Глава 11
Я оставалась с Николасом весь день. Я сидела и смотрела, как он тревожно, урывками, спал в своем кресле. Иногда он пробуждался, открывал глаза, выпрямлялся и оглядывал комнату. Все минуты, когда он был в сознании, длились недолго, и он снова откидывал голову на спинку кресла и уплывал в сны. Такое состояние я не раз наблюдала в Оуксе. Я вспоминала, как врачи говорили родственникам:
— Сон — это единственный способ для организма избежать новых стрессов.
И часто так оно и было: я испытала это на себе. Однако причиной такого состояния бывала не одна только депрессия.
Я задремала, а когда проснулась, почувствовала, что холод пронизывает меня до костей. Огонь в камине догорел. Протирая глаза, я вздрогнула: стук в дверь, нарушивший тишину комнаты, показался мне очень громким. Я тотчас же вскочила с постели, вытащила из кармана ключ и открыла дверь.
Тревор прошел в комнату мимо меня с подносом, нагруженным едой и графином шерри.
— Зажгите какой-нибудь свет в этой чертовой усыпальнице, — сказал он.
Я поспешила зажечь свечи и услышала его вопрос:
— Как он? Надеюсь, ведет себя прилично.
— Конечно, — ответила я.
— Теперь вы можете уйти.
— Я бы предпочла остаться.
Тревор бросил на меня мимолетный взгляд, потом осторожно поставил поднос на стол возле кресла Ника.
— Вы, должно быть, проголодались, мисс Рашдон. У Матильды готов прекрасный пирог с почками. Она только что вынула его из духовки.
И глядя на тушеное мясо на блюде, покрытое хрустящей корочкой, я почувствовала, как желудок мой напоминает о себе болезненными спазмами.
Придвинув стул к креслу брата, Тревор опустился на него и снова посмотрел на меня.
— Идите подкрепитесь, Ариэль. Вы и так слишком худы.
Видя мою нерешительность, он улыбнулся:
— Ну хорошо, тогда идите сюда. Я поспешила приблизиться.
— Мой брат просыпался?
— Да, вскоре после полудня.
— Неужели? Ну, это можно считать прогрессом. Скажите мне, каким он вам показался?
— Отстраненным, далеким.
— Что вы имеете в виду? Он узнал вас?
С минуту я размышляла, прежде чем ответить:
— Ну, сначала мне показалось, что узнал, но позже я не была уверена.
— Но он что-то говорил? — допытывался Тревор.
— Да, вне всякого сомнения.
В этот момент Николас открыл глаза и посмотрел на брата.
Тревор откинулся на спинку стула.
— Приветствую среди живых, милорд. Ты не устал ото сна?
— Я не спал, — ответил он.
— Не спал? Синие глаза Тревора блеснули. Он бросил на меня недоуменный взгляд и улыбнулся.
— В таком случае скажи, что ты делал все это время?
— Размышлял.
— А теперь, братец, скажу тебе, что размышдять для тебя крайне опасно. Ты будешь кушать?
— Умираю от голода.
— Я принес тебе твои любимые блюда: пирог с почками с хрустящей корочкой, которую умеет выпекать только Тилли.
Ник сбросил с колен покрывало и попытался встать.
— Ну же, ну, потише, — обратился к нему Тревор. — Что ты собираешься сделать?
— Встать.
— Сядь и позволь мне накормить тебя.
— Нет.
Он пошатнулся и ухватился за спинку кресла. Я занервничала, но не позволила себе броситься к нему на помощь, но Тревор не был склонен проявлять терпение.
— Ради Бога, Ник, сядь, пока ты не ушибся или не свалил на пол поднос.
— Я не инвалид, черт возьми! Пока еще не инвалид. Оставь меня в покое.
Тревор потянулся за ложкой, но успел только поднять ее с подноса, когда Николас сделал резкое Движение рукой и вышиб ее из пальцев брата.
