Джавахетцы обнажили сабли и. атаковали врага. Пховцев и дидойцев погибло без числа, полегли они рядами вокруг крепости Очани.
Вновь затрубили трубы царского войска. Правый фланг ринулся вперед и занял высоту, ведущую к крепости.
Пховцами командовал хевисбери Гудушаури. Он стоял на одном из холмов, когда ему сообщили, что ратники Фанаскертели идут священной рощей.
Зная, что пховцы не вступят в священную рощу, он направил туда большой отряд дидойцев. Ратники Фанаскертели не прибегали ни к пикам, ни к копьям. Выйдя из лесу, они мгновенно бросились с саблями на вражьих всадников, встретивших их на просеке.
Дидойцы были поражены, увидев, что их сабли ломались, как ледяные сосульки, от харалужных мечей дружины Фанаскертели. Гудушаури хотел было идти со своей дружиной на помощь дидойцам, но те дрогнули и повернули вспять своих коней. Дружина Фанаскертели направилась прямо к первой башне крепости.
Гудушаури понял, что, если он будет медлить, войска Звиада окажутся у него в тылу, и потому, обна-жив саблю, с пятьюстами всадниками ринулся прямо на войско Звиада. Отряд из Тао вступил в бой с хевисбери. Тогда Звиад-спасалар пришпорил своего громадного жеребца и бросил его грудью прямо на малорослого черкесского коня хевисбери. Но Гудушаури уклонился и замахнулся саблей на спасалара. Звиад мечом отбил удар его сабли, и в руках хевисбери остался лишь ее черенок. Не успели подать хевисбери новую саблю, как Звиад рассек его по пояс вместе со всеми доспехами.
Ринулся на спасалара сын хевисбери Торгвай, но его горячий конь изменил ему. Торгвай промахнулся и лишь, отсек ухо у жеребца Звиада.
Пховцы, увидав, что мечи царских ратников рассекают кость и железо, повернули вспять и ускакали. Царские войска выбили ворота крепости. Начальник крепости попросил перемирия. Он обещал Звиаду заложников. В ту же ночь обезглавили начальника крепости и труп его повесили на крепостной башне. Звиад взял добычу — доспехи и оружие — и разрушил крепость Очани. С рассветом двинулся он дальше вдоль ущелья, на Кветари, не встречая сопротивления. По пути его встречали пховцы хлебом-солью, а хевисбери являлись с веревкой покаяния на шее и просили мира.
Разъяренный спасалар приказал вешать их на колокольнях на тех же веревках, которые надевали они на себя в знак покорности. По пути он брал пленных и добычу— доспехи и оружие-и принимал заложников от хевистави.
Казалось, что войска Звиада шли к Кветарскому замку. Он нарочно не сходил с дороги, ведущей прямо на Кветари, чтобы нагнать страх на эристава.
От Константина Арсакидзе Колонкелидзе узнал о вступлении царского войска в Пхови. За три дня до этого Мамамзе и Тохаисдзе известили его, что царь и Звиад идут на него с войском. Эристав хотел встретить Звиада в Гудамакари. Мамамзе и Тохаисдзе заявили, что присоединятся к повстанцам лишь в том случае, если Колонкелидзе успеет вступить в Арагвское ущелье.
А теперь, когда спасалар опередил Колонкелидзе, они отказались поддерживать мятежников, ибо знали: Звиад сровняет с землей замок Корсатевела, следуя мимо него со своим войском.
Колонкелидзе предполагал, что войска Звиада подойдут к Кветари уже обессиленные упорными схватками с дружинами хевистави и хевисбери и сопротивлением крепостей, стороживших ворота в ущелье. Тогда он выступит из замка и даст решительный бой у его подступов.
Если успех будет на стороне врага, он снова запрется в Кветарском замке. Зима станет его союзницей, и царские войска, оставшиеся без продовольствия, не смогут продержаться под стенами крепости до весны.
