради сохранения его он готов принять любой вызов, перенести любую утрату, вытерпеть любые трудности — до тех пор, пока структура остается целой.
Без нее он — всего лишь сознание, дрейфующее в нехоженной бесконечности, где нет никакой шкалы, по которой он мог бы измерить свои надежды, утраты, победы.
Даже когда свет разума показывает человеку, что сама структура является продуктом его же мозга, что бесконечность не знает никаких измерений, а вечность — никакой длительности, он по-прежнему цепляется за свою концепцию деления мира по принципу «я и не-я», подобно философу, цепляющемуся за жизнь, которой, как ему известно, все равно придет конец; за идеалы, об эфемерности которых прекрасно знает; за цели, которые, что для него не является секретом — неизбежно будут забыты.
Человек в красном был продуктом могущественной культуры, возникшей более чем пятьдесят тысяч лет спустя после падения Центра Некса, который сам отстоял на десять тысячелетий от первых темпоральных исследователей старой эры. Каждой клеточкой своего великолепного агента из более поздней эры делает несостоятельным созданный им и кажущийся таким объективным образ темпорального континуума и сводит на нет роль народа его эры в Чистке Времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19