Оказалось, в этот раз ее изумила пижама.
— Это же ихнего мамы пижама, — объясняла она, — лучше бы вы ее сняли. Ей-богу, так будет лучше — не ровен час Кирьян Афанасьевич придет и увидит. Лучше снять и повесить на место! А я вам дам его рубашку…
Услышав, что Кира сам мне предложил эту пижаму, Клава вдруг сразу поверила и многозначительно заметила:
— И на старуху бывает проруха!
Я не стала выяснять, кого она имеет в виду — себя, меня или мамочку Ланского. Поинтересовалась, который час. Оказалось — десятый. Девять вечера и еще одиннадцать минут в придачу.
— А он что, не говорил вам обо мне?
— Как же, — кивнула Клава, водрузив на стол курицу в хрустящей корочке из майонеза с чесноком, грецких орехов и кукурузной муки, — они позвонили и сказали, что в спальне в постели гость, будет спать до утра, не беспокоить. Вы любите гузку?
— Что?..
— Гузку, спрашиваю, любите? А то Кирьян Афанасьевич очень до куриных гузок расположенный.
— В смысле — куриную задницу?
— Нет, — покачала головой Клава. — Гузка — это пупырка над задницей, это не задница…
Совершенно невероятно, но я так и не смогла найти свою одежду! Мы с Клавой перерыли везде, где, по нашим представлениям, одинокий мужчина может запрятать одежду заглянувшей в гости женщины. Ее нигде не было. В отчаянии я перешла к осмотру бытовой техники — начала со стиральной машины, кончила микроволновкой. Особенно жаль было итальянских туфель на каблуках. Видя степень моего отчаяния, Клава предложила выбрать кое-что из одежды мамочки Ланского, “раз уж он к вам такой расположенный и разрешил взять ее пижаму”.
И мы открыли заветный шкаф в комнате мамочки. Слабый запах лаванды, старенькая норковая шубка, платья, юбки, несколько пар туфель с заботливо засунутой внутрь бумагой, ридикюль мамочки — пустой, сумочка побольше — в ней фотографии немолодой женщины с ребенком на руках, часы “Заря” и колечко с бриллиантиком.
Клава протянула мне старинный пояс для чулок с застежкой из двенадцати пуговиц и серые шерстяные чулки.
— Колготок в этом доме отродясь не водилось, — объяснила она, видя мой изумленный взгляд. — С голыми ногами не пойдешь — на улице подморозило, глядишь, ночью снег выпадет.
Пояс был велик. Кое-как подкалываю его булавками, булавки же пригодились и для застежки длинной юбки. Блузка с рюшечками, жакет, сверху — оренбургский пуховый платок.
В коридоре я выяснила, что туфли мамочки тоже велики. Спадают на каждом шагу. Это переполнило чашу унижений, я села на тумбочку у зеркала и тихонько завыла. Голос Клавы то наплывал совсем близко — волнами, то отдалялся — как будто я глохла. Голова гудела, болело плечо, вывихнутое при падении с люстрой, запах лаванды довершал все это отчаяние, укутывая меня кладбищенским запашком.
— Не плачьте, останьтеся\ — просила Клава, сама едва сдерживая слезы. — Уж если они вашу одежду выбросили, значит, хотели, чтобы вы осталися\ Никогда они еще одежду своих гостей не выбрасывали…
Клава дала мне десятку на метро. Если этот… если Кира Ланский выбросил и мою сумочку, клянусь, я напишу на него заявление в милицию за изнасилование!
Я шла по улице, шаркая спадающими туфлями и кутаясь в платок. Только бы не потребовали предъявить документы!..
В десять двадцать, подходя к подъезду, я заметила свет в квартире Богдана. Бедная моя мама…
Кира
В двери установлено три замка — я точно помнил, что женщина просто захлопнула за нами дверь, поэтому начал со среднего. Он открылся легко, но, к моему удивлению, верхний замок оказался заперт. Я постоял у двери, не успел прийти ни к какому логическому объяснению этого казуса, потому что дверь соседней квартиры открылась и из полумрака меня поманила женщина в халате и собачонкой на руках.
На всякий случай я достал удостоверение и клацнул перед ее лицом красной книжечкой.
— Так вы из милиции? — разочарованно отметила она. — А я думала…
— Служба безопасности, — поправил я женщину, тесня ее в коридор с душными запахами.
— Это тоже неинтересно, — отмахнулась она. — Я думала, вы муж…
— Муж? Муж женщины, которая упала с люстры?
— Не знаю ничего про люстру, но этот кобель опять пришел не один! Он привел с собой женщину! Утром одна пролазила в его квартиру через мой балкон, а сегодня — уже другая. И вот, интересно, куда он дел жену?
— Все в порядке, — строго заметил я, — его жена задержана.
Женщина охнула и спустила с рук собачку. Та тут же залаяла, как будто включили лязгающий механизм.
— А утрешняя женщина сказала, что забыла в квартире свою драгоценность. И заплатила мне за молчание! Сто рублей. Она сказала: муж у нее очень ревнивый. А я что, мне все равно — пусть лезет через балкон, смешно даже, как она это делала в туфлях на каблуках. А с виду приличная. Приехала на дорогой машине. И вот что они все в нем находят?!