Но падение Очанской крепости, поражение дидойцев, появление передового отряда Кахая, закрывшего доступ в горы, и, наконец, то, что мечи врага режут кость и железо, — все это нагнало ужас на Колонкелидзе. Он собрался было уже выслать к Звиаду заложников, но в это время из Уплисцихе прибыли к нему скороходы и известили, что царь со свитой и большой ратью направляется к Кветари. Сообщали и то, что царь требует выдачи заложников и заключения мира для того, чтобы затем сообща пойти против кахетинского хорепископа.
Талагва Колонкелидзе знал, что «бесстрашен Георгий, словно дух бестелесный», в борьбе с внешними врагами, но избегает кровопролития в эриставствах.
Вот почему Колонкелидзе предполагал, что если Звиад покорил Пхови, обратил в бегство дидойцев, то царь не захочет продолжать кровопролитие и помирится с ним.
Ведь простил же он однажды мятеж обоим эриста-вам и покарал их лишь животворящим крестом.
XVIII
Совсем другим путем шло войско Георгия. Он переночевал в крепости Ларгвиси и утром подошел к замку Корсатевела. Мамамзе и Тохаисдзе вышли ему навстречу с большой свитой.
Мамамзе отечески обнял Георгия и, по обычаю, приложился к его правому плечу. Бордохан попросила царя переночевать в замке. Он любезно отклонил ее просьбу и пообещал остановиться у них на обратном пути из Пхови.
— Дочь выдаете замуж, государыня Бордохан? Мне передавали, что скоро свадьба,-хитро улыбнувшись, процедил сквозь зубы Георгий.
Бордохан смутилась и отказалась наотрез:
— Государь мой, рано девочке замуж, всего лишь двенадцать лет моей Кате.
После завтрака Георгий с войском Двинулся дальше. Перепуганное население бежало в неприступные
горы. В опустевших селах оставались лишь старики, больные и собаки.
На колокольнях продолжали висеть хевисбери. Церкви были опустошены, священники и монахи, оставшиеся в живых после мятежа, бежали в Мцхету.
У входа в ущелье валялись трупы царских лазутчиков. Беркуты клевали их обезображенные тела, наполовину уже съеденные хищниками.
Скороход, посланный Звиадом, нагнал царя у Гоимзваре. Спасалар извещал, что Колонкелидзе выдал заложников, что дидойские и галгайские мятежники оттеснены за пховские горы, что ратники Кахая обложили крепость Торгвай и что в Цхракари он будет ждать распоряжений царя.
Георгий послал скорохода Ушишараисдзе передать Звиаду, что, когда он получит царский приказ: «Иди на Панкиси», — это будет означать, что царь его ждет в Кветарском замке, куда Звиад должен поспешить во главе своей дружины.
Когда царские войска миновали Гоимзваре, Георгий приказал выслать вперед знаменосца. Двенадцать латных всадников сопровождали знамя. За царем ехали триста стрелков. Свыше двух тысяч ратников следовали,за его свитой, но они еще не успели вступить в Гоимзваре. Дробная дорога шла под гору и терялась в глубине ущелья. Начались густые каштановые леса, дорогу то и дело перебегали лисицы.
Георгий заметил, что из глубины ущелья выехали всадники в латах и, поравнявшись с знаменосцем, быстро спешились и приветствовали его; затем они вновь сели на коней и направились к свите Георгия.
Царь узнал Колонкелидзе. Горная тропа была так узка, что не видно было, сколько ратников сопровождает эристава.
На расстоянии полета стрелы Колонкелидзе и его свита вновь спешились и с большой почтительностью приветствовали Георгия и его свиту.
