Но тот не умер. Потом, когда ему перевязали запястья, а в комнате обосновался хмурый стражник, Стюарт улегся на подоконник и стал смотреть вниз, наблюдая за тем, как они уходят.Суетящийся Маркхэм вышел первым, затем показалась незнакомая светловолосая голова, отливающая серебром. Оба удалились под деревья. Маркхэм и его стройный спутник — последний, как заметил Робин, с тросточкой в руке. Хромающий человек неожиданно обернулся, и в почти бескровном неожиданно лице, под широким бледным небом, он увидел призрак Тади Боя Баллаха. На минуту ему показалось, что пронзительный взгляд устремлен прямо в его глаза. Но вскоре светловолосый человек, которого Стюарт думал, что отравил, повернулся и твердой походкой отправился восвояси.Теперь он прислал О'Лайам-Роу, может, чтобы тайно позлорадствовать, а скорее — убедить признаться в том, что он должен был скрыть: Уорвик пообещал ему жизнь именно в обмен на молчание, а возможно, О'Лайам-Роу попытается принудить его жить до тех пор, пока он не понесет достойной кары во Франции. Предложение Уорвика утаить его признание для Стюарта ничего не значило: в любом случае он собирался умереть. Но ему не хотелось делать никаких одолжений О'Лайам-Роу.Итак, принц Барроу, входя в маленькую, обжитую комнату с тяжелым столом, табуретами, сундуками, походной кроватью, установленной в углу, зарешеченным окном, залитым солнечным светом, явственно ощутил почти непреодолимый барьер неприязни Робина Стюарта еще до того, как дверь наглухо закрылась и они остались наедине. Но принц заговорил уверенно, только его гласные звучали мягче, чем обычно.— Мне необходима твоя помощь, — начал О'Лайам-Роу, — чтобы содрать шкуру с безжалостного дьявола по имени Фрэнсис Кроуфорд и выворотить ее наизнанку, пока не сыщется хоть одно живое место на нем, куда можно поставить пробу.Это конечно же был какой-нибудь трюк. Откинувшись на спинку стула с запавшими глазами, с темными, влажными складками морщин, что пролегли на его сокрушенном лице, Стюарт не произносил ни звука, в то время как ирландские слова жужжали в его ушах, словно пчелы, хлопотавшие у улья.Долгое время он вообще не слушал. Голос скользил как отблески волн на прибитых к берегу обломках, не проницая кромешной тьмы. В ушах грохотал бесконечный камнепад неудач и поражений. Всю свою жизнь Робин Стюарт страдал от того, что именно он вынужден усердно трудиться ради поддержания своей жизни — и ни счастливый случай, ни благоприятный поворот судьбы ни разу не помог ему сгладить путь.Трижды в дебрях своего незаслуженного одиночества он находил человека, способного пробить брешь в радужный мир успешно завершаемых предприятий и легко завязываемых дружб, и трижды был покинут и предан. И теперь он окончательно понял, что причины всего происшедшего кроются не в его недостатках, а в том, что почитал он своими достоинствами — во всем складе его характера. А был он старательным дураком, со способностями ниже средних, которого заставили поверить, будто бы усердный труд поможет добиться цели.Поможет, если ты — человек заурядного, приветливого нрава, чьи способности можно развить. А его способности застыли на одном уровне: жалкие, неподвижные, тугие — и ничто в нем никогда не изменится, пока он жив. И ему наплевать на жизнь. Затем он обнаружил, что теплый, терпеливый голос О'Лайам-Роу продолжает звучать, что принц Барроу рассказывает медленно, недвусмысленно и без прикрас историю миссии Лаймонда во Франции. И пока он говорил, Робину Стюарту внезапно пришло в голову, что это его товарищ по несчастью.О'Лайам-Роу рассказал все, что знал, все, что бессонная ночь, полная мучительных раздумий, сделала для него очевидным. Лаймонд использовал его, а затем отделался самым высокомерным образом, когда необходимость в нем отпала, угостив пинком на прощанье. Все было взвешено, выверено и использовано, даже его дружба с Уной О'Дуайер.О'Лайам-Роу без колебаний назвал ее имя. То, что пришлось поведать эту историю человеку безразличному, копаться в интимных подробностях, когда время уже поджимало и следовало переходить к великим, по-настоящему значимым истинам, было самым трудным, а может, и единственно трудным из всего, что предпринимал за всю свою жизнь. Слушая, Стюарт ощутил внутри себя, как в старые трудные времена, пламя горечи и насмешки, злоречия и ревности. Он сказал:— Ты голову потерял от этой холодной бесстрастной киски, не так ли? О Боже… — И, снова почувствовав прикосновение сильных рук, удерживающих его на крышах Блуа, в ту славную, полную жизни ночь, добавил: — Мы оба с тобой сваляли дурака. Она — шлюха О'Коннора… Она пыталась убить тебя. Ты знаешь это?