— Все верно, — пробормотал следователь, — совершенно верно.— Вот молодой человек уселся. Пока вдова ставила сковороду на огонь, он для начала выпил бокал вина. Затем, чтобы собраться с духом, попросил водки и выпил несколько рюмок. Минут десять молодой человек боролся с собой — столько времени нужно, чтобы поджарить ветчину и яйца; как мы видим, они успели поджариться; потом встал и подошёл к вдове, которая, наклонясь вперёд, сидела на корточках, и нанёс ей два удара в спину. Умерла она не сразу. Она привстала и схватила убийцу за руки. А он, рванувшись, резко приподнял её и оттолкнул туда, где она сейчас и лежит.Положение трупа свидетельствует, что имела место короткая борьба. Иначе, получив удар в спину, сидевшая на корточках женщина упала бы навзничь. Убийца воспользовался острым и тонким предметом, это был, если не ошибаюсь, кусок клинка рапиры, с которого сняли наконечник и заточили. Вытерев оружие о юбку убитой, преступник оставил нам его отпечаток. На самом же убийце следов борьбы не осталось. Жертва вцепилась ему в руки, но так как своих серых перчаток он не снимал…— Роман, да и только! — воскликнул Жевроль.— Вы осмотрели ногти вдовы Леруж, господин начальник полиции? Нет. Так вот, осмотрите, а потом скажите, ошибаюсь ли я. Итак, женщина мертва. Что нужно убийце? Деньги, ценности? Нет, нет и ещё раз нет! Он хочет найти и забрать бумаги, которые, насколько ему известно, хранятся у жертвы. Чтобы разыскать их, он переворачивает все вверх дном, обшаривает шкафы, вышвыривает бельё, взламывает секретер, поскольку ключа у него нет, и даже вытряхивает матрас.В конце концов он их находит. И знаете, что он делает с этими бумагами? Сжигает, но не в камине, а в маленькой печурке в первой комнате. Цель достигнута. Что же дальше? Он убегает, захватив с собою все ценное, что смог найти, чтобы, инсценировав ограбление, направить расследование по ложному пути. Завернув добычу в салфетку, которой он пользовался за обедом, и задув свечу, убийца уходит, запирает дверь и выбрасывает ключ в канаву. Вот и все.— Господин Табаре, — отозвался следователь, — расследование вы провели превосходно, и я уверен, что вы полностью правы.— Ну, что я говорил! — вскричал Лекок. — Папаша Загоню-в-угол просто великолепен!— И неподражаем! — иронически заметил Жевроль. — Только я думаю, что этот молодой человек чувствовал себя не очень-то ловко с узелком из белой салфетки — её ведь видно издалека.— Ну, узелок он далеко не унёс, — ответил папаша Табаре. — Поймите, он не дурак, чтобы ехать до железнодорожной станции омнибусом. Он пошёл туда пешком и короткой дорогой — по берегу. А дойдя до Сены, первым делом незаметно выбросил свою ношу — если только он не хитрее, чем я предполагаю.— Вы уверены, папаша Загоню-в-угол? — спросил Жевроль.— Могу держать пари. Я даже послал троих людей, чтобы они под наблюдением жандарма обшарили поблизости дно Сены. Если они найдут узелок, то получат вознаграждение.— Из вашего кармана, неугомонный старик?— Да, господин Жевроль, из моего.— Да только найдут ли? — пробормотал следователь.В этот миг вошёл жандарм.— Вот, — сказал он, протягивая мокрую салфетку, в которую было завёрнуто столовое серебро, деньги и золотые украшения. — Это люди нашли в Сене. Они просят обещанные сто франков.Папаша Табаре достал из бумажника банкноту и отдал жандарму.— Что вы теперь думаете, господин следователь? — спросил он, снисходительно и гордо взглянув на Жевроля.— Думаю, что благодаря вашей необычайной проницательности мы близки к тому…Закончить ему помешали: явился врач, приглашённый для вскрытия.Покончив со своими неприятными обязанностями, он смог лишь подтвердить предположения и догадки папаши Табаре. Положение трупа врач объяснил точно так же и так же полагал, что убийству предшествовала борьба. Более того, он обнаружил на шее жертвы чуть посиневшую странгуляционную полосу — по всей вероятности, убийца схватил вдову за горло. И наконец, врач сообщил, что ела вдова Леруж примерно за три часа до смерти.Теперь оставалось лишь собрать кое-какие вещественные доказательства, чтобы впоследствии предъявить их обвиняемому.Папаша Табаре с необычайной тщательностью осмотрел ногти убитой и с величайшими предосторожностями извлёк из-под них несколько крошечных лоскутков перчаточной кожи. Самый большой не достигал в длину и двух миллиметров, однако цвет его был хорошо различим. Сыщик отложил в сторону и лоскут юбки, о который убийца вытер оружие. Это, а также найденный в Сене свёрток и обнаруженные г-ном Табаре отпечатки было все, что оставил после себя преступник.