— От которого у вас был запасной ключ.
— Ключи украли вместе с чемоданом, слесарь на лестнице стал стаскивать с меня юбку, когда я решила повеситься, упала люстра, а муж ушел к виолончелистке!
“Господи, зачем я еще приплела сюда какую-то виолончелистку?!”
“Меня тошнит от звука виолончели, от вида голых женских коленок, от запаха подмышек — дезодорант, побежденный потом здоровой женщины, — если я не найду пакет с бумагами, меня убьют сегодня ночью в двадцать три сорок пять или, если мне захочется поиграть в прятки, — в любой другой день; на этой неделе, и в Москве это будет, в Париже или в Картахене, это будет совершенно равнозначно для виолончелистки и для меня с точки зрения ее и моего пребывания в Вечности… Почему она сказала “виолончелистка”? Она не могла знать, что образ смерти для меня — это женщина с виолончелью между ног — расставленные голые женские коленки, а между ними виолончельно вырезанный гроб; и смычок в сильной костлявой руке, как напильник…”
— Эй, очнитесь!
— Что?.. — дергается Кира. — О чем это мы?
— О сейфе, о слесаре, о люстре!
— Послушайте. — Кира вдруг стал на колени и неуклюже завалился набок, усаживаясь на полу. — У меня от вас ужасно болит голова, я вообще плохо переношу суицидников. Я пришел в эту квартиру, потому что мой пациент прыгнул с крыши и зацепился одеждой за железку, выступающую с вашего балкона. А у него были важные бумаги, понимаете? Я пришел посмотреть балкон, и вообще… А тут вы с люстрой. Помогите мне найти бумаги.
— А, я поняла! — радостно объявляет женщина. — Вам нужен сейф, потому что вы думаете, что в нем эти самые бумаги!
— Ничего вы не поняли. Не нужен мне сейф. Я устал, а про сейф спрашивал, чтобы узнать: вы меня дурачите или это действительно проявления шизофренического…
— Хватит меня обзывать!
— Извините.
Мы сидели рядом на полу и смотрели на осколки люстры.
“Осталось осмотреть сейф… Я не должен ее отпускать от себя”.
“Как бы напроситься к нему в гости?..”
— А не мог ваш сосед снизу приходить сюда? — пошел ва-банк Кира.
— Байрон? — удивилась Фло, отметив, как Кира вздрогнул при этом имени. — Да, они раньше работали с моим мужем, он часто приходил раньше. Потом спился потихоньку, стал стесняться.
— Извините за вопросы, я не просто так их задаю. Понимаете, я психиатр…
— Это соседка вызвала? Ей не понравилось, что я дралась со слесарем на лестнице, а потом полезла через балкон? — повысила голос Фло.
— Нет, меня никто не вызывал, я пришел к своему пациенту — как вы его назвали, Байрону, — а оказалось, что опоздал.
— Так это Байрон повис на моем балконе? Ох, бедный, несчастный человек!
— Не беспокойтесь — он жив пока, он в больнице…
— Несчастный Байрон. Когда же наконец ему удастся умереть?! — Фло закрыла глаза, потом вдруг вцепилась в рукав Киры и напряженно спросила: — Это заразно?
— Что? — опешил он.
— Эти ваши коммоции, ментизмы? Это все заразно?
— Ну что вы, это же отклонения в психике, а психика…
— А почему тогда у меня не получилось повеситься? Почему у меня тоже не стало получаться умереть? — перебила Фло. — Это наверняка заразно!
— Знаете что, — предложил Кира, — давайте поедем ко мне домой, вы успокоитесь, придете в себя. Я не могу оставить вас в таком состоянии. Почему вы закрыли балкон, когда вошли через него в квартиру, а входную дверь открыли настежь?
— Я…
“Представляю его лицо, если скажу, что следила за ним и слышала возню в квартире внизу, и его шаги по лестнице, и еле успела повиснуть на люстре!..”
Нервическое противостояние смерти и мамина пижама
— Вот видите — вы не знаете. А я знаю.
— Правда?
— Точно знаю. Вы открыли дверь в затаенном желании помощи. Это скрыто на подсознании, вы суицидник с нервическим противостоянием смерти. То есть вы, конечно, доводите свое состояние психики до крайности и кончать с жизнью идете с твердым намерением умереть, но подсознательно выбираете плохо закрепленные люстры, нижние этажи, понимаете? Покажите шею… Все ясно. Красная полоса только слева — вы еще и веревку удерживали определенным образом. Сколько раз вас муж спасал?
