Не забудьте, что две трети отряда больны воспалением легких. Вы хотите уморить их сыростью?
– От воспаления легких, дон Филипп, – с трудом сдерживая ярость, сказал Лопе, – если повезет, можно .и излечиться, а вот оставаться здесь – это верная смерть.
Наши недавние гости высоки ростом, широкоплечи, сильны и проворны. Клянусь честью, они очень мало походят на мирных земледельцев или рыбарей.
– Монтальво прав, – произнес Мартин. – Эти индейцы из какого-то неведомого мне племени. А их вожака я еле понимал, хоть он и говорил вроде на арауканском наречии. Это не родной ему язык.
Гуттен вдруг заметил, что правое ухо переводчика – без мочки, и вспомнил, как настырно расспрашивал его Спира о том, нет ли у кого-нибудь из его людей этой особенности.
– Будь я на месте сеньора губернатора, – продолжал Мартин, – немедля перенес бы лагерь на остров и послал в Акаригуа гонца за подмогой. Надо полагать, дела там пошли на лад.
Всю последующую неделю привозили индейцы корзины с маниокой и маисовыми лепешками. Бурные ливни, чередуясь с короткими дождями, постепенно прекратились. Вода стала спадать. Островок посреди реки значительно увеличился в размерах. Почти вровень с водой выросли ирисы.
Однажды рыбаки привезли с собой знахаря-колдуна в одеянии, сплошь увешанном пучками соломы. Он обошел лагерь, склоняясь над больными и бормоча заклинания.
– Он отгоняет злых духов, – перевел Мартин объяснение юного вождя.
– Больше похоже на то, как мясник отбирает самых упитанных бычков, – возразил ему Монтальво.
– Замолчите, ради бога! – не выдержал Филипп.
– Выбирайте выражения, сеньор Гуттен! – закричал Лопе, вскакивая на ноги.
Колдун, потряхивая погремушками – по две в каждой руке, – завел какой-то монотонный напев и начал ритуальную пляску. Под вечер индейцы собрались было плыть восвояси, но уровень воды понизился настолько, что им пришлось втащить пироги на берег и отправиться в путь по равнине, распугивая высоченных цапель и целые семейства оленей. Маспарро обмелел едва ли не на половину.
– Послушайтесь моего совета, сеньор губернатор, – твердил свое Лопе. – Переберемся на островок, пока совсем не стемнело. Я нутром чую смертельную опасность. Здесь, на склоне, нам не выстоять.
– Мне тоже не по вкусу пришлись ужимки этого шарлатана, – ответил Спира, – да и зубы у наших благодетелей чересчур остры. Я слышал, что карибы – бесстрашные воины и большие любители человечины… Свернуть лагерь!
Перебраться успели до наступления ночи. Над затопленной равниной взошла луна. Гуттен уже погрузился в сон, когда истошный крик, раздавшийся неподалеку, заставил его вскочить. На земле корчился в предсмертных муках солдат с разорванной глоткой, а рядом издыхал ягуар, подстреленный Себальосом.
– Тебе бы предсказателем стать, друг мой Лопе! – крикнул Перес де ла Муэла. – Нутром чуешь опасность, только не оттуда, откуда надо.
– Поди ты к черту, – сердито огрызнулся тот.
На следующий день вода схлынула еще больше, из-под нее выступили все мало-мальски заметные пригорки и возвышенности, и вокруг лагеря образовался порядочный кусок суши.
– Скоро можно будет двигаться дальше, – объявил Спира.
– Поглядите-ка, сударь! – Гуттен показал ему на север. – Кто-то скачет к нам. Кажется, это Веласко. Быстро же он обернулся в Акаригуа и обратно.
– Наши уже выступили, – доложил Веласко. – Они в половине дневного перехода от вас. Очень много хворых…
– Итак, все в порядке! – обрадовался Спира. – Через два-три дня пойдем дальше!