Стараясь владеть своим обритым, гладким, как у ребенка лицом, О'Лайам-Роу. ответил:— Она пыталась убить соперника О'Коннора.— Тебе следовало бы высечь ее, — заявил Робин Стюарт с легким пренебрежением. — А потом захватить и женщину, и место О'Коннора, У тебя есть люди, земли, имя. Ты ничем не хуже Кормака О'Коннора и также можешь управлять Ирландией.Сейчас, стоя на последнем пороге, он с легкостью давал советы и все проблемы казались разрешимыми.— Но у меня нет желания управлять Ирландией, — заявил О'Лайам-Роу с поразительной, неистовой искренностью. — Теперь я только хочу сбросить дьявола, что оседлал меня.Бесцветное лицо голодающего чуть дернулось, веки поднялись, адамово яблоко судорожно задвигалось, и сухие губы приоткрылись.— Он и из тебя сосет кровь, этот ублюдок? Что ты хочешь услышать от меня? Прекрасный вышел бы из меня учитель, если бы я знал, как управиться с Кроуфордом из Лаймонда. Но пустой мешок не будет стоять, парень. А я опустошен, вычищен, высушен и выброшен. Знаешь, как это случилось? Очень просто. Доверишься еще одному такому, как Кроуфорд, или парочке таких и кончишь так, как я.— С Хариссоном ты расправился, — заметил О'Лайам-Роу.Глаза Стюарта с горечью смотрели из темных впадин.— Потому что от меня этого ожидали. Они стояли в стороне, люди Уорвика, и не вмешивались. Хариссон и его свидетельства не должны больше беспокоить его милость. Думаешь, у меня не было достаточно времени, чтобы понять это?— Но ты свел счеты? — возразил О'Лайам-Роу. — Если ты до сих пор не расквитался с другими, твоими обидчиками, можешь пенять на себя.— Это было бы великолепно, не правда ли, если все было бы так просто, — медленно произнес больной. — А у меня, видишь ли, никогда ничего не складывается просто. И если я надумаю послать кого-то ко всем чертям, всегда найдется другой, который присвоит себе всю выгоду. Боже, лиши его… Моим проклятьем Фрэнсису Кроуфорду станет мое молчание.Ничто не отразилось в голубых глазах О'Лайам-Роу. Он сказал:— Мне очень жаль. Я как раз пришел умолять тебя пустить в ход свой язык. Мне казалось, что, когда мы с тобой вернемся во Францию, там найдется немало людей, которых потрясет неожиданная новость: изящный герольд Кроуфорд и парень, который дурачил весь французский двор под именем одного и того же лица — Тади Боя Баллаха.Где-то в глубине угасшего духа, казалось, что-то загорелось.— Разоблачить его?— Почему бы и нет? Он будет ждать тебя во Франции. И это даст повод нашему баловню удачи поразмыслить о чем-то еще, кроме скрытых слабостей своих собратьев.Мешок костей, некогда прозывавшийся Робином Стюартом, лучником шотландской гвардии христианнейшего монарха Франции, с огромным усилием приподнялся на стуле.— Кто поверит мне? Разве если ты… Ты поддержишь меня? — спросил он.— Всей душой, — ответил О'Лайам-Роу. -При условии, если ты выдашь человека, которому служил.Последовала длинная пауза.— Какого человека? — наконец медленно спросил лучник.— Отец небесный, откуда мне знать? — воскликнул О'Лайам-Роу. — Однако каждому ясно, что такой человек существует и, осмелюсь предположить, очень скоро окажет тебе медвежью услугу, если ты его не опередишь. Я решил позаботиться о девочке, но она будет в безопасности, пока кто-то из вашей предприимчивой шайки продолжает действовать. Я не спрашиваю у тебя его имя. Но разоблачи его, расскажи все, что знаешь о нем, когда будешь во Франции, и я поддержу все твои обвинения против Тади Боя Баллаха.Еще не закончив своей тщательно продуманной речи, он понял, что победил.— …Иисусе Христе, — сказал Стюарт. — Иисусе Христе… — Его запавшие глаза лучились, иссохшая грудь вздымалась: казалось, за пределами каменных стен он увидел нечто, способное преобразить длинное, изрезанное морщинами, изможденное от голода лицо, наполнить огнем потускневший взгляд. — Я их обоих смогу обыграть. Сначала одного, затем другого. Иисусе Христе, я еще поквитаюсь с обоими.Ввалившиеся глаза устремились к окну, озаренному яркими, живыми лучами: сквозь него проникали в комнату запахи пыли, зелени, лошадей — большая, полная народа крепость жила своей хлопотливой жизнью. Затем Стюарт повернулся, и его прояснившийся взгляд остановился на бледном спокойном лице О'Лайам-Роу.— Вот это да, — сказал лучник и с изумлением уставился на принца. — Что случилось с твоими усами? Парень, парень, да ты похож на овцу, только что вышедшую из стригальни!Вернувшись на постоялый двор, где заказал отдельную комнату на неопределенный срок, О'Лайам-Роу ч написал короткое послание Фрэнсису Кроуфорду в Дарем-Хаус. Там значилось:«Он поедет во Францию и согласился свидетельствовать против своего хозяина, но пока не хочет называть имен. Его единственное условие состоит в том, что ты не должен ехать с ним, но мы с тобой оба должны находиться под рукой, а может, даже и рядом, когда ему настанет время ответить на предъявленные обвинения перед французским королем. Это я пообещал. Твое дело все устроить. Меня можно найти по указанному адресу, когда придет время отъезда».