Прежде чем мы с Тревором успели оправиться от изумления, Ник стремительно повернулся, поддал ногой столик, на котором стоял поднос с пищей, и опрокинул на пол.
— Не хочу твоей чертовой еды! Я хочу выбраться из этой «усыпальницы», как ты справедливо окрестил ее. Я хочу выйти отсюда сейчас же!
Тревор медленно поднялся на ноги.
— Это невозможно, — сказал он.
— Почему?
— Ты не в себе.
— То есть?
— Ты представляешь угрозу не только для себя, но и для других.
— И кому я навредил?
Гораздо тише, чем прежде, Тревор сказал:
— Сейчас, мне кажется, ты пытаешься нанести ущерб мне. Разве не так?
— Да, разумеется, и очень серьезный. Но ведь я этого не сделал, верно?
— Спокойнее!
— Дай мне ключ.
— Дверь не заперта.
Николас повернулся к двери, и, хотя я сделала шаг вперед и открыла рот, чтобы воспрепятствовать ему, Тревор поднял руку, жестом заставляя меня промолчать. Всем своим видом он говорил: пусть идет.
И Ник вышел в темноту коридора.
— Почему, — спросила я Тревора, — вы позволили ему уйти? Очевидно, что нервы его напряжены до предела.
— Не будем предъявлять к нему чрезмерных требований, Ариэль. Не будем пытаться остановить его. Это может оказаться опасным.
— Так вы и впрямь считаете его опасным?
— Вы же видели сами, как он себя ведет.
— В таком случае зачем вы позволили ему уйти, если считаете, что он способен нанести ущерб себе или другим? Неужели вы хотели бы, чтобы окружающие считали его таким?
Тревор бросил на меня предостерегающий взгляд, и я поняла, что зашла слишком далеко. Но он только отмахнулся от меня и моей бестактности пренебрежительным жестом.
— Мы все расстроены. Видеть моего брата в подобном состоянии — это огорчает меня гораздо сильнее, чем вы полагаете.
— А вы консультировались с доктором Брэббсом насчет лорда Малхэма? — спросила я.
— Конечно. И неоднократно. Он согласен с моим прогнозом и считает, что Ника следует отослать в лечебницу.
Мне очень не понравилось это слово «отослать». В нем таился намек на то, что Николас лишен человеческих чувств, что он теперь не более чем животное. Однако на сей раз я удержала свое мнение при себе. Тревор, по-видимому, простил мне мою недавнюю ошибку. Однако в следующий раз мог оказаться значительно менее великодушным.
В этот момент в комнату вошла Адриенна.
Нервно комкая кружевной платочек, она смотрела то на брата, то на меня.
— Полли сказала, что видела Ника…
— Да, — перебил Тревор, — он ушел. Пнув поднос, валявшийся у его ног, Тревор направился к двери.
— Что ты собираешься делать? — спросила его сестра.
Ничего не ответив, он вышел из комнаты.
Часом позже я стояла у камина в доме Брэббса, грея руки у огня. Я разбудила его, оторвав от дневного сна, и теперь он склонился над тазиком с холодной водой и плескал себе на лицо, пытаясь стряхнуть с себя сонливость.
— Мне пришлось долго бодрствовать, — объяснил он, потянувшись за полотенцем, которое я держала наготове. — Мэри Френсис обрела мир. Да упокой Господи ее душу!
— Она умерла от порфирии?
Он бросил на меня изумленный взгляд.
— Что ты знаешь о порфирии, девочка?
— В Оуксе были случаи этого заболевания. Первый симптом касается внешнего вида, дальше идут нарушения двигательного аппарата и затрудненность в движениях, потом невозможность контролировать деятельность мочевого пузыря. Это мучительная болезнь, ведущая к медленной и тяжелой смерти. Жертвы этого заболевания находились в Оуксе, потому что очень скоро становились бременем для своих семей и, конечно, осложняли их жизнь. Я подняла бровь, чтобы подчеркнуть важность этого замечания.