Я заметил, что женщина навеселе, что она закрывает собой проход по коридору, но говорит слишком громко для человека, который хочет скрыть присутствие постороннего. Значит, в комнатах — бардак: недопитая бутылка и высохший на тарелках завтрак.
— Что вы можете сказать по поводу утреннего происшествия? — спросил я.
— По поводу утреннего?.. Это вы про Кольку со второго этажа? Я уже все сказала и подписалась. Ничего особенного не видела. Услышала, как он кричит где-то рядом; думала, высунулся в окно. Вышла на балкон, а он болтается на соседнем и стишки читает. Я и ушла. Он всегда был со странностями. А потом, когда милиция приехала, я с гражданской… С гражданской ответственнос-с-ст… Я подошла к этому делу с пониманием и разрешила сержанту пролезть через мой балкон и даже дала веревку безвозмес-с-ст… А потом…
— Достаточно, — перебил я. — К вашему соседу приходили сегодня из милиции?
— К соседу? К соседу утром женщина лезла через мой балкон, потому что забыла свою драгоценность. А сейчас пришла совсем другая, но тоже не жена. И вот я подумала, что вы — муж этой другой, и устроите, наконец, моему соседу соответс-с-ст… драч, короче, ему устроите.
Я вышел на лестничную клетку и стал звонить в соседнюю дверь.
— Бесполезно, — заявила женщина, опять подхватив собачку на руки, — сразу стало тихо. — Он же не дурак! Он же тоже думает, что вы — муж. Хотите сделать ему сюрприз через мой балкон?
Меня провели через захламленную комнату, мимо телевизора с выключенным звуком, мимо журнального столика с недопитой бутылкой и пластиковыми тарелками с засохшими остатками еды.
На соседнем балконе я вскарабкался на окно, влез в разбитую форточку рукой, открыл шпингалет двери и вошел, путаясь в занавеске. В комнате не было света, не было разбитой люстры на полу. В квартире — тишина. Я осторожно прошел к спальне и медленно стащил со спящих мужчины и женщины покрывало. Они лежали неподвижно, женщина была голой, а мужчина в длинной майке и носках. Осмотрев бутылку из-под виски на тумбочке у кровати, я понюхал оба стакана и съел из открытой коробки мармеладину. Потом взял шлепанец и похлопал им по ягодицам мужчины.
Он медленно сел и долго упорно моргал. Потом сразу же согласился открыть сейф. В принципе, пистолет можно было и не доставать. Все прошло тихо и мирно. В сейфе не оказалось ничего, что могло бы меня заинтересовать. Я вышел через дверь и захлопнул ее за собой.
В щели приоткрытой соседней двери под обширным бюстом женщины торчала острая собачья мордочка.
— Ну что? — шепотом спросила женщина.
— Это не моя жена, — ответил я.
Потом я сидел в машине у подъезда и думал. Кохан обещал поторопить лабораторию, и сравнительный анализ отпечатков пальцев я мог получить к десяти вечера. Я стал думать, какие неожиданности меня подстерегают, и выделил две, особенно неприятные. Первая: она человек нефтевиков, перехватила бумаги у Байрона, и мне теперь они платить, естественно, не будут. По прежнему опыту общения с подобными людьми, я уяснил навсегда: назовешь этим людям небольшую цену за свою работу — смешают с грязью. Назовешь чересчур завышенную — зауважают, но пойдут на любой обман или даже на устранение, чтобы не платить. Самое плохое — в этих взаимоотношениях почти невозможно установить норму всех устраивающей договоренности. Впрочем, она могла быть человеком со стороны, попалась Байрону случайно, теперь перейдет к шантажу или попробует сама продать бумаги. В пользу этой догадки было отсутствие жесткого диска в ноутбуке, который я сам же и предоставил Байрону “для разработки плана”, как он просил. Вторая неприятность — я попал под внутреннее расследование, женщину мне подставила Служба, а не задерживают, потому что ждут определения каналов связи. Если она — человек Службы, то будет спать у меня в квартире, носить пижаму мамы и постарается не отойти от меня ни на шаг. Если она — человек нефтевиков или работает на себя, она сбежит, как только очнется и обыщет мою квартиру. Не должна очнуться до утра, но… Я вспомнил, как ее рвало в туалете, и позвонил домой. Клава сказала, что женщина ушла, но обещала вернуться. Клава сказала, что она не нашла свою одежду (еще бы! — как только она разделась, я тут же выкинул ее тряпье в мусоропровод) и потому надела мамину. Клава сказала, что она надела пояс моей мамы, ее чулки, блузку и туфли. Клава сказала, что туфли оказались ей велики, но этого не может быть, потому что у моей мамы была изящная маленькая ножка, этого не может быть!
Чтобы отвлечься от мыслей о маме, я пошел в квартиру Байрона и забрал ноутбук.