Когда Колонкелидзе со склоненной головой подошел к царю и приложился к его руке, тот нехотя улыбнулся. Колонкелидзе стал смелее, заметив рядом с царем Мамамзе и начальника его замка Тохаисдзе. Он обвел взглядом свиту царя и пожалел, что выехал навстречу Георгию с такой небольшой свитой, — ему показалось, что царя сопровождают всего лишь триста всадников. Каштановый лес мог служить хорошим прикрытием, чтоб устроить засаду против царской дружины.
Дорога пошла в гору. За это время их догнали передовые отряды царских войск. Тут Колонкелидзе стало не по себе. Сколько же тысяч ратников идут за царем?
Беседа с царем не внушала тревоги. Был тихий солнечный вечер. Дружное фырканье коней, однотонный шум горной реки, синева высоких гор, подпирающих небо, — все это располагало к мирной беседе. Георгий, Колонкелидзе, Мамамзе и их сви-та вели такой непринужденный разговор, словно они забыли, что сошлись в этом ущелье для того, чтобы сразиться друг с другом.
Колонкелидзе был приятным собеседником. Невысокого роста, худой, но мужественный с виду, с легкой проседью в бороде, он выглядел моложавым; юношески светились его медовые глаза.
Царь несколько раз окинул его взглядом. Он припомнил вечер престольного праздника в Мцхете, когда Колонкелидзе соревновался с Шореной в верховой езде — они больше походили на брата с сестрой, чем на отца и дочь.
Падали каштаны с ветвей, нависших над дорогой, где-то в горах трубил самец-олень. Белки метались по сучьям высоких пихт.
Царь умышленно пришпорил коня. Колонкелидзе последовал за ним, и, когда они опередили свиту, эристав осторожно завел беседу о «печальном недоразумении»; он все сваливал на «чернь» — дидойцев и галгайцев — и, говоря это, не сводил с царя ласковых глаз.
С великой благодарностью говорил он о спасаларе, о том, как тот прогнал эту «чернь» за пховские горы, и тут же, как бы мимоходом, пожаловался, что хотя спасалар и взял заложников, забрал добычу доспехами и оружием, но все же повесил хевисбери.
Георгий молча посмотрел еще раз на него, потом остановил лошадь, подозвал скорохода и велел срочно передать Звиаду отныне не трогать хевисбери, немедленно покинуть Цхракари и ждать его в Панкиси.
Упоминание о Панкиси еще больше утвердило эриста-ва в надежде, что царь через Панкиси хочет идти войной на кахетинского хорепископа.
Утешало Колонкелидзе еще одно обстоятельство: он знал, что царь влюблен в Шорену. Знал он и о том, что царь не ладил с царицей. Вспомнил о том, что рассказывала ему Гурандухт: прислужницы видели, как на поминках Чиабера царь тайком посматривал на Шорену.
Рассказ Тохаисдзе совпадал с его мыслями. Георгий заставил Фарсмана отравить крест, чтобы убить Чиабера. А затем разведется с царицей и женится на Шорене.
В эту минуту Колонкелидзе твердо поверил, что царь приехал к нему, чтобы сватать Шорену. А если все это правда, то приезд Мамамзе и Тохаисдзе мог ему только помешать.
Если Георгий в самом деле разведется с царицей и женится на Шорене, Колонкелидзе готов помочь ему в борьбе с кахетинским хорепископом. Родство с царем открывало честолюбивому эриставу новые возможности. Все это казалось ему естественным и понятным, и он со спокойным сердцем ехал впереди гостей.
Колонкелидзе послал скорохода в Кветарский замок с приказом приготовиться к встрече царя и его свиты. Навстречу гостям вышли начальник крепости, семь хевистави и тринадцать хевисбери. Супруга эристава Гурандухт и дочь Шорена с приближенными и слугами встретили гостей у ворот замка.
Двести пятьдесят волов, семь оленей и свыше трехсот овец закололи в тот вечер в замке Колонкелидзе.
До начала пиршества царь и кветарский эристав некоторое время беседовали наедине, после чего совещались в присутствии пяти таоских азнауров, начальника крепости и трех хевистави.