— Ты пришла сюда, чтобы обсуждать болезнь Мэри Френсис, Мэгги, или чтобы я сильнее почувствовал свою вину?
— Ни то, ни другое. Я пришла поговорить о Николасе.
Его лицо помрачнело.
— А-а! Вот в чем дело…
— Я так понимаю, что вы считаете целесообразным поместить его в лечебницу.
— Разве?
Он бросил полотенце на спинку стула и отвернулся.
— А разве нет?
— Я не наблюдал за развитием его болезни Он не мой пациент.
— Но у вас, конечно, есть собственное мнение. Не помню случая, чтобы его у вас не было.
— Расспросы привели меня к заключению,что в его поведении наблюдаются некоторые изменения.
Он сгорбился над огнем и теперь ворошил кочергой угли.
— Тут вам нечего возразить, сэр. Да, конечно,наблюдаются. Четыре дня тому назад его застали ночью на кладбище: он пытался эксгумировать тело своей покойной жены. Потом у него произошел коллапс, и последние три дня он проспал, изредка бодрствуя короткие отрезки времени. Сегодня в полдень он немного поговорил со мной.
Отвернувшись от камина, Брэббс устроился на стуле и скрестил ноги.
— Вы, кажется, не удивились, — сказала я.
И в самом деле, он выглядел погруженным в свои мысли.
Наконец доктор поднял голову и взглянул на меня:
— Ну? Ты скажи свое мнение, девочка. У тебя оно, конечно, есть.
— Вы полагаете?
— Вижу по тому, как упрямо ты выпятила подбородок, вижу по блеску в твоих зеленых глазах. Прости меня, Мэгги, но у тебя теперь больший опыт общения с людьми, повредившимися в уме, чем у меня. Я же больше специалист по лечению водянки или…
— Порфирии, — любезно подсказала я, но Брэббс не обратил на мою реплику внимания.
— Что же касается человеческого разума, то он для меня загадка. Мы не можем вскрыть череп, извлечь мозг, указать то место, где гнездится болезнь, и сказать: «Ах! Вот причина, почему он воет на луну!» Мы не более способны объяснить то, почему у одного человека есть совесть, а у другого ее нет, и чем это обусловлено. Ведь в каждом из нас есть и хорошее, и дурное. Ты согласна?
— Да.
— Чаще мы думаем о душе, чем о мозге, потопу что она живет и развивается так же, как эта материя.
Он выразительно постучал по своему виску. Хмурясь, я покачала головой.
— Вы рассуждаете прямо как викарий.
— Душу нельзя излечить каломелью или порошками Джеймса. В этом случае следует обращаться в более высокую инстанцию, чем я.
— Что бы ни сразило милорда, к его душе это не имеет никакого отношения, — возразила я. — Право же, если бы это было так, его давно бы уже вылечили, потому что еженощно в своей постели я молю Господа и всех святых помочь ему одолеть этот ужасный недуг, пока он совсем его не разрушил.
— В таком случае молись громче, Мэгги. Может быть, он тебя услышит.
— Мы оба знаем, что Господь не всегда слушает наши мольбы.
— Ну теперь, я вижу, ты принялась практиковаться в святотатстве, как и во врачевании.
Я ничего не ответила.
Подняв голову, он несколько минут смотрел на меня, не произнося ни слова. Потом сказал:
— Объясни мне, что ты хочешь от меня услышать?
— Николас действительно сумасшедший? Да или нет?
— Возможно.
Его ответ потряс меня. Схватившись рукой за каминную полку, чтобы обрести надежную опору, я не отрываясь смотрела в огонь.
— И вы считаете, что его следует запереть в сумасшедший дом, как его деда? Вы полагаете, что он неуравновешен, не отвечает за свои поступки?