Этого было мало, но и такая малость в глазах г-на Дабюрона приобретала величайшую ценность: она давала надежду на успех. Камень преткновения при расследовании таинственных преступлений — ошибка в установлении мотива. Если поиски принимают неверное направление, то следствие все больше и больше отдаляется от истины. Следователь был почти убеждён, что теперь — благодаря папаше Табаре — уже не собьётся с пути.Настал вечер, в Ла-Жоншер следователю больше делать было нечего. Жевроль, испытывавший неукротимое желание изловить человека с серьгами, объявил, что остаётся в Буживале. Он пообещал обойти до ночи все кабачки и постараться откопать новых свидетелей.После того как комиссар и прочие откланялись, г-н Дабюрон предложил папаше Табаре ехать вместе.— Я собирался сам просить вас оказать мне эту честь, — ответил старик.Они вышли вместе и, естественно, заговорили о занимавшем обоих преступлении.— Узнаем мы или нет о прежней жизни этой женщины? — произнёс папаша Табаре. — Это очень важно.— Узнаем, если бакалейщица говорила правду, — отвечал следователь. — Если муж убитой плавал, а сын тоже моряк, морское министерство быстро сообщит нам недостающие сведения. Сегодня же вечером я туда напишу.Они добрались до станции Рюэйль и сели в поезд. Им посчастливилось: в их распоряжении оказалось целое купе первого класса.Однако папаша Табаре приумолк. Он думал, строил догадки, сопоставлял; по его лицу можно было прочитать все движения мысли. Следователь с любопытством наблюдал за ним: его занимал характер этого необыкновенного человека, которого привела на службу на Иерусалимскую улицу такая, прямо скажем, своеобразная страсть.— Господин Табаре, — внезапно спросил он, — скажите, вы давно служите в полиции?— Девять лет, уже девять лет, господин следователь. Я, признаюсь, несколько удивлён, что вы до сих пор ничего обо мне не слышали.— Нет, я, конечно, знал о вас понаслышке, но не больше, — отвечал г-н Дабюрон. — Мне, хотелось дать вам возможность проявить ваши способности, потому-то мне и пришла в голову столь удачная мысль привлечь вас к этому делу. И все же хочется знать, что толкнуло вас на этот путь.— Тоска, господин следователь, одиночество, скука. Я, знаете ли, далеко не всегда был счастлив.— Мне сказали, вы богаты.Ответом был тяжкий вздох, свидетельствовавший о скрытых от всего мира жестоких разочарованиях.— Да, живу я в достатке, но так было не всегда, — отвечал он. — До сорока пяти лет жизнь моя была сплошное самоотречение, я терпел нелепые и бессмысленные лишения. Мой отец загубил мою молодость, испортил мне жизнь и сделал из меня жалкого неудачника.Есть профессии, отрешиться от которых до конца невозможно. Вот и г-н Дабюрон всегда и во всем оставался немножко следователем.— Как, господин Табаре! Виновник всех ваших несчастий — отец? — удивился он.— Увы, это так. В конце концов я его простил, но в своё время проклинал. Да, некогда, вспоминая отца, я осыпал его всеми проклятьями, какие только может внушить самая жестокая ненависть. Это было, когда я узнал… Вам я могу довериться. Мне было двадцать пять, я зарабатывал в ссудной кассе две тысячи франков в год, и вдруг как-то утром ко мне явился отец и поведал, что он разорён и остался без средств. Он был в отчаянии, говорил о самоубийстве. Я любил отца. Разумеется, я стал его утешать и, несколько приукрасив своё положение, постарался убедить его, будто зарабатываю недурно и он не будет ни в чем нуждаться, а для начала объявил, что мы будем жить вместе. Сказано — сделано, и на двадцать лет я взвалил на себя обузу, этого старого скрягу…— Неужели вы раскаиваетесь в своём благородном поступке, господин Табаре?— Ещё бы мне не раскаиваться! Да как только у него мой хлеб в глотке не застрял!Г-н Дабюрон не сумел скрыть удивления, и это не ускользнуло от внимания папаши Табаре.— Погодите меня осуждать, — продолжал он. — Представьте себе: с двадцати пяти лет мне пришлось терпеть по милости родного отца невероятные лишения. У меня не было ни друзей, ни любовных приключений, одним словом, ничего. По вечерам для приработка я переписывал бумаги у нотариуса. Отказывал себе даже в табаке. Делал все, что мог, но старик без конца ныл, оплакивал былой достаток, требовал денег на то, на се. Я лез из кожи вон, а он все равно был недоволен. Одному Богу известно, как я мучился! Не затем же я родился, чтобы жить и состариться в одиночестве, словно пёс. Я создан для семейных радостей. Я мечтал жениться, любить свою милую жену, стать отцом и радоваться, глядя на резвящихся вокруг меня славных ребятишек. Ну да полно… Когда от таких мыслей у меня сжималось сердце и на глазах выступали слезы, я брал себя в руки. Я говорил себе: «Дружище, раз ты зарабатываешь всего три тысячи франков в год и у тебя на руках любимый старик отец придётся тебе задушить все чувства и остаться холостяком». И тут я повстречал девушку! Это случилось тридцать лет назад. Видите, я и сейчас не могу спокойно вспоминать! Она была хороша собой и бедна… Но, увы, я уже был старик, когда умер мой отец, этот изверг, этот…— Господин Табаре! — укоризненно остановил его следователь.