Решили, что царь и эристав Колонкелидзе на следующий же день выступят на Панкиси и оттуда пойдут осаждать кахетинские крепости.
Царь надел кветарскому эриставу на большой палец кольцо с рубином. Он подарил ему серьги, византийский пояс, шлем и кольчугу, трех латных коней, знамя и копье. Обещал мир, на веки веков нерушимый, и полную неприкосновенность Кветарского эриставства.
Колонкелидзе пригласил царя взглянуть на стадо оленей, которое он держал в загоне во дворе замка.
— Мы их режем во время осады крепости, а в мирное время размножаем, — весело рассказывал хозяин гостю.
Сверкающими глазами смотрел царь на прекрасных животных. Самки и самцы, вытянув шеи, закинули головы, чтобы посмотреть на пришедших; над стадом заколыхался целый лес рогов. Оленята, сохранившие еще природную пугливость, робко прятались меж ног покорных матерей. Лишь одна, самая красивая самка львиного цвета, стояла в стороне под рябиной, гордо закинув голову. Георгий приблизился к ней. Не трогаясь с места, она взглянула на него своими прекрасными агатовыми глазами.
Георгий протянул ладонь.
— Тпучи, тпучи, — позвал он.
Олениха подошла ближе, посмотрела на протянутую руку и лизнула ее своим шершавым языком.
— Это любимица Шорены, Небиера, она сирота. Шорена сама выкормила ее, — рассказывал Колонкелидзе.
Георгий перевел взор на рослого красивого оленя.
— Семьдесят дойных самок у меня. Двенадцать пар завтра же пошлю тебе в Мцхету, — сказал эристав царю.
Никогда не завидовал Георгий чужому добру и не желал ничего чужого, но никогда еще ему так сильно не хотелось иметь это стадо оленей т стадо оленей и Шорену…
«Шорена не будет принадлежать другому. Чиабера нет больше в живых. А оленье-стадо? Оленье стадо… Посмотрим, что произойдет сегодня ночью…»
Царь в упор глянул в медовые глаза Колонкелидзе. Ни тени хитрости не уловил он в них. По-видимому, и в самом деле эристав хочет послать в Мцхету двенадцать пар оленей.
Приступили к ужину. Слуги внесли шелковые фитили, масло и зажгли светильники. Георгием овладело беспокойство, ему хотелось, чтобы Звиад подоспел до начала пиршества.
Что, если скорохода Ушишараисдзе перехватил в пути какой-нибудь хевисбери?
Ушишараисдзе был испытан в боях. Он не выдаст тайны, даже если его вздернут, на дыбу, но планы Георгия и Звиада могут не осуществиться.
«Если Ушишараисдзе не доберется до Цхракари или если Звиад примет всерьез условный приказ и пойдет с войсками на Панкиси, что тогда? Если же гонец благополучно добрался до Цхракари, то почему опаздывает Звиад?»
Георгий не здает, что готовит ему и его свите этот хитрый эристав. Ведь он может отравить вино или оленину. Беспокоился он еще и потому, что не хотел вкушать хлеба-соли в доме врага. Когда выпили за здоровье Георгия, Шорена подала царю турий рог с вином для ответного тоста. Еще больше понравилась царю дочь эристава. Созрела Шорена, но зрелость форм не портила ее девичью стройность. Легкая бледность еще покрывала ее щеки.
Она стала немного выше ростом, полнота груди и бедер напоминала ту округлость, какая бывает к концу сбора винограда у перепелки, этой мелкокостной и пухлой птички.
Георгий украдкою глядел на сидевшую рядом с ним девушку и соколиным мужским взглядом видел, что скорбная молодая невеста дошла до той грани, когда женская природа преодолевает скорбь и даже траурным одеянием "кокетливо подчеркивает свою красоту, Впрочем, траур Шорена уже сменила на бледно-желтое платье из иранского шелка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39