ладожане захватили корабль. Остальные корабли с остатками войска успели отойти от острова. Выйдя в озеро, они скрылись на западе.
— Хорошо наказали свеев, будут помнить, как на чужой огород зариться! — радовался Амосов. — В путь, ребята, собирайся! — приказал он дружинникам.
Скоро отряд Амосова вышел в Ладожское озеро. Погода была тихая, с резкими криками у кораблей носились чайки. Вода в озере при ярком солнце казалась черной; вспененная карбасом, она превращалась в коричневатую.
Часто встречались большие и малые соймы, груженные строевым лесом и золой и идущие к устью Невы.
Благополучно зашли в реку Свирь. Из маленькой избушки-сторожки вышли люди и, столкнув лодку на воду, быстро подгреблись к амосовым карбасам. Это была новгородская стража. Поговорив с Амосовым, стражники повернули обратно.
Начались отмелые берега, местами покрытые осокой и камышом, за камышом шли заросли березняка, а дальше виднелись сосновые леса. Потом берега стали выше, лес придвинулся вплотную к реке, начались опасные пороги и перекаты.
По берегам реки то здесь, то там чернели избушки, одиночные пристанища для судовщиков и бечевниковnote 45, провожающих груженые соймы и большие карбасы через порожистые места. Зимой в избах находили приют извозчики, перевозящие беломорскую соль в Новгород.
Полноводная, разлившаяся по-весеннему Свирь встретила новгородцев неласково. Целую неделю пришлось выгребаться на веслах, работая непрерывно в две смены. Через самые большие пороги, Сиговец и Медведец, проходили бечевой.
Часто встречались то одинокие путники, то группы людей, бредущие из Новгорода к богатому и сытому северу. Пройдя пороги, Амосов обогнал небольшую лодку, груженную домашним скарбом. Женщина и мальчик, впрягшись в лямки, с трудом тянули лодку, а мужик стоял на корме и управлял веслом.
Зато, войдя в Онежское озеро, распустив паруса, новгородцы быстро двинулись с попутным ветром вперед. По Онежскому озеру, бурному и опасному, нельзя было плавать на мелких суденышках — нужны были другие суда, и Амосов решил купить сойму в Вытегре.
Из Свирской губы путь шел к реке Вытегре. Навстречу новгородцам то и дело попадались двухмачтовые лодки-бело-зерки, груженные разным товаром. Войдя в мелководное устье и поднявшись вверх по реке, проложившей илистое ложе среди низких болотистых берегов, новгородцы остановились у бревенчатого мостовища. Возле пристани раскинулась небольшая деревенька; здесь дешево можно было купить хорошую, крепкую сойму.
Труфан Федорович весь вечер ходил с корабля на корабль и все-таки не обошел все суда, стоявшие плотными рядами по берегу и заполнявшие небольшой затончик у самой деревни. Уже совсем поздно Амосов сторговал большую удобную сойму и с наслаждением лег спать в кормовом помещении, пахнувшем свежей сосновой стружкой и смоленой снастью.
Старый мореход хорошо знал здешние места. В молодости ему не раз приходилось пробираться волоком по рекам и озерам в Северную Двину и Холмогоры. По Вытегре шли суда, груженные «низовым» товаром; с Волги — товары из восточных стран. Здесь проходил один из главных торговых путей Великого Новгорода.
Плавание по озеру от Вытегры было однообразным. Непрерывно тянулся на север низменный берег с волнистыми насыпями красноватого песка, заросший кустарником и мелким хвойным лесом.
Сойма шла быстро. Скоро показался мыс Бесов Нос, о котором в народе ходило много рассказов. Некоторые из дружинников видели на его отвесных склонах высеченные таинственные фигурки и письмена. Тремя каменистыми растопыренными пальцами уходил в море мыс, покрытый высоким хвойным лесом, хорошо заметным издалека.
Еще немного — и открылся Муромский Нос. Среди соснового леса белели постройки каменного Муромского монастыря.

У хозяина маленькой дымной избушки, одиноко стоящей в стороне, Амосов купил свежей оленины и, одарив дешевыми бусами хозяйских белокурых дочек, двинулся дальше. Только поздней ночью Труфан Федорович решил остановиться на ночлег.
Нарушив тишину, застучали топоры, задымились большие костры. На берегу выросли два шалаша, покрытые зелеными ветками; забурлила в котле похлебка, распространяя вкусный запах.
Окончив трапезу и поговорив о разном перед сном, дружинники стали укладываться спать, опасливо поглядывая на комаров, тучами носившихся около костра. Издали комариный рой был похож на серое облако. Комары нападали на людей, нещадно жалили, набивались в нос, в рот, в уши, в глаза, они затрудняли дыхание, принося человеку страшные мучения.
— Ишь, проклятущий гнус! — тихо ругался старшой Савелий. — Вот ужо угощу вас!
Он отошел в сторону, наломал охапку хвойных веток и кинул их в огонь. Едкий дым отогнал на время надоедливые комариные полчища.