— Уверяю вас, господин следователь, я простил его. Однако вы должны понять мой гнев. В день его смерти я нашёл у него в столе бумаги на ренту в двадцать тысяч франков!— Так он был богат?— Да, очень богат, но и это ещё не все. Неподалёку от Орлеана у него было поместье, приносившее шесть тысяч франков годового дохода. Кроме того, ему принадлежал дом — тот, в котором я живу. Мы жили в нем вместе, и я — глупец, дурень, олух царя небесного — каждые три месяца вручал привратнику квартирную плату.— Невероятно! — вырвалось у г-на Дабюрона.— Не правда ли? Он попросту воровал деньги у меня из кармана. Верхом насмешки было его завещание: в нем он клялся Богом, что поступил так ради моего же блага. Он написал, что хотел приучить меня к порядку и бережливости, удержать от безрассудных поступков. А мне было уже сорок пять, в течение двадцати лет я ругал себя за каждый бесцельно потраченный грош. Он просто воспользовался моим добросердечием, просто… Клянусь вам, это убило во мне всякие сыновние чувства.Вполне оправданный гнев папаши Табаре был столь комичен, что следователь с огромным трудом удерживался от смеха, несмотря на всю горестную суть услышанного.— Но хоть наследство-то принесло вам радость? — поинтересовался он.— Да нет, господин следователь. Я получил его слишком поздно. Что за радость иметь вдоволь хлеба, когда не осталось зубов. Время жениться уже прошло. Я подал в отставку, чтобы уступить место тому, кто беднее меня. Через месяц я уже умирал от скуки, а поскольку никаких привязанностей у меня не было, я решил предаться какому-нибудь пороку, какой-нибудь страсти, увлечению. Я принялся собирать книги. Вы, должно быть, полагаете, что для этого необходимы определённые познания?— Думаю, господин Табаре, что для этого нужны прежде всего деньги. Я знавал одного знаменитого библиофила, который, похоже, умел с грехом пополам читать, но уже написать собственное имя был не в состоянии.— Это вполне возможно. Но я умею читать и прочитывал все книги, которые приобретал. Признаюсь, собирал я только то, что имеет какое-либо отношение к полиции, — мемуары, сообщения, памфлеты, трактаты, всякие рассказы, романы — и все буквально проглатывал. Понемногу я стал чувствовать, что меня притягивает та таинственная сила, которая из недр Иерусалимской улицы наблюдает и оберегает общество, проникает повсюду, приоткрывает самые плотные завесы, изучает подоплёку всевозможных заговоров, угадывает то, что желают скрыть, знает подлинную цену человеку, цену совести и копит в своих зелёных папках самые страшные и постыдные тайны.Читая мемуары знаменитых сыщиков, захватывающие, как самые занимательные сказки, я восхищался этими людьми, наделёнными острым чутьём; людьми тонкими, как шёлк, упругими, как сталь, прозорливыми и коварными, всегда готовыми изобрести какой-нибудь неожиданный трюк; они преследуют преступника именем закона, пробираясь сквозь его хитросплетения, подобно индейцам Купера, идущим по следу врага в дебрях американских лесов. Мне захотелось стать винтиком этой великолепной машины, сделаться ангелом-хранителем, который помогает посрамлению злодейства и торжеству добродетели. Я попробовал и, кажется, не ошибся в выборе профессии.— И она вам нравится?— Я обязан ей, господин следователь, самыми радостными минутами. Сменив охоту за книгами на преследование себе подобных, я распростился со скукой. Ах, как это прекрасно! Я лишь пожимаю плечами, когда вижу, как какой-нибудь простофиля платит двадцать пять франков за право подстрелить зайца. Разве это добыча? Вот охота на человека — другое дело! Тут нужно проявить все свои способности, и это не бесславная победа. Какова дичь, таков и охотник: оба умны, сильны и хитры, оружие у них почти равное. Ох, если бы люди знали, как волнует эта игра в прятки, в которую играют преступник и полицейский, то все бы ринулись наниматься на Иерусалимскую улицу. Жаль одного: это искусство мельчает и исчезает. Настоящие преступления стали редки. Могучая порода дерзких злодеев уступила место заурядным жалким мошенникам. Несколько жуликов, которые время от времени заставляют говорить о себе, столь же глупы, сколь и трусливы. Они подписываются под совершённым преступлением и только что не оставляют свою визитную карточку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48