Невероятно, невозможно, отвратительно!
Мариса лежала на своей роскошной постели, обессилев от злости и безудержных рыданий. Неожиданно к ней в комнату бесцеремонно ворвалась Зулейка.
– Дура! Чего ревешь? Мой брат вовсе не зол на тебя. Сначала он обвинял во всем меня, но потом мне удалось ему растолковать, почему я устроила тебе встречу с этим человеком, твоим бывшим мужем.
– Бывшим? – Мариса приподняла голову и уставилась на плутовку распухшими от слез глазами. – Бывшим? – повторила она, готовая зайтись в истерике. – Но он не сделал ничего такого, чтобы его… В этом не было необходимости…
– Неужели я не ошиблась, посчитав, что ты втайне привязана к моему новому рабу? – Зулейка говорила с деланным участием, не способным скрыть ее злорадства. – Он еще жив. Боюсь, пройдет несколько дней, прежде чем ему позволят умереть. К тому времени он будет молить только о смерти, заклиная во весь голос, чтобы его прикончили. Его изобьют палками, а потом он будет распят на рыночной площади для устрашения прочих дерзких рабов-американцев. Однако для начала он дал тебе развод. Наша религия позволяет сделать это без всякого труда – во всяком случае, мужчинам. Ты еще этого не уяснила? Теперь ты вольна снова выйти замуж.
– О-о! – зарыдала Мариса. Опомнившись, она сделала попытку взять себя в руки. – Почему с этой новостью ко мне пришли вы, а не сам Камил?
– Потому что мне захотелось посмотреть в твои лживые глаза, – ответила Зулейка с холодной злобой. – Не желаешь ли проехаться со мной по рынку? Брат находится сейчас во дворце, но ты посмотришь, как в этом городе выполняются его приказы. Насколько я понимаю, тут замешана кровная вражда, твой отец?
– Да, отец. Но главное не в этом. Брак, от которого я теперь, по вашим словам, свободна, был навязан мне силой. Чего вы от меня ожидали – раскаяния, жалости? Да, я все это чувствую, но совсем не по той причине, которую вы воображаете. Я найду Камила. Надеюсь, он поймет меня. В том, что случилось сегодня, не повинны ни я, ни Доминик. Не хочу, чтобы на моей совести была вина за его гибель.
Зулейка продолжала изучать Марису своим немигающим взглядом. Но той не было никакого дела до Зулейки. Спустив ноги с низкой кровати, она решительно произнесла:
– Я иду к Камилу. Если вы попытаетесь меня задержать, он об этом узнает. – Внутри у нее все трепетало, но она старалась не показывать своих чувств, в которых у нее не было времени разобраться.
Зулейке пришлось отступить. Она, впрочем, не отказала себе в удовольствии предостеречь:
– Если ты надеешься его спасти, то напрасно: ты опоздала.
– Почему? Неужели его уже казнили? Камил не станет наказывать правоверного исламиста. Думаю, вы опять меня обманываете. Учтите, Камилу все станет известно!
Она произнесла имя Камила, но, к своему удивлению, мысленно увидела насмешливое лицо Доминика Челленджера, его синевато-серые глаза, устремленные на нее. Она ненавидела его всей душой, но сейчас не было у нее острее желания, чем спасти этого мерзавца от верной гибели. Она уже вернула самообладание в надежде, что Зулейка не догадается, какие противоречия раздирают ее измученную душу.
В следующее мгновение перед ней предстал сам Камил. Повинуясь негодующему жесту брата, его сестра удалилась из покоев Марисы.
Сидя по-турецки на кровати, Мариса, в одной тонкой сорочке, прилипшей к взмокшему телу, смотрела на этого молодого мужчину с холеной бурой бородкой и карими глазами, очень похожими на глаза его сестры. Молчание затянулось. Наконец Камил спросил:
– О чем ты собиралась со мной говорить? Неужели хотела вступиться за своего похитителя, бывшего мужа?
– Да! – процедила она сквозь стиснутые зубы. Ей показалось, что он встретил ее ответ улыбкой; во всяком случае, он скривил свои полные губы под тонкими черными усиками.
– Ты хотя бы откровенна. И на том спасибо. Я тоже буду с тобой честен. Что наговорила тебе моя сестра? Признаться, я был вне себя от бешенства и отдал кое-какие приказания, о которых уже успел пожалеть. Следовало сразу пронзить его ятаганом, но это слишком легкая смерть для него. Но тут некстати вмешался наш славный адмирал Мурад Раис…
Она вскочила, хотя этого не следовало делать, и схватила его за руку обеими руками.
– Адмирал вмешался? К чему же это привело?
Камил не убрал руку, однако пронзил ее суровым взглядом.