Лагерь уснул. У шалашей одиноко бродил дозорный. Время от времени он бросал в костер новую охапку веток и глядел, как вспыхивали, корчась на огне, зеленые иглы.
На пути мореходы встретили несколько десятков разных судов, нагруженных беломорской солью, ворванью, сушеной и соленой рыбой и кожами. Чувствовалась близость реки Водлы, где проходил другой важный путь Великого Новгорода — на реку Онегу и Белое море.
Ночи были теперь совсем светлые, почти такие, как на Белом море.
Соскучившись по своему мастерству, Труфан Федорович часто подходил к кормщику — сморщенному старичку с Вытегры, вот уже вторые сутки бессменно стоящему на руле.
— Дай-ка, Иван, правило. Постою за кормщика, справлюсь небось, — шутил он. —А ты отдохни, устал ведь.
— Бери, бери, Труфан Федорович, потешься, а я сосну. — И старик, раскинув тут же, у Амосовых ног, баранью теплую шубу, мгновенно засыпал.
К реке Повенчанке дружинники добрались под вечер.
У самого устья раскинулось небольшое селение, оживающее зимой, когда тысячи санных упряжек двигаются из Новгорода в Сумский посад и возвращаются обратно, груженные беломорской солью. Дружинники обратили внимание на многочисленные амбары, большие заезжие дворы и две-три лавчонки, торгующие самым разнообразным товаром. Сейчас много домов пустовало и селение казалось заброшенным.
На утро Труфан Федорович снова повел свой отряд по древнему пути, проторенному новгородцами. Опытный мореход много раз выручал людей от излишних тягот и опасностей.
На одной из небольших речек, как раз на середине течения, застряв на камнях, суда остановились: либо река сделалась мельче, либо лодки были перегружены. Быстрая струя ударялась в борта, захлестывая внутрь. Новгородцы дружно работали веслами и шестами, пытаясь продвинуть лодки, но все было напрасно.
Предстояла тяжелая работа: нужно было или облегчить суда, бросив часть груза, или переносить на плечах и лодки и груз по узкой, чуть заметной тропинке, вьющейся у берега.
И тут помог Амосов. Поднявшись в рост, старик внимательно осмотрел реку. Впереди, совсем неподалеку, он заметил переузье — место, где берега близко сходились, оставляя неширокое русло, едва достигавшее трех-четырех саженей.
Труфан Федорович оставил на лодках по одному человеку, остальным велел выходить на берег, прихватив с собой судовые паруса. Выбрав две крепкие сосенки, росшие по берегам переузья, дружинники натянули между ними толстый моржовый ремень, а к ремню привязали паруса. Нижние края парусов, спускавшиеся на дно речушки, завалили тяжелыми камнями, дерном и хворостом. Получилась плотина — крупные паруса, перекрывающие друг друга, совсем не пропускали воду. Уровень речки быстро поднимался. Лодки сошли с мели и двинулись вперед. У самой плотины дружинники вытащили их на берег и стали ждать, пока воды прибудет побольше.
— Разбирай плотину, ребята! — крикнул Амосов.
Дружинники выдернули паруса, и вода бурлящим потоком ринулась вниз по реке. Дальше все было очень просто: спустив лодки на воду, отряд быстро двигался вперед вместе с прибылой водой.
— Надоели мне, ребятушки, реки, забодай меня бык, и глаза на них смотреть не хотят! — жаловался старшой Савелий. — И большой реке слава до моря, а эта-то и вовсе дрянь!
До устья реки такую плотину пришлось строить еще один раз. А там быстрое течение вынесло новгородцев на простор Выгозера, лежащего в огромной каменной котловине, окруженной со всех сторон темным дремучим лесом. До противоположного берега расстояние в семьдесят верст дружинники бежали под парусами. Достигнув устья Нижнего Выга, каменистой порожистой реки, отряд расположился на ночевку в заезжем дворе Степана Котова. Впереди предстоял самый опасный участок пути, и Труфан Федорович дал молодцам отдых.
— Набирайтесь сил, ребятушки! Назавтрие путь тяжелый, — предупреждал он дружинников.
Глава XIII. ГОСПОДИН ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД
Всю ночь бушевал стремительный шелоник. Гонимые ветром волны задорно шумели у пристаней Торговой стороны, накатываясь на деревянные борта многочисленных лодей, сойм и карбасов. Покачиваясь, груженые суда задевали друг за друга, тоскливо скрипели, словно жалуясь на непогоду.
Гуляя по улицам города, ветер свирепо обрушивался на кровли домов, то там, то здесь громыхая оторванным тесом.
К утру стало стихать, а когда часы отбили последний ночной час, ветер почти угомонился.
Город только начинал просыпаться. Уличанские сторожа и огневщики, переругиваясь между собой, убрали ночные решетки. На судах зашевелились люди, задымились деревянные трубы поварен…
Но вот распахнулись тяжелые ворота Словенской башни. Из города к берегу Волхова двинулись извозчики и разный торговый люд.
