— Конечно, нет, — сказала я. — Он не имел никакого права!
Молли неодобрительно качала головой. Губы у нее подергивались.
— Мистер Джонатан и его фокусы… — пробормотала она.
Но позднее я заметила, как она задумчиво разглядывала меня, и я засомневалась: не подумала ли она, что я поощряла его?
Сцена в швейной комнате глубоко меня задела. Она не выходила у меня из головы. Весь остаток дня я старалась избежать встречи с Джонатаном, и мне это удалось. А за час до обеда я удалилась в библиотеку поговорить с Дэвидом. Он был взволнован известием о сделанных на побережье археологических находках эпохи римского завоевания и хотел отправиться на место раскопок в конце недели.
— Хочешь поехать со мной? — спросил он. — Уверен, тебе будет интересно.
Я с воодушевлением согласилась.
— Эти находки могут оказаться очень важными. Ты знаешь, мы ведь недалеко от того места, где высадился Юлий Цезарь, и, кажется, римляне оставили здесь следы своего пребывания. Они использовали эту местность для снаряжения кораблей. При раскопках обнаружены развалины виллы, и там нашли несколько превосходно сохранившихся изразцов. Должен сказать, что я горю нетерпением увидеть все это!
У него были голубые глаза, и, когда они так сверкали, они поразительно напоминали глаза Джонатана.
Я расспрашивала его о находках, и он достал книги и стал показывать мне, что было найдено в прежние годы.
— Это, по-моему, совершенно замечательная профессия, — сказал он с легкой завистью. — Представь, какое получаешь удовлетворение, сделав какое-нибудь важное открытие!
— Представь и горькое разочарование, когда, потратив месяцы, а может быть, и годы тяжелого труда, не находишь ничего и узнаешь, что искал не то и не там.
Он засмеялся:
Ты реалистка, Клодина. Я всегда это знал. Это в тебе говорит француженка, не так ли?
— Может быть.
Но, по-моему, я с каждым днем становлюсь все больше англичанкой.
— Ты права… а когда ты выйдешь замуж, то вовсе превратишься в англичанку.
— Если выйду за англичанина… Но мое происхождение останется при мне.
Я никогда не понимала, почему женщина должна принимать национальность мужа. Почему муж не может считаться по жене?
Он серьезно задумался. Это была одна из самых привлекательных черт характера Дэвида: он всегда серьезно относился к моим идеям. Живя в семье, где преобладали мужчины, я четко ощущала некое покровительственное отношение, безусловно, со стороны моего брата Шарло, ну а Луи-Шарль подражал ему во всем. И Джонатан тоже, хотя и проявлял ко мне большой интерес, давал мне почувствовать, что во мне чисто женская сущность, и поэтому мой удел — подчиняться и не прекословить мужчинам.
Вот почему общение с Дэвидом было так живительно для меня.
Он продолжал:
— Думаю, на этот счет должна быть какая-то договоренность. Например, может возникнуть путаница, если жена не примет фамилию мужа. Если она этого не сделает, какую фамилию должны носить ее дети? Если ты посмотришь на вопрос с этой стороны, то найдешь в этом некоторый резон.
— И еще о том, что при этом сохраняется миф о женщинах как о слабом поле.
— Я никогда так не думал!
— Дело в том, Дэвид, что ты не такой, как все. Ты не принимаешь на веру любой довод, который тебе представляют. Для тебя все должно быть логично. Вот почему твое присутствие в этом сообществе мужчин так подбадривает меня.
— Я рад, что ты это чувствуешь, Клодина, — сказал он серьезно. — Все стало гораздо интереснее с тех пор, как в нашу жизнь вошла ты. Я помню ваш с матерью приезд и должен сказать, что сначала не осознал, какие он несет перемены, но очень скоро их почувствовал. Я понял, что ты — иная, не похожая ни на одну из знакомых мне девушек…
Дэвид запнулся и, казалось, не мог на что-то решиться. Помолчав, он продолжал:
— Боюсь, что это очень нехорошо с моей стороны, но иногда я просто рад, что произошли все эти события, только потому, что… из-за них Эверсли стал твоим домом.
— Ты имеешь в виду революцию? Он кивнул:
— Иногда я думаю об этом по ночам, когда остаюсь один. Обо всем ужасном, что происходит с народом, среди которого ты жила. Хотя при этом всегда и появляется мысль: «Да, но это привело сюда Клодину».
— Но я почти уверена, что и без того когда-нибудь приехала сюда. Моя мать наверняка рано или поздно вышла бы замуж за Дикона. Я думаю, она не решалась это сделать только из-за дедушки, и после его смерти она и Дикон все равно поженились бы, а я, естественно, поселилась бы с ней в Эверсли.
— Кто знает? Но ты здесь, и иногда я чувствую, что это — единственное, что имеет значение.
— Ты льстишь мне, Дэвид.
— Я никогда не льщу… Сознательно, по крайней мере. Я действительно так думаю, Клодина.
Помолчав, он продолжал:
— Скоро твой день рождения. Тебе исполнится семнадцать.