– Рано радуетесь, ваша милость! – горько усмехнулся Лопе. – Поглядите-ка вон туда.
Острый клин плоскогорья, тянувшегося до самого горизонта, был заполнен индейцами в боевых уборах из перьев – они кричали и трубили в раковины, вздымали копья, размахивали палицами.
– Тысячи две будет, – прикинул Филипп.
– Это же ваши милосердные спасители, мирные рыбари, – съязвил Монтальво, – но теперь они приготовили нам другие гостинцы.
– Карибы, – с тревогой вымолвил Эстебан Мартин. – Этого я и боялся.
– Чего же мы ждем? – нетерпеливо спросил Филипп. – Нужно упредить их, покуда они не ринулись на нас сверху.
Теперь был отчетливо слышен боевой клич индейцев, видны их раскрашенные лица.
– Вон тот негодяй касик, что приплывал к нам, – показал Лопе.
Пехотинцы выстроились в две шеренги и вскинули аркебузы, а кавалеристы на полном скаку, отрубая головы, отсекая руки, пронзая тела, врезались в нестройную орду карибов. Но те были столь многочисленны и неустрашимы, что не дрогнули перед этим натиском и отважно отбивались, обрушивая смертельные удары палиц. Уже пятерым собакам разнесли череп.
– Пора возвращаться, капитан! – крикнул Гуттен Монтальво, разрубив голову воину-карибу.
– А зачем? Уж не испугались ли вы этих мирных рыбарей?
– Назад! Отходим! – скомандовал Гуттен, не ответив ему.
Всадники поворотили коней, но юный касик успел подскочить к Монтальво и ударом дубины сшиб его наземь. Испанцы мчались без оглядки и не заметили, что капитан их попал в беду. Один только Гуттен, проскакав шагов двести, заподозрил неладное, обернулся, увидел, что спешенный Лопе отмахивается мечом от наседающих на него индейцев, и кинулся ему на выручку. Он проложил себе и ему дорогу к двойной шеренге пехотинцев. Карибы, однако, не отступили, а перестроились и с новым пылом бросились вперед. Грянул залп, и воздух огласился воплями боли, ужаса и изумления. Началось беспорядочное бегство. Кавалеристы и еще уцелевшие псы, довершая разгром, долго преследовали врага.
Юный касик пал от меча Гуттена. Колдуна разорвали собаки.
Через некоторое время пристыженный Монтальво, пересилив себя, подошел к Филиппу.
– Я обязан вам жизнью, – проговорил он с торжественной значительностью.
– Какие пустяки, – начал было Гуттен, но Лопе сердито перебил его:
– Для меня это не пустяки.
– Полноте, капитан. На моем месте вы поступили бы так же.
– Вы уверены? – мрачно спросил Лопе. – Напрасно… Впрочем, теперь все будет по-другому.
В тот же день пришел остаток отряда из Акаригуа во главе с Вильегасом, который совсем ослабел от лихорадки, и Дамианом де Барриосом, страдавшим от нагноившейся раны. Еще не оправившиеся от болезней, измученные люди едва передвигали ноги.
– Двадцать два человека в жару и бреду переселились в лучший мир, – сообщил Гольденфинген. – Остальные еле-еле доковыляли.
– У нас дела обстоят не лучше, – отвечал Спира. – Боюсь, что в этих широтах белому человеку не выжить.
– Хуже всего то, что мы лишились девяти лошадей, – сказал Санчо де Мурга. – Две утонули при переправе, одну сожрали кайманы, еще одну утащило течением.
– Ну а остальные? – с беспокойством спросил Спира.
– А остальные пали в первый же день, причем так, словно кто-то невидимый оглоушил их дубиной. И последняя собака издохла.
– Проклятье! – воскликнул губернатор. – Из двадцати псов осталось только четыре.