– Он остался жив. Хотелось бы мне знать, радует ли это тебя. Узнаю ли я тебя когда-нибудь до конца? Его поколотили палками, затащили на эшафот и уже хотели вогнать в ладонь первый штырь, когда Мурад Раис счел нужным задать ему кое-какие вопросы. При всей плачевности своего состояния этот дьявол во плоти сохранил присутствие духа и подтвердил верными ответами знание Корана. После этого Мурад взял его под свою опеку, объяснив мне, что твой бывший муж является приемным сыном некоего влиятельного шейха, союз с которым выгоден для нашего паши. Как видишь, меня обвели вокруг пальца. Наверное, и ты того же мнения?
Он поднял крепко сжатый кулак, как будто собираясь ее ударить, но она не дрогнула, а только подняла лицо, чтобы принять удар. Он застонал и, вместо того чтобы поколотить ее, заключил в объятия.
– Ах, Лейла! Из-за тебя я стал слепцом, поступился и разумом, и честью! Ради тебя я пойду на все и всем пожертвую. Даже принятый мною обет ничего уже не значит. Если у меня останется власть, то я усажу тебя рядом с собой на трон. Если ты не хочешь мстить, то и я не стремлюсь к мести. Для меня важнее всего, чтобы ты оставалась моей, как Роксалана при Сулеймане.
Она, не понимая до конца его обещаний, от облегчения и жалости кинулась к нему в объятия. Спустя некоторое время Камил, заперев дверь, впервые нарушив свой обет, овладел ею так, как мужчине полагается овладевать женщиной.
Тем временем новоприобретенный раб Мурада Раиса, он же его почетный гость, лежал обнаженный на мягкой оттоманке в роскошном дворце хозяина, позволяя рабыням втирать целебные снадобья в свежие рубцы, все еще сочащиеся кровью.
Мурад Раис, прежде бывший Питером Лайслом, изъяснялся по-английски с шотландским акцентом.
– Доверие к женщине никогда не доведет до добра! Я не перестаю твердить это заклинание. Откуда мне было знать, какие козни замышляет эта чертовка красавица Зулейка! Я всегда недоумевал, почему она не выходит замуж. Голова ее неистощима на подлые замыслы. Слава Аллаху, что я спохватился и успел справиться о твоей участи… – Не добившись от Доминика ответа, он ворчливо продолжал: – Брось негодовать! Ты ведь знаешь, что на войне и в любви все средства хороши. Ведь ты такой же вероотступник, как и я. Мы должны использовать каждый момент себе во благо. Я действительно не знал, что у Зулейки на уме, а то бы и без нее помог тебе встретиться с этой нежной молоденькой особой – слишком нежной, на мой вкус! Пойми, я рисковал головой! Я поверил тебе на слово, когда ты сказал, что знаком с шейхом Хайреддином, объявившим тебя своим приемным сыном. Кажется, ты когда-то спас ему жизнь? В таком случае он пойдет ради тебя на все – мне не обязательно тебе об этом напоминать. Что сделано, то сделано: ты здесь, я тоже спас тебе жизнь. Такие, как ты, нам очень пригодились бы. Если бы ты поступил на наш флот, то тебя ждала бы добыча, которая раньше тебе и не снилась. Американцы рано или поздно устанут от блокады нашего побережья, особенно когда мы починим их собственную «Филадельфию» и направим ее против бывших хозяев! Будут исправно платить нам дань, как все европейские королевства, черт бы их побрал! Мы снова станем владыками морей. Говорю тебе, это пахнет несметными богатствами! Взгляни на меня! Я взял в жены дочь самого паши и имею сераль, полный женщин и мальчишек, – на случай, если возникнет желание. Ты бы тоже мог иметь не меньше, надо только проявить благоразумие. Ты меня слышишь?
Доминик, заложивший руки за голову, внимательно слушал Мурада, что помогало ему отвлечься от боли, пронзавшей его всякий раз, когда к нему прикасались ласковые руки рабынь. Все его силы уходили на то, чтобы не застонать. Ему не хотелось вспоминать то жуткое мгновение, когда янычар, прижимая его голову к деревянному столбу, приготовился вколотить ему в ладонь железный штырь. В следующий миг из толпы, собравшейся на загаженной площади, раздался спасительный голос Мурада Раиса, вопрошавшего, что происходит. К этому времени Доминик уже приготовился к неминуемой нескончаемой пытке и прогнал из головы все прочие мысли…
Услышав его нечленораздельное мычание, Мурад махнул рукой:
– Кажется, ты сегодня не способен рассуждать здраво. Главное, тебе не о чем беспокоиться: я беседовал с пашой и заручился для тебя помилованием, благо тебе хватило ума принять ислам. Проклятый турок остался в дураках. Я уже давно считаю, что он слишком далеко протягивает свои загребущие руки. Надеюсь, теперь с ним будет проще иметь дело.
Женщины закончили умащивать Доминика, и Мурад Раис негромко хлопнул в ладоши, выставляя их из комнаты.
– У тебя под рукой стоит вино – на случай, если захочется промочить горло. Мы отняли его у одного француза, которого нам как будто не полагалось пленять. Если тебе понадобится женщина, только позови.
Доминик лежал неподвижно, стараясь дышать размеренно. Мурад поднялся с подушек и подошел к нему.