— Мне этот день представляется какой-то особой вехой.
— Разве не каждый день рождения является вехой на жизненном пути?
— Но семнадцать лет! Переход от детства к зрелости. Это совершенно особая дата.
— Я всегда считал тебя разумнее твоих лет.
— Как мило ты это говоришь! Иногда я чувствую себя такой глупой.
— Всем случается это чувствовать.
— Всем? И Дикону?
И Джонатану?
Не думаю, чтобы они хоть раз в жизни почувствовали себя глупыми. Должно быть, очень приятно знать, что ты всегда прав.
— Только тогда, когда это — всеми признанный факт.
— Какое им дело до всеобщего мнения? Они считаются только со своим.
Всегда быть правым в собственных глазах — это в самом деле придает человеку потрясающий апломб, ты не находишь?
— Я бы предпочел смотреть правде в лицо. А ты? Я задумалась:
— Да… в общем, я, наверно, тоже.
— Кажется, мы всегда мыслим одинаково. Клодина… я хочу тебе что-то сказать. Я на семь лет старше тебя…
— Значит, тебе двадцать четыре года, если арифметика меня не подводит, — перебила я шутливо.
— Джонатану столько же.
— Я слышала, что при вашем появлении на свет он слегка опередил тебя.
— Даже в этом случае Джонатан непременно должен был быть первым, как всегда и во всем. У нас был воспитатель, который вечно подталкивал меня отстаивать свои права. «Будь в центре внимания, — говаривал он, — не стой на обочине, не будь сторонним наблюдателем. Не дожидайся своего брата, ступай впереди него».
Это был здравый совет.
— Которому ты не всегда следуешь!
— Почти никогда.
— Я думаю, что наличие брата-близнеца иногда затрудняет жизнь человека.
— Да, неизбежно возникают сравнения.
— Но считается, что между ними существует особая связь.
Даже если между мной и Джонатаном была такая связь, она давным-давно порвалась. Он относится ко мне безразлично. Иногда мне кажется, что он презирает мой образ жизни. И не могу сказать, что я в восторге от той жизни, какую он ведет.
— Вы совсем разные, — сказала я. — При вашем крещении феи делили между вами человеческие качества: это — для Джонатана, это — для Дэвида… так что то, чем обладает один, другому уже не досталось.
— Качества, — сказал он, — и слабость… Но этот разговор вроде предисловия к тому, что я хочу сказать.
— Я это поняла.
— Клодина, будь моей женой!
— Что? — вскричала я.
— Ты удивлена?
— Не очень… только тем, что ты заговорил об этом сейчас. Я думала — после моего дня рождения… Он улыбнулся:
— Ты, кажется, думаешь, что в этой дате есть что-то магическое.
— Глупо, не так ли?
— И твоя мать, и мой отец — оба будут довольны. Наш союз получился бы идеальным. У нас так много общих интересов. Я не просил бы твоей руки, если б не был уверен, что и я тебе нравлюсь. Я знаю, что тебе в радость наши беседы и прогулки и все, что мы делаем вместе…
— Да, — сказала я, — конечно же. И я очень люблю тебя, Дэвид, но…
— Ты никогда не помышляла о замужестве?
— Разумеется, помышляла!
— И… с кем?
— Вряд ли можно думать о замужестве и не представлять себе при этом жениха!
— А обо мне в этой роли ты когда-нибудь думала?
— Да… думала. Моя мать говорила со мной на эту тему; родители всегда озабочены тем, чтобы скорее поженить своих отпрысков, разве не так? Но моя матушка хочет, чтобы мое замужество было удачным. На другое она не согласится.
И тут Дэвид подошел ко мне и взял мои руки в свои. Я вновь ощутила огромную разницу между ним и Джонатаном; но во мне была уверенность, что Дэвид будет всегда добр, и чуток, и интересен; о, жизнь с ним будет восхитительна…
Но чего-то не доставало, и после моих столкновений с Джонатаном я знала, чего именно. Когда Дэвид взял меня за руки, я не почувствовала того всепоглощающего возбуждения, и перед моим мысленным взором возник Джонатан: как он стягивал с меня сорочку в швейной комнате. И в этот момент я поняла, что хочу их обоих. Мне нужны были нежность, верность, чувство защищенности, общие интересы и, увлечения, — все, что было связано с Дэвидом; но, с другой стороны, я не хотела лишиться того волнения, того чувственного соблазна, которые привносил в мою жизнь Джонатан Мне нужны были оба. Как поступить? Нельзя же иметь двух мужей?
Я смотрела на Дэвида. Как он был мил! В нем сочеталась серьезность и какая-то наивность. Я твердо знала, что для меня было бы великим счастьем жить в Эверсли, обсуждать с Дэвидом дела имения, заботиться о наших арендаторах, уходить с головой в заботы, занимающие нас обоих…
Если я скажу «да», матушка будет рада. Дикон тоже, хотя ему безразлично, выберу я Дэвида или Джонатана. Но Джонатан не просил моей руки И все же я знала, что его влечет ко мне Он «вожделел меня», как говорится в Библии. Но я была воспитана так, что он мог заполучить меня в свою постель только как жену.