Наступил ноябрь; яркая зелень равнины радовала взор. Дичь не переводилась, охота неизменно бывала удачна: испанцам удалось подстрелить восемь оленей, а индеец Лионсио со своими товарищами добыл дюжину больших моллюсков и шесть черепах.
– Завтра утром мы выступаем, – объявил Спира.
– Ваша милость! У нас восемьдесят недужных, и из них тридцать так плохи, что и на ноги-то встать не могут! – воскликнул лекарь.
– Пусть так; мы должны уйти отсюда. Самый воздух этой долины кажется мне губительней всего, что выпадало нам на долю до сих пор.
Третьего ноября экспедиция выступила в поход: сто человек шагали, пошатываясь от слабости, а тридцать больных пришлось, как кули, взвалить на лошадей. Маспарро казался препятствием неодолимым: несмотря на то что наполовину обмелел и катил теперь свои воды медленно, он был все еще очень широк и глубок.
– Ступай, – приказал Спира одному из солдат, – зайди в реку, измерь глубину, посмотри, быстро ли течение. Обвяжись веревкой, в случае чего тебя вытянут на берег.
Солдат зашел в воду по грудь.
– Сносит! – крикнул он и тотчас погрузился с головой.
Вода в этом месте вдруг окрасилась кровью и точно закипела. Стая небольших рыб замелькала на поверхности.
– Вытягивайте живей! – крикнул Монтальво.
Общий крик изумления и ужаса огласил долину. Зашедший в реку солдат был обглодан дочиста двойными челюстями этих проворных и прожорливых тварей.
– Пираньи, – сказал один из носильщиков, уже научившийся кое-как объясняться по-испански. – Ужасные рыбы. Маспарро кишит ими. Они нас всех сожрут.
– Вот чего это золото стоит, – сказал Перес де ла Муэла.
– Но от них есть средство, – продолжал невольник.
– Какое? Говори! – приказал Спира.
– Скажу, если отпустите меня.
– Хорошо, – молвил Спира, пристально поглядев ему в глаза, – если твое средство нам поможет, ты получишь свободу.
– Я скажу тебе одному.
По знаку Спиры с невольника сняли железный ошейник. Губернатор отошел с ним в сторону, выслушал его и вдруг захохотал, вмиг потеряв свой недоверчиво-равнодушный вид.
– Однако ты смышлен! Молодец! Как тебя зовут?
– Сукин Сын, сеньор.
Губернатор подозвал к себе Мургу и что-то прошептал ему на ухо, а тот, взяв с собой десяток скованных одной цепью рабов и десятерых солдат, ушел с ними вниз по реке.
– Слушайте меня внимательно! – крикнул Спира. – Строиться в двадцать рядов в затылок друг другу! Взяться за руки, чтобы течением не снесло, и по моей команде – бегом! Все будете целы и невредимы! Молчать всем!
Стал слышен только плеск воды да птичий щебет, и вдруг тишину разорвал крик, который вырывается из груди человеческой только в миг ужасной гибели.
– Пошли! – гаркнул Спира и, пришпорив своего коня, решительно погнал его в реку.
Солдаты последовали за ним. Слышалось лошадиное ржание, перекличка задыхающихся голосов. Снова донесся жалобный вопль. Весь отряд был уже на том берегу. Последними переправились Санчо де Мурга и десяток солдат. Невольников с ними не было, а цепь, сковывавшую их, Санчо держал в руках.
15. ГОЛОД
Пятнадцать дней шли они по направлению к югу. Гуттен, возмущенный злодейской выходкой Мурги, замкнулся в неприязненном молчании, но как-то раз, не вытерпев, высказал ему в лицо все, что накипело на душе.
Тот выслушал его, окинул каким-то странным взглядом и невозмутимо ответил:
– Я, сударь, всего лишь исполнял отданный мне приказ. Ничего другого нам не оставалось, если мы по-прежнему стремимся найти Дом Солнца.
Гуттен, еще больше распалившись от этого ответа, яростно выкрикнул:
– Когда мы вернемся в христианские земли, вас будет ждать суд!