– Думаю, за короткое время, проведенное у нас, ты еще не успел познать иных услад. Несмотря на все шрамы и рубцы, ты мужчина хоть куда, а мне так надоели арабские парнишки… Как-нибудь потом, когда ты успеешь привыкнуть к нашим нравам…
После этих слов он убрался. Во всяком случае, Доминик перестал держать себя в железной узде. Скоро рядом с ним появилось чье-то теплое тело, темное и гладкое, как слоновая кость.
– Меня прислали согреть тебя. Мне приятно доставить тебе удовольствие, господин.
Нежные пальцы прикоснулись к его лицу, мягкие губы нашли его губы. Как ни сильна была его боль, он послушно лег на бок, чтобы она, гибкая и послушная, смогла устроиться под ним.
Он успел отхлебнуть вина, в которое добавили опиума. Умелые пальцы принялись ласкать его, гибкое тело изогнулось, и на смену пальцам пришли губы и язык. Когда он не выдержал и застонал, черное атласное тело распрямилось как пружина, губы опять впились в его губы, и он почувствовал, что соскальзывает в горячую, тесную, пульсирующую бездну.
– Меня зовут Нарда. Я буду твоей столько, сколько захочешь, – раздался нежный шепот. Он подумал, что будет хотеть ее всегда, потому что она была женщиной, умеющей любить и отдавать всю себя, неистовой и ласковой, ненасытной и дающей насыщение, дочерью самой Природы, чуждой расчета и коварства.
Глава 35
– Мурад Раис состарился раньше срока и бесится, как тигр, угодивший в клетку, с тех пор как эти упрямые американцы вздумали объявить нам войну, – говорил Камил, лежа на подушках и глядя на свою избранницу, вернее, в ее золотистые глаза, а не на выпирающий живот под свободным шелковым одеянием. Он видел, что она опять испытывает боль, хотя не подает виду, улыбается и внимает его рассказу.
– Американцы сожгли «Филадельфию» прямо в гавани, чем нанесли удар по его самолюбию, – пробормотала она и добавила с проницательностью, которой он не переставал восхищаться: – Но все происходящее только лишний раз доказывает паше, насколько ты необходим ему со своими янычарами.
– Властители Триполи никогда не могли без нас обойтись, – самодовольно ответил он. – Как и все остальные мелкие царьки на побережье, объявившие себя беями, деями и пашами. Без верных янычар они не могли бы оставаться у власти, потому что это мы даровали ее, следовательно, нам и предстоит править! Именно поэтому Мурад Раис поспешил отправить в пустыню своего раба, бывшего прежде твоим мужем. Теперь он либо сбежит, чтобы вернуться на родину, либо осядет вместе с чернокожей, которую прихватил с собой. Так или иначе, теперь ты от него свободна.
– Я никогда и не была… – начала было Мариса, но, не договорив, вскрикнула, сжимая свой огромный живот. Новая судорога, гораздо более болезненная, чем предыдущие, едва не вызвала обморока. Она скорчилась, волосы упали на глаза, губы побелели.
– Кажется… – выдавила она немного погодя. – По-моему, у меня…
Но Камил уже звал на подмогу. Совсем скоро тихое помещение наполнилось рабынями; кроме них, прибежали сестра Камила и старая полубезумная американка, бросившаяся к Лейле и затараторившая по-английски.
Дальше она не чувствовала ничего, кроме боли и беспомощности. Ее подняли на руки и перенесли в специально приготовленную комнату. Теперь Мариса вела себя покорно и даже терпела рядом с собой Зулейку, проявлявшую несвойственную ей заботу и внимание. Рассчитывать на врача не приходилось: все взяла на себя повитуха с грязными руками, помогавшая разрешаться от бремени женам паши. У Марисы уже не осталось сил протестовать. Она послушно выпила горькую настойку, якобы утолявшую боль, и позволила себя раздеть. Процесс деторождения происходил на глазах у целой толпы. Обливаясь потом, Мариса вцепилась в костлявую руку Селмы Микер и воспротивилась, когда Зулейка вздумала прогнать старуху.
– Нет! Пусть останется! Я хочу, чтобы она была рядом.
Селма – Мариса отказывалась даже мысленно называть бедняжку ее арабским именем Баб – была по крайней мере старой знакомой и говорила по-английски. Ее больше не трогали, и она, шепча христианские молитвы, успевала шепотом давать роженице собственные наставления.
– Эти дикари понятия не имеют, что делать. Лучше слушай меня. Я наблюдала за рождением своих младших братьев и сестер и сама рожала дважды, только мертвых… Но ты производишь на свет христианское дитя, и если ему суждено жить, то я о нем позабочусь, ты не беспокойся! Держи меня за руку и не обращай внимания на их болтовню. Упирайся при каждой схватке, слышишь? Делай глубокий вдох и собери все свои силы.
Мариса, рыдая, крепко держалась за руку Селмы и делала так, как та ей советовала. Вскоре все вокруг завертелось, и она почувствовала, как ее затягивает воронка боли и влаги…
Потом все исчезло, сменившись смутными образами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79