Я чуть было не сказала Дэвиду «да», но что-то меня удерживало: мысли о Джонатане и зашевелившиеся в душе неведомые мне прежде чувства, которые он сумел пробудить.
— Я очень люблю тебя, Дэвид, — сказала я. — Ты всегда был моим самым лучшим другом. Просто сейчас я чувствую, что должна подождать.
Он сразу понял.
— О, конечно, ты хочешь подождать. Но подумай об этом. Вспомни все, что мы могли бы делать вдвоем. В мире так много увлекательного для нас обоих, — он махнул рукой в сторону книжных полок, — у нас столько общих интересов, и я так нежно люблю тебя, Клодина! С первого момента, как ты появилась здесь, я полюбил тебя…
Я поцеловала его в щеку, и он обнял меня. Мне стало приятно, спокойно и радостно; но я не могла выбросить из головы Джонатана; и, когда я взглянула в ясные голубые глаза Дэвида, мне вспомнилось обжигающее голубое пламя в глазах Джонатана.
В ту ночь я не могла уснуть. Наверно, это было естественно. Мне сделали предложение, на которое я чуть было не ответила согласием. Был еще тот случай в швейной комнате. И я не знала, которое из этих событий задело меня более глубоко.
Прежде чем лечь в постель, я позаботилась запереть дверь. То, как Джонатан под фальшивым предлогом проник в швейную, ясно показало мне, что он способен на дерзкие и неожиданные поступки, а моя ответная реакция послужила мне уроком, что я должна остерегаться своих собственных чувств.
Я провела утро, как всегда, с моей гувернанткой, но вскоре после полудня отправилась на верховую прогулку. Не успела я проехать и мили, как меня нагнал Джонатан.
— Привет! — сказал он. — Вот так сюрприз!
Конечно, я знала, что он видел мой отъезд и отправился следом за мной.
— Знаешь, на твоем месте я бы постыдилась показываться мне на глаза!
— Неужели? А у меня создалось впечатление, что тебе было очень даже приятно. И если я доставил тебе удовольствие, то большего я и не прошу!
— Ты представляешь, что может подумать Молли Блэккет о твоем поведении в швейной?
— Прежде всего, позволь спросить тебя: а думает ли вообще Молли Блэккет? Мне кажется, ее ум целиком занят булавками, иголками и — э-э, есть в дамских нарядах такая вещь, как плакет ? Очень хорошо, если бы была, потому что это слово рифмуется с ее именем!
— Она была в шоке. Ты очень хорошо знаешь, что матушка вовсе не хотела ее видеть.
— Но я хотел видеть тебя в этом восхитительно раздетом виде!
— Очень глупо, и решительно не достойно джентльмена!
— Что поделаешь, самые лучшие вещи на свете часто именно таковы, — с притворным сожалением произнес он.
— Мне не нравится этот фривольный тон!
— Брось! Ты находишь его пленительным… так же, как и меня.
— Я знаю, что ты всегда был преувеличенно высокого мнения о своей особе!
— Естественно: если не я сам, то кто же? Видишь ли, я задаю тон всем другим.
— Я не желаю больше слушать, как ты поешь дифирамбы собственному характеру!
— Понимаю. Мой характер не нуждается в дифирамбах. Вы достаточно мудры, чтобы видеть его таким, каков он на самом деле, и он вам нравится. Я уверен что он вам ужасно нравится.
— Ты просто нелеп!
— Но при том обворожителен!
Вместо ответа я стегнула лошадь и, повернув в поле, пустила ее вскачь. Но Джонатан держался рядом. Мне пришлось осадить лошадь: впереди была изгородь.
— У меня есть предложение, — сказал он. — Давай привяжем наших лошадей, пусть пасутся, а сами сядем вон под тем деревом. Там мы сможем потолковать о многом.
— Вряд ли эта погода подходит для сидения на травке. Того и гляди пойдет снег.
— Со мной тебе будет тепло.
Я отвернулась, но он перехватил у меня повод.
— Клодина, мне в самом деле нужно серьезно поговорить с тобой.
— Да?
Я хочу быть с тобой. Я хочу прикасаться к тебе. Я хочу обнимать тебя так, как вчера… Это было чудесно. Портило все только то, что миляга Молли Блэккет могла ворваться в комнату в любой момент.
— О чем ты хочешь говорить серьезно? Ты никогда не бываешь серьезен.
— Очень редко. Но сейчас как раз такой случай. Брак — серьезное дело. Мой отец будет страшно рад, если мы поженимся, Клодина, и, что более важно, я тоже!
— Выйти за тебя!
Я услышала возбужденные нотки в своем голосе и саркастически добавила:
— Что-то подсказывает мне, что ты будешь не очень-то верным супругом.
— Ты сумеешь заставить меня быть верным.
— Боюсь, что это окажется непосильной задачей! Он расхохотался:
— Иногда ты говоришь в точности, как мой братец!
— Для меня это звучит, как комплимент.
— Ага, теперь нам придется выслушать хвалу добродетелям Святого Дэвида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47