— Э-э-э… Три. Нет, четыре.
— После спасения обычно наступало примирение, так?
— Ну да, мы просили прощения друг у друга, плакали и все такое…
— Нет желания со всем этим покончить? — интересуется Кира и осторожно берет руку Фло в свою.
— В смысле — еще раз попробовать повеситься, но в другом, более надежном месте? — вздрогнула Фло.
— Нет. В смысле — выздороветь! Я могу вам помочь.
Он встает и помогает встать Фло.
— Когда муж возвращается? — интересуется Кира, помогая Фло надеть в коридоре пиджак.
— Не знаю. — Она подавлена и двигается, как сомнамбула. — На днях… Может, завтра…
— Вот мой паспорт, права, карточка медицинского страхования, а диплом посмотрите в квартире — он висит в рамочке на стене. Едем?
Я беру его руку в свою и трясу, глядя в глаза с восторгом и собачьей преданностью: — Называйте меня Фло…
В его лице ничего не изменилось — ни проблеска узнавания, ни желания узнать полное имя.
— Кира. — Он положил сверху наших рук свою и слегка пожал.
— Кира — это Кирилл?
— Нет. Кирьян. Кирьян Афанасьевич Ланский.
— А я — Фло, — повторяю уныло, пытаясь справиться с волнением — он назвал редкое имя и отчество моего Киры.
— Да, я понял.
— А можно по дороге заехать в аптеку? У меня месячные.
Дверь в квартиру захлопнула я.
На улице Кира осмотрел мои открытые лодочки на каблуках.
— Там было тепло, — пожала я плечами.
— Не хотите вернуться и взять что-нибудь из обуви посерьезней?
Поднимаю голову и смотрю на балкон.
— Ах, да, извините, я глупость сказал. У меня дома найдется пара маминых туфель, у нее тоже была маленькая ножка… Что вы так смотрите?
— Вы живете с мамой?!
— Нет, она умерла давно, просто некоторые ее вещи должны всегда оставаться на тех местах… ну, вы понимаете? — объясняет Кира, открывая дверцу “Рено”.
И через сорок минут я обхожу четырехкомнатные хоромы в доме с консьержкой.
Первым делом хозяин квартиры позвонил. Он сказал: “Вафля, я буду у себя дома. Ничего пока не удалось сделать, спрячься на пару дней”.
Потом позвонила я. Я сказала: “Машенька, найди мою маму и скажи ей, что у меня все хорошо — я в квартире у очень доброго человека Киры Ланского”. Лумумба сдавленно ойкнула и спросила, чем помочь. “Он мне поможет сам!” — уверила я ее. Потом опять позвонил Кира и сказал, вероятно, дождавшись сигнала автоответчика: “Случились непредвиденные накладки. Я приложу усилия, чтобы за пару дней все уладить”. После этого мы внимательно осмотрели друг друга, и Кира предложил мне пойти в ванную. Первое, что я обнаружила, когда туда вошла, — дверь не имеет запора.
Поэтому, когда я залезала в голом виде под душ, Ланский, ничуть не смущаясь, по-хозяйски вошел в ванную и принес мне пижаму. Подозреваю, что мамину. А мои вещи вынес. Взял все в охапку, в том числе колготки и трусы.
— Какой у вас дома номер телефона? — спросил он, как только я вышла из ванной.
— Ой, кстати, телефон тоже выдернут из розетки! Мы его отключили, когда уезжали. А куда у вас можно выбросить мусор?
— На кухне есть мусорное ведро, — кивнул Кира.
Стоя у мусорного ведра с заправленным в него пустым пакетом, я лихорадочно думала, что ответить, если Ланский будет настаивать назвать ему номер телефона?!
— Нашли? — крикнул он.
— Да, спасибо.
— Фло, — ласково попросил Ланский, когда я вышла из идеальной кухни без малейшего признака приготовления в ней пищи в обозримом прошлом. — Сядьте ко мне на колени.
Подхожу и спокойно сажусь, обхватив его за шею рукой.
— Я вам нравлюсь? — спрашивает Ланский, заботливо застегивая верхнюю пуговицу маминой пижамы на мне.
— Ну, вы, конечно, интересный мужчина, — объясняю я и начинаю расстегивать пуговицы его рубашки. Если повезет, я уже в ближайшее время увижу грудь Ланского и его левый сосок. — Вы так хорошо отнеслись ко мне…
Я расстегиваю пуговицу, а он тут же ее застегивает!