– В первую голову не меня, а капитан-генерала. Он распоряжался, он приказывал, – проговорил Мурга, презрительно оттопырив нижнюю губу.
Гуттен собрался было проучить его за дерзость, но в эту минуту Хуан де Вильегас дернул его за рукав.
– Ради всего святого, успокойтесь, дон Филипп! – зашептал он. – Пойдемте со мной, не надо лезть на рожон. Ваши слова могут навлечь на вас серьезнейшую опасность. Санчо де Мурга, закоренелый злодей самого низкого разбора, сказал вам правду – в преступлении повинен не он, но губернатор. Зачем вы угрожали ему, человеку, совершившему столько ужасных убийств? Разве вы не понимаете, что можете оказаться его следующей жертвой?
– Вы правы, дон Хуан. В будущем я постараюсь быть поосмотрительней.
– И я, и все остальные знают, что вы, дон Филипп, – человек редкой цельности и благородства, но все же выслушайте меня. Перед вами выбор: или бесстыдно лгать и изворачиваться, как пойманный с поличным цыган, – и тогда вы вернетесь в Коро живым. Или тайно избавиться от Спиры и самому возглавить экспедицию. Будьте уверены, что все мы поддержим вас…
Внезапно из-за дерева вынырнул Спира.
– О чем это секретничает мой помощник и дон Хуан де Вильегас? – спросил он с ласковостью, за которой легко угадывалась злость.
– Вот хорошо, что вы пришли, ваша милость, – отвечал Вильегас, мгновенно сменив заговорщический тон на самый почтительный. – Я как раз высказывал дону Филиппу свое беспокойство по поводу того, что запасы провианта истощаются: маиса осталось на три дня, и я всерьез опасаюсь, что добыть его нам будет негде. За последние две недели нам не попалось ни зернышка. Наши охотники возвращаются с пустыми руками. Если не случится чуда, нам вскорости будет грозить голод.
Участники экспедиции рыскали в поисках пропитания: ели лягушек и змей, от одного вида которых у Филиппа начиналась тошнота; изловили каймана, но от него так несло мускусом, что их тут же вывернуло наизнанку; убили и съели ягуара, несмотря на отвратительный вкус его мяса. Франсиско Мурсия де Рондон и Лионсио вернулись как-то раз с охоты, неся тушу большой обезьяны. Они освежевали ее и зажарили на вертеле, а потом с жадностью набросились на еду. Гуттен, скривившись, сказал бывшему секретарю короля Франциска:
– Ну как вы можете это есть? Похоже на трупик ребенка…
Но тот отвечал ему с просветленным взором и набитым ртом:
– Какая разница между этой мартышкой и молочным поросеночком? Никакой. Жалко только, что мало.
Один из псов ни с того ни с сего набросился на индейца Лионсио, сбил его с ног и вырвал клыками изрядный кусок из бедра.
– Собачка-то вовсе дикая стала, – заметил Франсиско Веласко, хватая свой арбалет. – Лучше уж мы ее, чем она – нас.
Стрела пробила собаке грудь.
– Надо ее съесть, – добавил он и большим ножом прирезал собаку, бившуюся в предсмертных судорогах.
Всех остальных собак по единодушному приговору членов экспедиции постигла та же участь. Спира, узнав об этом, впал в ярость и не смог сдержать слез досады. Неунывающий же Веласко подвел итог этому происшествию:
– Если голодная собака бросается на своего хозяина, будет справедливо, если голодный хозяин съест ее.
А голод между тем наступал. Кончился маис; доели последние маниоковые лепешки. В глазах у людей появился странный блеск. Перес де ла Муэла разрезал свой кожаный щит и принялся варить его.
– В конце концов, этот щит когда-то хрюкал и рыл пятачком землю. Приглашаю вас отведать, дон Филипп, когда уварится, кушанье выйдет на славу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50