Его критические замечания, отличавшиеся четким построением и, как правило, живой подачей, а зачастую и блеском остроумия, по ходу дела оживлялись необычными, но всегда к месту, аллюзиями и неологизмами. «Когда дуче начинал говорить, — вспоминал его министр иностранных дел, — то он был просто великолепен. Я не знал никого, кто с таким же успехом использовал богатые и оригинальные метафоры». Подобно многим другим хорошим ораторам, он не был терпеливым слушателем, иногда, неожиданно прервав своего собеседника, он вскакивал с кресла и начинал возбужденно прохаживаться взад и вперед по кабинету; но в беседе с иностранными гостями он старался не давать воли этой своей привычке и, хотя ему было трудно усидеть в кресле — возможно, в связи с его язвой, — он все же стремился казаться предельно внимательным, восседая за письменным столом, неестественно вытянувшись и крепко сжав вместе кончики пальцев. Смеялся он редко, но когда все же делал это, то его смех скорее всего звучал с оттенком презрения или напоминал нарочитый смех человека, который чувствует, что следует смеяться независимо от того, смешно ему или нет. Но зато его обычно угрюмое лицо довольно часто озаряла обаятельная, чутко реагирующая на юмор собеседника, улыбка. «Он не только великий государственный деятель, — заметил как-то Аристид Бриан, — но и приятный человек». Франц фон Папен, находившийся в Риме летом 1933 года в связи с подписанием конкордата с Ватиканом, пришел к выводу, что «итальянский диктатор — человек совершенно иного калибра по сравнению с Гитлером. Приземистый, но с величественной осанкой, Муссолини с его крупной головой буквально излучал силу воли и энергию. Он обращался с окружавшими его людьми так, словно он привык к беспрекословному выполнению всех своих приказов, но при этом он не терял свойственного ему обаяния… Гитлера никогда не покидал некий еле уловимый налет нерешительности, словно он вынужден продвигаться вперед на ощупь, в то время как Муссолини держался хладнокровно и с большим достоинством. Он создавал впечатление, что ему как будто бы до тонкостей известна обсуждаемая проблема, независимо от того, какой темы она касалась… Он блестяще говорил и на французском и на немецком языках».В Америке восхваление Муссолини было столь же безудержным, как и в Европе. Если лорд Родермер сравнивал дуче с Наполеоном, то президент Колумбийского университета сравнил его с Кромвелем. «Фашизм, — продолжал он, — является самой образцовой формой государственности». С ним согласился Отто Кан, знаменитый банкир, который в своей речи перед студентами университета Уэсли охарактеризовал дуче как «гения». Данную оценку личности Муссолини поддержал и кардинал О'Коннелл из Бостона. «Муссолини, — заявил кардинал, — это — гений, ниспосланный Италии Господом Богом, чтобы она смогла с его помощью достигнуть вершин уготовленной ей счастливой судьбы». Архиепископ Чикаго после визита в Рим проникся убеждением, что «Муссолини — это человек нашего времени». Фиорелло Ла Гардиа, мэр Нью-Йорка, пожелал дуче всяческого успеха и заявил, что Муссолини ничем не напоминает Гитлера.Предположения о том, что у двух диктаторов может быть что-то общее, были категорически и яростно отвергнуты самим Муссолини. Он был вынужден, конечно, согласиться с тем, что национал-социализм, подобно фашизму, был авторитарным и коллективистским по своему духу, а также антипарламентским, антидемократическим и антилиберальным политическим движением, но дальше этого признания он идти не желал. Что же касается трансцендентальной темы нацистской философии — идеи главенствующей расы — то Муссолини отвергал ее, как «отъявленную чепуху, глупую и идиотскую». Если бы теории Гитлера о расовом превосходстве были бы правильными, то, по мнению Муссолини, «лапландца следовало бы считать наивысшим типом развития человеческой расы». «Тридцать столетий истории, — отметил он в своей речи в Бари в сентябре 1934 года, — вынуждают нас с чувством величественной жалости рассматривать некие доктрины, усиленно пропагандируемые по ту сторону Альп потомками народности, которая была поголовно безграмотной в те дни, когда Рим гордился Цезарем, Вергилием и Августом». В беседе с Эмилем Людвигом в 1932 году он заклеймил антисемитизм как «германское зло». «В Италии не существует еврейского вопроса, поскольку он не может существовать в стране с разумной системой государственного правления».Впервые он встретился с Гитлером 14 июня 1934 года. Как и предполагал Муссолини, Гитлер и при личном знакомстве вызвал у него чувство антипатии.