Задача, поставленная Кормаком, осталась невыполненной. Но с Кормаком справиться нетрудно. В крайнем случае он прибегнет к кулакам, не найдя более весомых доводов. Так или иначе, она была готова к этой встрече, натренирована, как борец перед схваткой, отточив ум, укрепив волю. В слабом свете, исходящем от окна, она повернулась, подняла руки и сняла маску со своего прекрасного лица. Лаймонд, стоявший в тени у двери, не проявил ни тревоги, ни удивления. Он с насмешкой произнес:— Вот, моя дорогая, настоящая цена за роль маленькой Ирландской Девы-воительницы. Есть вещи похуже, чем переходить из одних потных рук в другие, — даже если эта перспектива и пугает тебя.Другая женщина тут же набросилась бы на него: «Кто наболтал тебе об этом? Мартина из Дьепа?» Уна вместо этого сказала:— Прежде чем ты начнешь из кожи вон лезть, чтобы ослабить мои оковы, неплохо бы выяснить, из какого они материала. Я никогда ничего не делала из страха… даже из страха стать заурядной шлюхой, так-то вот, Фрэнсис Кроуфорд! Ты должен помнить, что О'Лайам-Роу на редкость чувствителен. Если он сказал тебе, будто я привязана к Кормаку из страха перед будущим, то ошибся.— Разве? Каким был Кормак, Уна, когда яростно сражался за независимую Ирландию? Вряд ли в нем вовсе отсутствовало величие.— Он еще молод, — отозвалась Уна и поспешно спросила: — Что ты думаешь о нем? Он просто выжидает или же ведет двойную игру?— Он мужчина, который не нуждается в женщине, желающей им управлять, — произнес приятный невозмутимый голос.Два ее пальца моментально притронулись к синяку на щеке: Уна и не заметила, как они очутились там. Опустив руку, она сказала с легкой горечью:— Ты думаешь, мне нужна власть?— Я думаю, ты поставила на Кормака О'Коннора всю свою жизнь, — заявил Лаймонд. — И пыталась заморозить, сохранить нетленной его молодую любовь и его молодую удаль до лучших времен. Но он не хочет славы для Ирландии, он хочет славы для Кормака О'Коннора. Возможно, он все еще любит твое тело, но держит тебя при себе ради твоего ума.Ее горло перехватило от гнева, кровь застучала в висках, но все же ей удалось произнести:— А ради чего ты стал бы держать меня? Кладбища и тюрьмы Европы и так переполнены одинокими, Богом забытыми душами, которыми Фрэнсис Кроуфорд поиграл да и бросил.Когда он заговорил, голос его прозвучал сухо:— Я и не думал, моя дорогая, предлагать тебе пожизненное содержание или даже в качестве гонорара соблазнить тебя. Я предлагаю тебе шанс пересмотреть свои идеалы. Возможно, они совпадут с моими.— Щедрое предложение, хотя и несколько туманное, — ответила Уна О'Дуайер. — Если в порыве горячего патриотизма я выдам чей-нибудь план, ты воздержишься от пылких проявлений признательности. Ты, золотой юноша, с триумфом возвратишься в Шотландию, а Кормак, без сомнения, зачахнет во французской тюрьме за покушение на жизнь ирландского соперника. Я же, покинув недостойного мессию, окажусь в унылой, хотя и более нравственной пустоте.— Что ж, это уже шаг по сравнению с Тур-де-Миним, — парировал Лаймонд. — Какая грань скромного обаяния Кормака может оправдать подобный эксперимент? Наверное, лорд д'Обиньи узнал, что Фрэнсис Кроуфорд — не О'Лайам-Роу, и заподозрил, что ты помогла ему устранить не того человека ради своих целей? — Она, не сдержавшись, дернулась, и Лаймонд спокойно добавил: — О да, мы не знаем, что виновник всего — д'Обиньи. Не будем на этом останавливаться. Итак, когда Стюарт открыл ему, кто такой Тади Бой, его милость догадался, что ты его обманывала?