Позвонил Вафле. Он ничего не обнаружил на крыше. И ничего не нашел в фургоне “Скорой помощи”, на которой Байрона отвозили. Третий час сидит в больнице. Байрон пришел в себя, но не понимает, о чем его спрашивают.
— Может быть, этот псих не взял с собой бумаги, когда полез на крышу? — спросил Вафля. — Одно твердит: “Голуби умнее людей!”
— На крыше была голубятня?! — закричал я в озарении.
— Нет там никакой голубятни. Был изрядно засранный угол у воздуховода, у которого птицы, наверное, ночуют; я осмотрел все, все выбоины — ничего, кроме парочки дохлых голубей, не обнаружил.
— Он их взял! Он все взял с собой, потому что оставил предсмертную записку на кухне на столе. Он уходил совсем, понимаешь, но, вероятно, в подъезде обнаружил полное отсутствие денег и полез на крышу попросить у людей.
Вафля осторожно поинтересовался, знал ли Байрон, зачем нам нужны эти формулы и результаты анализов?
Я тоже думал на эту тему.
— Надеюсь, — ответил я, — что он не знал. Надеюсь, он поверил, что мы из Службы по охране окружающей среды. Сиди в больнице до полуночи. Потом уходи. Мне не звони, я сам тебя найду.
Я отключился, и сразу же телефон запиликал опять. Звонил человек Кохана, который просил передать, что таких отпечатков пальцев, которые предоставил Ланский, в картотеке нет; и, по описанию особых примет, родинка в виде треугольника красного цвета под левой грудью тоже нигде не значится.
Фло
Я позвонила, и дверь открыл… Кохан!
— Вы так с утра все еще проводите обыск? — пожалела я его.
— Нет! — крикнула мама из кухни Богдана. — Он недавно пришел. С тобой поговорить.
— Хорошо, что вы пришли, — обрадовался Урса. — А то ваша мама уже начала мне читать вслух.
— Что? — застыла я. — Только не говорите, что она вам читала…
— Я читала ему рассказ Богдана Халея под названием “Анна-бель”, — подтвердила мама худшие мои предположения, выходя из кухни и вытирая руки полотенцем. — Мне как раз его сегодня после полудня распечатали, а Урса Венедиктович спросил, что я знаю об Анне. Тебя все не было, и я сказала, что ее муж, Богдан, знал о ней много интересного, и предложила почитать. Скажи ты ему — он не верит, что это совершенно криминальный рассказ!
— Мама, — подталкиваю я ее к двери, — нам с Коханом нужно поговорить наедине.
— Тогда ты его уговори — у меня не получается…
— Мама, иди домой!
— Уговори его вернуть ножи в квартиру. Представь: он их опять забрал!
— Обязательно, только иди домой!
— Постой! — остановилась моя мама и медленным движением надела болтающиеся у нее на груди очки. — Что это за одежда? Ты только посмотри на себя!..
— Клянусь, что через полчаса я приду к тебе переодеться и выкину эти тряпки в мусоропровод! Ну дай же нам поговорить!
— Она у меня такая импульсивная! — успела мама сделать Урсе “ручкой”, прежде чем я захлопнула дверь.
И тут же, у двери, я начала быстро сбрасывать с себя одежду мамочки Ланского. Я так спешила все это скинуть, что исколола пальцы булавками. Урса вышел посмотреть, почему я чертыхаюсь, когда на мне остался только ее пояс с чулками.
— Евфросиния Павловна, — тут же повернулся Урса спиной, — я пришел не для этого — у меня к вам совершенно деловой разговор!..
— Да, извините, у меня к вам тоже есть деловой разговор. Дайте пять минут!
Бегу в ванную и застываю под струями душа.
В комнату я вошла в своем летнем платье, оно очень нравилось Богдану одиннадцать лет назад.
— Однако! — засмущался Урса. — А вам не холодно — в таком коротком и открытом платьице?
— Не мешайте восторгаться собственным телом! Это платье я носила в пятнадцать лет.
— Оно вам жмет в груди! — авторитетно заявил Кохан.
— Ладно, я наброшу плед. Кто первый?
— В смысле? — совершенно очумел от моих раздеваний-одеваний Урса.
— В смысле, кто первый начнет объяснять, зачем сюда пришел?!
— Ах, это… Я начну. Я пришел сказать, что Кира Ланский сегодня по дружбе просил меня провести срочный анализ в лаборатории. Знаете, чего? Никогда не угадаете — ваших отпечатков! Я, конечно, тогда не знал, что они ваши, только обратил внимание на особенности их закрепления на бумаге — десять пальцев оттиснуты с вялой прижимистостью — так бывает, когда берут отпечатки у трупа!
— А с чем это вы сравнивали? Откуда у вас мои отпечатки?! — повысила я голос.
— Вот и я подумал: откуда у нас могут быть ваши отпечатки. Разве что со стаканов из поезда?.. Но Ланскому необязательно знать о некоторых особенностях моей личной жизни. Теперь — ваша очередь.
— Ладно. Сегодня около десяти утра некто Байрон — пациент Ланского — залез на крышу своего дома и прыгнул оттуда вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39