На пристанях сразу сделалось шумно. Заглушая лошадиный топот и стук колес, бранились, отгоняя колымаги, лодейщики; торгуя снулой рыбой, у рыбацких карбасов шумели купцы; к купцам приставали носильщики; скрипели грузовые коромысла, поднимая тяжелые бочки.
Оживилась река. Две большие соймы, груженные красноватым камнем, едва видимые в утреннем тумане, медленно двигались по течению. Камень везли со старых плитоломищ Ильменя. Обгоняя соймы, легко бежали небольшие рыбачьи лодки.
— Э-гей! — закричали с лодок. — Э-гей, открывай, други!
Стражники, возившиеся у речной заставы, в ответ замахали руками; толстые бревна медленно раздвигались, открывая проход для судов.
Вместе с толпой, хлынувшей из города, на пристани появился человек в одежде ремесленника. Он подходил то к одной, то к другой сойме и, что-то спросив у судовщика, шел дальше.
У небольшой соймы со сломанной мачтой, одиноко стоящей в конце вымолаnote 46, человек остановился, вчитываясь в полустертые буквы, едва видимые на грязных досках обшивки.
— «Иоанн Креститель», — прочитал он. — Здесь Афанасий.
Взобравшись по ветхой сходне на палубу, человек стал стучать по крышке люка.
— Афанасий, эй, Афанасий! — оглянувшись по сторонам, крикнул он. — Это я, Тимоха.
— Тимоха?! — не сразу ответил голос откуда-то из глубины судна. — Слезай ко мне, да не оступись — темно здесь.
Очутившись в пустом чреве старой соймы, Тимоха не сразу разглядел сидящего на соломе Афанасия Сыркова.
— Упредить тебя пришел, — зашептал Тимоха. — Беги. Афанасий. Прознали боярские псы, где хоронишься, седни здесь будут.
Афанасий вскочил на ноги:
— Прознали, проклятые! Куда теперь?..
— К Студеному морю беги! — снова зашептал Тимоха. — Ребята наказывали — беги, там не пропадешь.
Афанасий стоял молча, обдумывал.
— Ладно. Спасибо, Тимофей, упредил! — Он обнял товарища. — Скажи нашим, коли жив буду — отпишу. А ты иди. Бояр беречься одному-то способнее… Иди, парень, не тяни время, — добавил он, заметив колебание товарища.
Тимоха заскрипел по лестнице.
— Прощевай, Афанасий! — донесся уже сверху его голос. — Будь здрав!
Покинув сойму, Афанасий Сырков торопливо поднялся к Словенским воротам и, войдя в город, зашагал по деревянным мосткам. Кожевнику то и дело приходилось уступать дорогу громоздким колымагам: они двигались то в город, то из города непрерывным потоком, а на узкой мостовой с трудом могли разъехаться две повозки.
Узкими, кривыми улицами и переулками пробирался Сырков к Ярославову дворищу, а потом повернул на Плотницкую улицу, ведшую к торгу. Стараясь быть незамеченным, он шел, внимательно оглядываясь. Увидев боярскую челядь, Афанасий прижимался к заборам и стенам домов.
Со времени битвы на Великом мосту многое изменилось в Новгороде. Бояре жестоко отомстили горожанам за пережитый страх, за смерть боярина Божева. Обещания владыки остались одними словами: все, кто был посмелее да поприметнее в памятные дни мятежа, исчезали бесследно. Сам Афанасий едва спасся от цепких боярских рук. Однажды ночью в дом кожевника, жившего бобылем, ворвались вооруженные люди и, захватив мастера в постели, чуть было не убили его. Выручили спавшие на чердаке подручные. Свалившись неожиданно на боярских холопов, они расправились с ними по-своему и под утро закопали трупы в огороде между грядами с репой и горохом.
С тех пор Афанасий Сырков забросил дом и, боясь мести, словно медведь в берлоге, отсиживался в старой сойме знакомого судовщика.
По Плотницкой улице Афанасий вышел на торг, в самую гущу народа; здесь он чувствовал себя в безопасности. Работая руками, Афанасий стал пробираться к церкви Параскевы Пятницы. Окруженная пристанями приземистая церковь, покровительница новгородского торга и заморских купцов, стояла близ Великого моста. У ее каменных стен ютилось несколько домиков, заселенных попами, дьячками и другим церковным людом, а сквозь ограду виднелись кладбищенские кресты. Тут же у церкви высились большие поленницы дров и стога сена, выставленные на продажу. От вымолов дурно пахло невыделанными кожами, привезенными из далеких ни-зовских земель.
У церковных ступеней, где толпились нищие, стоял неумолчный гомон: вдовицы, хромцы, слепцы, калеки, юродивые наперебой выпрашивали подаяние.
А на торгу царило оживление. В гостином дворе югорских купцов лавки были завалены пушным товаром и моржовой костью. Степенные персы и армяне, юркие евреи перебирали собольи меха в мешках из синей холстины, мяли и разглядывали шкурки горностая, бобра, лисицы и белки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31