Уна ответила коротко:— Не такая уж я дура, поверь. Я уже давно поняла, что Филим О'Лайам-Роу — не тот соперник, которого Кормаку следует опасаться. — Лаймонд молчал, и она продолжила: — Я рисковала своей безопасностью в ту ночь, когда спасла тебя у Тур-де-Миним. Чего еще ты хочешь? Вопрос стоял так: Кормак или вы все.— Кормак или мы все, — задумчиво подхватил голос из тьмы. — Амбиции Кормака, будущее Ирландии должны быть куплены ценой наших жизней, а также ценой жизни королевы Марии…Ты знаешь, что лорд д'Обиньи намерен ее убить? Ну, конечно, знаешь. Думаю, он доверился тебе и твоей тетке. Он пытался убить и меня, потому что меня уговорили приехать и защитить девочку… Интересно, как он узнал об этом? От кого-то в Шотландии, из числа тех, кто таскался за вдовствующей королевой, вымаливая милости и не получая их, того, кто питает чрезмерный интерес к Калтерам и имеет родню, как в Лондоне, так и во Франции… от кого-нибудь вроде родственника самого д'Обиньи… От сэра Джорджа Дугласа?На этот раз она не пошевелилась и впоследствии размышляла, не выдала ли себя этой неподвижностью. Лаймонд засмеялся и продолжил:— И ты, конечно, знала от Джорджа Пэриса, что вдовствующая королева тогда же предложила пригласить во Францию никому не известного О'Лайам-Роу. Расправиться с ним в Ирландии уже не было времени, но казалось, так просто устроить кораблекрушение. Затем Робин Стюарт велел Дестэ устроить пожар в «Порк-эпик» — глупый поступок, который никак нельзя было представить случайностью, за что ему справедливо досталось от д'Обиньи. Следующую попытку избавиться от него предприняла ты в Руане, устроив так, что О'Лайам-Роу свалял дурака на площадке для игры в мяч и его чуть не отослали домой. Но к этому времени ты, конечно, уже догадалась, кто есть кто… Интересно, чем выдал себя Тади Бой? Подвели плохая игра, ошибки в грамматике или некая бестелесная аура?— Человек из Аппина давно научил тебя гэльскому языку, и человек из Лейнстера недавно хорошо его исправил, но ты все еще время от времени ставишь ударение на втором слоге, а не на первом. Шотландцы этого не слышат.— Итак, Стюарт и его милость продолжали считать О'Лайам-Роу своей жертвой, а ты не противоречила им… Д'Обиньи отвез бедняжку Дженни Флеминг в «Золотой крест» и устроил им очную ставку. Должно быть, у него создалось очень высокое мнение об их способности притворяться. Каким же дураком, наверное, он почувствовал себя, когда узнал правду. И как он разозлится, дорогая моя, если когда-нибудь догадается, что ты эту правду знала все время.— Я живу как хочу, — сказала Уна слабым голосом. — В прошлый раз ты просил меня позволить тебе сразиться с этим человеком. В чем дело теперь? Сражайся!— Ты знаешь, чего я хочу, — произнес тихий голос. — Улик против лорда д'Обиньи. Дестэ умер. Кто-то, кроме Стюарта, наверняка время от времени помогал ему. Не сам же он привязал ту веревку в Амбуазе. Одного имени будет достаточно.Она думала, крепко сжав руками подоконник. Неяркие праздничные огни скользили по ее покрытому ссадинами лицу. Она вспомнила орган в Неви, на котором он играл, как некое божество, дабы участить ее дыхание, усилить биение сердца, укрепить страхи; вспомнила унизительную серенаду у особняка Мутье, так безжалостно приуроченную к тому времени, когда она надеялась сообщить лорду д'Обиньи новости о приезде Кормака. Уже два дня она ждала в Блуа возвращения двора, чтобы предупредить д'Обиньи о том, что О'Коннор едет и настало время выполнить обещание и повлиять на короля, чтобы добиться милости для Кормака. А Лаймонд, она только сейчас это поняла, тоже ждал; может, даже следил за ней, желая удостовериться, не связан ли ее внезапный отъезд из Неви с Кормаком, и, если так, с кем она намерена встретиться, когда двор вернется в Блуа, — а она непременно тем вечером должна была с кем-то встретиться. На другой день Мутье уезжали, и ей обязательно следовало вернуться в Неви.