Встреча, организованная немецкими дипломатами в надежде, что Муссолини будет более удачлив, чем они, и сможет изменить позицию Гитлера по отношению к Австрии, произошла на королевской вилле в местечке Стра на реке Брента близ Падуи. Гитлер, прибывший в сопровождении большой группы эсэсовцев, включая Зеппа Дитриха, вел себя нервно и выглядел незначительным. Муссолини, обратив внимание, в частности, на его худобу, неряшливую прическу и водянистые глаза, пробормотал про себя: «Мне не нравится его вид». На Гитлере был желтый макинтош, брюки в полоску, дешевые кожаные туфли. К животу он прижимал серую фетровую шляпу, время от времени судорожно ее покручивая, словно, — комментировал французский журналист, — он был «неопытным водопроводчиком, растерянно державшим в руке незнакомый ему инструмент». Муссолини, который приехал на встречу также в гражданском платье, по прибытии на виллу переоделся в пышный мундир и надел черные сапоги с серебряными шпорами.Еще до того как завершилась их первая беседа, Муссолини уже составил четкое представление о Гитлере. Выйдя из-за стола во время краткого перерыва, он подошел к окну и с изумлением, смешанным с изрядной долей презрения, прошептал: «Да он же просто сумасшедший». К вечеру обстановка на переговорах изрядно накалилась и было заметно, что оба они не только потеряли всякое терпение, но практически находились на грани ссоры. Они сошлись лишь в общей неприязни к Франции и России, но ни о чем другом не смогли договориться, менее всего об Австрии, в которой, как заявил Муссолини, нацисты обязаны прекратить свою кампанию террора. Всю последовавшую за тем ночь обитателям виллы не давали покоя комары и Муссолини так и не смог заснуть до самого утра, выведенный из душевного равновесия не только насекомыми и напыщенными речами «глупого маленького клоуна», но, быть может, и тенью Наполеона, который однажды тоже провел бессонную ночь в Стра. Утром было принято единодушное решение дальнейшие переговоры проводить в Венеции.Но атмосфера там стала еще более напряженной. Венецианцы с энтузиазмом приветствовали дуче, полностью проигнорировав его гостя. Днем во время прогулки по игровой трассе гольф-клуба Альберони два государственных мужа провели беседу наедине. Их свита, отставшая на почтительное расстояние, смогла разобрать лишь отдельные резкие вскрики, которые позднее Константин фон Нейрат, министр иностранных дел Германии сравнил с «лаяньем двух сцепившихся английских догов». Никто не знал, о чем они там спорили, да и потом никто не смог это выяснить. Они беседовали на немецком, что ставило Муссолини в заведомо неравное положение. Хотя он высокомерно отказался от услуг Пауля Шмидта, переводчика министерства иностранных дел Германии, однако знание дуче немецкого языка не было столь глубоким, как он сам самонадеянно предполагал. По свидетельству Курта фон Шушнига, сменившего Дольфуса на посту канцлера Австрии, Муссолини охотно обращался к немецкому языку, но когда он беседовал на нем, то было заметно, что он испытывает явные трудности, в связи с чем дуче говорил медленно, тщательно подбирая немецкие слова. Вероятно, он не всегда точно понимал немецкую речь Гитлера с ее сильным австрийским акцентом, да еще сдобренную баварскими идиомами.О существе именно этого спора в гольф-клубе Альберони сам Муссолини никогда не упоминал. Однако позднее он ссылался на другие беседы, случавшиеся в ходе конференции в Венеции, когда они оставались вдвоем. Во время них «вместо обсуждения конкретных проблем Гитлер принимался пространно цитировать на память отрывки из „Майн кампф“ -этой скучнейшей книги, на чтение которой у меня никогда не хватало терпения».В самом конце государственного визита Гитлера в Италию Муссолини пригласил его прокатиться на моторной лодке по Венецианской лагуне. Гитлер, вместо того чтобы, расслабившись, развалиться на заднем сиденье и наслаждаться прогулкой, произнес длинную речь о своих расовых теориях. «В течение всей морской прогулки он разглагольствовал о превосходстве нордических рас, — рассказывал потом Сувич Штарембергу, — и порицал народы Средиземноморья, особенно итальянцев, за то, что в их венах течет негритянская кровь». Муссолини, посчитавший безнадежным делом спорить с этим человеком и устроившись поудобнее на кожаных подушках сиденья, молча слушал Гитлера, «несказанно забавляясь в душе бесплатным спектаклем», — добавил Сувич. На следующий день, когда Гитлер выехал из Венеции в Германию, Муссолини спросили, что он о нем думает, дуче ответил, сделав жест рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи: «Он просто болтливый монах».