Затем он принялся ждать. В конце концов приглашение пришло, но лишь через три недели, в течение которых Стюарт с помощью тюремщиков постепенно восстанавливал свое здоровье, а французский посол и Лаймонд ожидали инструкций из Франции. Седьмого мая они пришли. Среди выражений глубокого удовлетворения и восхищения неколебимой английской честностью, столь убедительно проявленной, крылось недвусмысленное требование короля Генриха немедленно доставить Стюарта вместе с подписанным и заверенным признанием. Через канал за счет англичан.Английский король и Тайный совет, подчеркивая свой ужас перед случившимся и выступая за суровое, примерное наказание, считали, что французскому послу следует взять на себя ответственность за переправу через канал. Господин де Шемо возражал, английский Тайный совет настаивал. Весьма вежливый, но острый спор закончился соглашением: Стюарт направляется в Кале под сильной английской охраной, где передается под ответственность Франции. Одновременно Англия получает от лучника письменное признание и направляет его заинтересованной стороне.Письменное признание тем не менее так никогда и не появилось. К Уорвику дважды обращались от имени де Шемо, он искренне извинялся, но дальше обещаний дело не шло. В конце концов ветреным серым утром в середине мая посол сам отправился в Холборн посетить его милость. Позже, в тот же день, О'Лайам-Роу получил приглашение в Дарем-Хаус.Тросточка исчезла, а вместе с ней отпала и необходимость проявлять неуместное сочувствие:— Я получил твою записку, — сказал Лаймонд и, наклонив свою светлую голову, пересек кабинет и подошел к камину, где стоял О'Лайам-Роу. — Как тебе удалось убедить его? Заключили оборонительный и наступательный союз против меня?— Примерно так, — без колебания заявил О'Лайам-Роу.— Ну, конечно. — Непоседливый, гибкий и твердый, как сталь, Лаймонд бросился с размаху в кресло. — Что ж, подумай дважды, прежде чем предпринять что-нибудь пикантное. И ирландцы, и шотландцы, видишь ли, чрезвычайно ранимы, хотя лично я — нет. Ты, конечно, отдаешь себе отчет, что О'Коннор будет там?— Конечно, — ответил О'Лайам-Роу: ни тени улыбки не было на его приятном лице.— Мне сказали, что они с Пэрисом попросили армию в пять тысяч человек, чтобы поднять всю Ирландию и даже Уэльс. Вдовствующая королева и мой друг видам полагают, что их он получит. Коннетабль не так уверен.— Вдовствующая королева все еще во Франции?Лаймонд рассматривал свои тонкие пальцы.— Ходят слухи, что ее отъезд из Амбуаза отложен из-за склонности короля к одной из дам ее свиты. Первые намеки относительно Стюарта достигли Луары. Королева останется, пока не уладится это дело. По правде говоря, мне кажется, у нее есть неприятности и другого рода тоже, но это между прочим. Мы поедем, мой дорогой Филим, в авангарде большого посольства из Англии, прибывающего, чтобы вручить нашему дорогому милостливому королю Генриху — за его грехи и за наши — рыцарский знак ордена Подвязки.— Боже милосердный! — воскликнул застигнутый врасплох О'Лайам-Роу.— Вот так-то. Во главе посольства будет наш славный маркиз Нортхэмптон. А в число большой и блистательной свиты включены граф и графиня Леннокс. Англичан ожидают в Шатобриане девятнадцатого июня; и к концу своего пребывания они попросят руки Марии Шотландской для своего короля. Но, поскольку… — продолжил напевный голос, не дав О'Лайам-Роу открыть рот, — поскольку королева Мария обручена с французским дофином и ни одна партия до сих пор не смогла разрушить эту помолвку, король Франции с сожалением откажет и предложит взамен руку своей дочери Елизаветы. Все это следует ясно представлять себе, — сказал Лаймонд. — Но если всплывет хотя бы легкий намек на то, что за покушениями на Марию стоит Англия, это расстроит столь прекрасную перспективу мира и согласия. Можно даже ожидать, что Франция почувствует себя смертельно оскорбленной и будет готова опять раздуть беспорядки в Ирландии. В этом случае Кормак, возможно, получит пять тысяч человек и соизволение Франции вышвырнуть англичан из страны своих предков.О'Лайам-Роу сел.— Между тем, — продолжал Лаймонд, не обращая на него внимания, — Робин Стюарт признался Уорвику, а Уорвик передал де Шемо имена других участников заговора. Один из них — Леннокс, хотя сам он это весьма энергично отрицает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45