Но он не только ждал, будь он проклят. Он притащил половину двора к ее дому. Прикованная к своему балкону, на глазах публики она была вынуждена обратиться за помощью к О'Лайам-Роу. Пайдар Доули незаметно проскользнул из особняка Мутье в замок и прислал Робина Стюарта, чтобы тот узнал новости и передал их д'Обиньи. И даже это сыграло на руку Лаймонду; лучник побежал с ним по крышам и чуть было не отказался от своей цели. Уна мельком подумала, не упомянул ли О'Лайам-Роу о том, что она позаимствовала у него в тот вечер Пайдара Доули, затем отогнала от себя эту мысль. В тот час следовало применить и силу — то и другое от природы несвойственно Филиму О'Лайам-Роу.— Я ничего не могу сделать, — сказала она.Они стояли в разных концах комнаты. Некоторое время не раздавалось ни звука. Затем Лаймонд спокойно сказал:— Попробуем прибегнуть к чувствам. Королеве Марии восемь лет.— Ей восемь лет, и она ест досыта, спит на пуховой перине, няня одевает ее, а в углу стоит большой сундук для драгоценностей. Драгоценность ирландского ребенка — краюха хлеба.— А если Кормак поднимет восстание, еды будет вдоволь?— Будет вдоволь свободы. Остальное приложится.— Ты говоришь так, будто Мария свободна, — возразил Лаймонд. — С ее смертью в Шотландии брат пойдет на брата, как уже произошло у вас. Неужели ты ничего не видишь дальше интересов одной нации и одного человека?— Ты не знаешь меня, — заявила Уна.— Я знаю твою гордость. Когда твой возлюбленный проявил свою низменную природу, дело его неизбежно должно было возвыситься в твоих глазах. Менее тщеславная женщина давно бы зарезала его.Уна вглядывалась в неясные очертания его лица в мерцающих сумерках. Гнев лишил ее самообладания.— Нас двое, — смело бросила она. — И не столь много мнящий о себе мужчина убил бы его прежде, чем у женщины возникла бы такая необходимость.— Думая, что лишь смерть вас разлучит. Я бы никогда, — заявил Лаймонд, — не оскорбил тебя так. В любом случае ты предана своему делу, правда? Только тебе понадобится другой мессия. Возможно, принц Барроу.— Возможно.Под тяжелой парчой ее тело покрылось холодным потом, глаза, устремленные в благоуханную тьму, болели от напряжения, веки, словно охваченные пламенем, поднимались с трудом. Ибо это была битва, и Уна не питала иллюзий на сей счет. Он намерен получить помощь. Его сдержанность — дань уважения женщинам вообще, не ей, и это можно исправить…Оказавшись меж двух огней, растерянная, обескураженная, она должна была использовать все средства, имеющиеся в ее распоряжении.— Этого ты возьмешь на испуг и заставишь его отказаться, — тщательно выбирая слова, сказала Уна. — Но не важно. Честолюбивых принцев в Ирландии хоть отбавляй. Любой подойдет.В глубине души она давно предвидела этот неизбежный поединок. Кровь, казалось, застыла у нее в жилах, пока она ждала ответа. В наступившей тишине тонули неясные голоса и смех, бой барабана и завывание флейты. Затем Лаймонд сказал:— Значит, ты никогда не любила.Уна спросила:— А ты любил?Вместо ответа он, глубоко дыша, так, что руки ее невольно сжались, произнес:— В О'Лайам-Роу уже наполовину пробудился мужчина. Я не стал бы препятствовать тебе. Как бы я мог?