— Как его деда? Да-да. Теперь я припоминаю. Я ведь как-то об этом забыл. Ну, тут можно не беспокоиться. Нездоровье его деда не имело ничего общего с болезнями мозга. Проще говоря, он был похотливым старым козлом, и его неразборчивость в связях и довела его до беды. Он был болен, и болезнь его была вызвана трепонемой паллидум . Возможно, что за то время, что ты пробыла в Оуксе, ты видела и такие случаи?
— Но Тревор сказал…
— Я прекрасно знаю, что мог сказать Тревор. Конечно, семья не признается в этом — видишь ли, признаваться в подобных вещах неприятно и даже немыслимо. Но я как раз тот врач, кто диагностировал болезнь. К тому же присутствовал при подписании документов, был свидетелем, когда несколько членов семьи Уиндхэм помещали старика в лечебницу Сент-Мэри.
Он снова поворошил угли в камине, давая мне время переварить эту новую для меня информацию. Потом сел на место и продолжил:
— Было настоящим подвигом передать пэрство покойного лорда Малхэма кому-то из наследников. Пришлось подписывать горы документов, выслушивать многочисленных свидетелей.
— Свидетелей?
— Конечно. Должно было быть заслушано не менее двадцати свидетелей, чтобы признать факт, не вызывающий ни малейшего сомнения в том, что злополучная жертва этого процесса умственно неполноценна и более не способна вести нормальный образ жизни, а главное, рационально мыслить.
— Но ведь вы говорите, что причина его болезни — трепонема?
— Вне всякого сомнения. Он страдал от этой болезни долгие годы — лихорадка, потеря веса и наконец нервный срыв. Я так понимаю, что в последние дни жизни он был поражен атаксией .
— Вот как, — ответила я, совершенно неспособная что-либо добавить. Я хранила мрачное молчание несколько минут, прежде чем заговорила снова: — Вы говорите, что, для того чтобы запереть человека в Сент-Мэри, нужны свидетели? В таком случае, я думаю, что чем больше людей видели жертву болезни в состоянии бреда, тем вероятнее, что он будет помещен в лечебницу? Так, черт побери?
Я схватила свой плащ и рванулась к двери, крикнув на ходу:
— Всего доброго, Брэббс! Доброй ночи!
Я вернулась в Уолтхэмстоу, но не стала заходить в дом. Вместо этого я отправилась по тропинке через сад в обход замерзшего пруда, позади собачьих будок, и, миновав это все, оказалась перед небольшим коттеджем Джима.
Я постучала.
— Я уже сказал, — услышала я грубый голос, — что не видел его светлости, так что проваливайте.
— Джим! — Я постаралась говорить тихо, чтобы не привлекать ненужного внимания. — Это Ариэль! Мне хотелось бы поговорить с вами…
Дверь приотворилась на дюйм или два. Увидев обросшее седой щетиной лицо Джима, глядящее на меня из темной комнаты, я улыбнулась и сказала, не пытаясь хитрить:
— Он, я думаю, здесь. Разрешите мне войти?
— Впусти ее, — послышался из комнаты голос милорда.
Ободренная его словами, я робко вошла. Лорд Малхэм сидел, освещаемый трепетным огоньком свечи, с кружкой какого-то напитка, в котором по запаху я распознала подогретое вино с пряностями. С его плеч свисало тяжелое одеяло.
— Возьми у нее плащ, — обратился он к Джиму. Джим снял с меня плащ и, прежде чем положить его на стул у огня, хорошенько встряхнул.
— Добро пожаловать в мое скромное жилище, мисс Ариэль, — сказал он.
Я оглядела приятную, но пустоватую комнату. Коттедж был, без сомнения, старым, если судить по остаткам каминной полки в центре комнаты. Но много лет назад домик перестроили и открытый очаг заменили камином с каменной трубой.
— Возможно, мисс Рашдон захочет выпить вина, — сказал Николас.
Джим поспешил выполнить распоряжение хозяина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42