Однако вскоре, как бы Муссолини ни презирал Гитлера, он осознал необходимость дружбы с ним и убедил себя в том, что Италия больше выиграет от альянса с Германией, чем от союза с демократическими странами Западной Европы. Враждебное отношение Франции и Англии к Италии во время абиссинской войны разрушило все надежды на какое-либо антигерманское соглашение между этими тремя странами, но оно пока еще не сблизило окончательно Италию с Гитлером, который осторожничал и не спешил воспользоваться выгодами возникшего конфликта, опасаясь, что он может иметь временный характер и закончится компромиссом в духе пакта Хора — Лаваля. Да и Муссолини все еще мучили воспоминания об англо-германском морском договоре 1935 года и, куда более остро, мысли о проблеме австрийской независимости и об угрозе аншлюса. До тех пор, пока эта проблема продолжала оставаться на повестке дня в отношениях между Муссолини и Гитлером, о каком-либо альянсе не могло быть и речи. Но, тем не менее, Гитлер более остро, чем Муссолини, ощущал его необходимость; отчасти благодаря именно этому стремлению Гитлера к дружбе с Муссолини и было подписано, при полном одобрении последнего, австро-германское соглашение 1936 года. Хотя это соглашение и устраняло имевшиеся австро-германские разногласия к взаимному удовлетворению обеих сторон, но оно одновременно предоставило Гитлеру возможность, невидимую на поверхности, незаметно подтачивать устои австрийской независимости; вместе с тем, оно дало Гитлеру первый реальный шанс осуществить сближение с Италией. Ибо Муссолини, отвергнутый Западными державами, более не мог столь же успешно выступать в защиту независимости Австрии и должен был быть только благодарен за то, что ее независимость все еще, пусть номинально, но сохраняется. Месяцем позже, когда в Испании вспыхнула гражданская война, условия для тесного сближения Германии с Италией стали просто идеальными. Муссолини, бросившись на помощь Франко не только ради того, чтобы в Европе возникло третье фашистское государство, но также и с тайной надеждой заполучить в Испании морские базы, с которых можно будет удобно угрожать Франции, тем самым еще больше отдалил себя от врагов Германии. Ульрих фон Хассель, посол Германии в Риме, сразу же осознал важность «испанского конфликта для отношений Италии с Францией и Англией». В своем донесении в министерство иностранных дел Германии он предположил, что значение конфликта в Испании будет «таким же, как и абиссинского конфликта, который четко выявил противоречивость интересов европейских стран, предотвратившую возможность для Италии быть затянутой в сети Западных держав». Как выяснилось, гражданская война в Испании могла быть использована и в иных целях. Позволив Италии взвалить на свои плечи основной груз нацистско-фашистской помощи Франко на том основании, что Испания является средиземноморской страной и, следовательно, должна рассматриваться не как немецкая, а, скорее, как итальянская зона влияния, Гитлер теперь мог с удовлетворением констатировать, что гражданская война в Испании истощала ресурсы Италии, достойно заменив в этом отношении абиссинскую войну. Он также мог более не опасаться чрезмерно твердой позиции, занимаемой дуче по австрийскому вопросу, который, по убеждению Гитлера, должен решаться Германией так, как она этого пожелает Это обстоятельство, конечно, объясняет то, что в свое время казалось совершенно необъяснимым многим испанским республиканцам — тот факт, что они, так же как и испанские националисты, получали оружие из Германии.

.В порядке предварительного зондажа позиций Муссолини Гитлер уведомил его, что готов признать статус Итальянской империи. Это был вопрос, который принимался Муссолини особенно близко к сердцу, ибо готовность Гитлера пойти на этот шаг означала признание нового статуса Италии среди мировых держав, от чего большинство стран пока что воздерживалось; и Муссолини, как и предсказывал Хассель, был чрезвычайно обрадован. В сентябре Гитлер направил в Рим Ганса Франка, своего министра юстиции, владевшего итальянским языком, с настоятельной просьбой к дуче принять приглашение посетить Германию. Муссолини с дипломатической сдержанностью выслушал Франка, щедро рассыпавшего в его адрес комплименты и заверившего дуче в искреннем убеждении фюрера о необходимости тесного сотрудничества между их странами. Несмотря на монументальность позы, принятой Муссолини во время этой сцены, он, однако, был польщен и вскоре после этой встречи с посланником Гитлера дуче произнес на площади дель Дуомо в Милане речь, в которой он впервые употребил термин, с того момента ассоциирующийся с крушением фашистской Италии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62