Она не скрыла презрения в голосе:— И, свив себе во Франции любовное гнездышко, я выброшу на помойку изглоданный червями череп нации и буду спокойно смотреть, как он валяется в крапиве? Покажи-ка мне мужчину, наполовину пробужденного или не спавшего никогда, чьи поцелуи способны заставить меня сделать это!Собственные слова гулко отдавались у нее в ушах. До чего неубедительно звучали они, эти слова, предназначенные для того, чтобы проникнуть в сознание так же глубоко, как заступ проникает в землю. Стоя здесь, в темной комнате, поставив на карту душу и тело в отчаянной попытке переиграть вкрадчивый, бестелесный голос, она, невзирая на всю свою силу, почувствовала дрожь. Она должна уберечь от него свой секрет, сохранить в целости самое себя и свою гордость и добиться безопасности для Кормака.«О Боже, — подумала она, содрогаясь от ярости. — До чего же он холоден. Мать Мария, долго ли придется улещать его?»Ей казалось, что она откликается, словно скрипка, на каждое движение его тела, она все глаза проглядела, стараясь не терять из виду тусклый, мерцающий драгоценностями силуэт. Почти ослепнув от напряжения, она упустила тот момент, когда он наконец бесшумно сдвинулся с места — только ощутила за спиной аромат роз, и руки, несущие успокоение, легли ей на плечи. Голос произнес над самым ухом:— Только что я дал тебе слово хранить целомудрие… Но не собираешься ли ты случайно, мое зеленоволосое утро, своей песней соблазнить меня?Тень его чернела, скрещиваясь с ее собственной на светлых плитках пола, дыхание было свежим, зубы раздвинулись в улыбке, коснулись ее волос. Уна вздернула подбородок. Глядя перед собой широко открытыми глазами, она спросила:— Ты боишься? — И, подняв руки, развела легко лежащие на ее плечах ладони, а затем повернулась.Когда-то она вглядывалась в лицо спящего Лаймонда, беззащитное под ложным гримом. Но его во всей силе и красе она никогда не видела так близко от себя. Не касаясь ее, он стоял совсем рядом, настолько близко, что она ощущала тепло его кожи. В саду внезапно качнулся фонарь и зажег густую синеву под его ресницами. В полумраке короткие волосы отливали серебром.Он снова заговорил. Голос звучал ровно, но она наконец-то уловила, что Лаймонду едва удается совладать со своим дыханием.— «Прекрасной была звезда Гормлубы 21). Как снега сверкали зубы ее и словно гладкий камень была кожа под новым платьем. Как слой за слоем растет ледник, так поднимается стройная шея. Как холмы под мягкой шерстью поземки вздымаются в любви ее груди. Голос ее как песня. Рядом с ее губами роза не кажется красной, не кажется белой пена потока рядом с ее рукой. Глаза ее сияют как солнце; все в красавице совершенно… Дева Гормлубы, кто сможет описать твою красоту!»При звуках гэльского языка вспомнились его талант, его руки на струнах, задумчиво склоненная голова. Она нежно ответила на том же языке, все тело ее, хрупкие плечи, маленькие груди, расцвело при звуках этого голоса, а лицо засветились под этим взглядом.Не глядя, он протянул руку и медленно закрыл большой ставень. Светлый квадрат на полу за ее спиной съежился и растаял совсем. Последний огонек вспыхнул в его глазах, затем отразился в ее и погас. В мягкой тьме он нашел ее руки и бережно взял в свои, прежде чем заключить ее в объятия и поцеловать.Из глубины ее по-мальчишески стройного тела и вооруженной яростью души вопреки ее воле явилось ответное чувство, ее захлестнула волна торжества, настолько могучая, что Уна остановила бы его, если бы ей хватило сил, чтобы продлить миг победы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45