— Вы даже обещали помочь с моими мемоция-ми…
— Ментизмами, — поправляет Ланский, быстро застегнув только что расстегнутую мною пуговицу.
— Да, ментизмами… — Изловчившись, я быстро просунула руку в просвет из двух расстегнутых пуговиц и провела по его груди, нащупывая сосок.
— Фло, — прошептал абсолютно спокойный Ланский, сдерживая мою руку, — это невозможно… Так нельзя, не надо так делать.
Ментизм, “тампакс” и отпечатки пальцев
— Сегодня такой день, — настаиваю я, гладя его грудь, — что все можно. Представь, у меня украли чемодан с документами, вещами и всем-всем-всем. В квартиру я попала через балконную дверь, потому что вызванный слесарь…
— Я уже знаю все о слесаре и балконной двери.
— Тогда я расскажу тебе о люстре.
— Не надо о люстре! — повысил голос Ланский.
— А зачем тогда ты посадил меня на колени?
— Чтобы сказать что-то важное. Чтобы достичь взаимопонимания.
— Я достигну полного с тобой взаимопонимания, как только ты разрешишь расстегнуть рубашку. Ну пожалуйста, я же не прошу большего? Только расстегнуть и тихо-о-о-онечко погладить. Вот так…
— Хорошо, — сдался Ланский, — но только рубашку. И мы сразу же все обговорим, ладно?
— Ладно-ладно! — обрадовалась я, расстегивая оставшиеся пуговицы.
Под левым соском у него — хорошо знакомый мне шрам. Закрываю глаза и надеюсь, что он не слышит, как колотится мое сердце.
— Что случилось? — интересуется Ланский. Услышал, наверное.
— Ничего. Ты меня возбуждаешь Я думала, что… Нет, ничего. — Встаю с его коленей. — Мы уже достигли взаимопонимания?
— Не знаю, ты такая встревоженная…
— А поесть что-нибудь в этом доме можно?
— Поесть? А, конечно, к пяти часам придет домработница — она принесет продукты и все приготовит.
— К пяти? А до пяти ты что, ничего не ешь?
— Я обычно прихожу домой поздно, но, если ты так проголодалась, давай посмотрим — где-то было печенье, фрукты.
Кира уходит в кухню. Я бросаюсь к его письменному столу. Стараясь не шуметь, роюсь в бумагах, выдвигаю ящик. Никаких документов.
На цыпочках иду к кухне и вижу такую картину: Кира Ланский вытащил из мусорного пакета брошенный мною туда сверток. Осторожно, не дыша, разворачивает салфетки — одну, вторую, третью; и выуживает использованный тампакс. Некоторое время смотрит на этот предмет гигиены с изумлением дикаря, узнавшего, откуда это вытащила женщина; потом быстро завертывает его в салфетки и бро-сает обратно.
Бегу на цыпочках в комнату — рано. Кира достал из холодильника яблоки и стал мыть их.
Обшариваю еще несколько выдвижных ящиков у комода. Ничего. Выглядываю в коридор и забираю с полки у зеркала его наручную сумку для документов.
Итак… В конце концов, он сам предлагал посмотреть паспорт! Место рождения — Новгород… Фотография? Ах, черт, он недавно менял паспорт — здесь фотография того человека, который сейчас моет яблоки на кухне…
Не успеваю возвратить сумку в коридор. Кладу ее на комод и забираюсь с ногами в глубокое кресло. Ого! Поднос с яблоками, мандаринами, виноградом и бутылкой вина.
— За нашу дружбу и взаимопонимание! — объявляет Ланский тост, налив мне полный бокал вина, а себе плеснув немного минералки. — За рулем, — объясняет он. — Дела, проблемы…
Выпиваю вино залпом. Вгрызаюсь в яблоко и интересуюсь:
— Ты всегда у себя дома лечишь пациентов?
— Только очень хорошеньких женщин, — серьезно отвечает Ланский.
— Тогда почему не захотел, чтобы я расстегнула рубашку и еще что-нибудь?
— Потому что ты нездорова.
Когда он слегка поплыл у меня перед глазами вместе с креслом, я извинилась и бросилась в туалет.
Засунула пальцы в рот, щекоча гортань, и подумала, что пью третий день подряд и второй день блюю. Еще я подумала, что теряю рефлексы, слишком кружится голова, но зачем Ланскому меня усыплять?..
Я понимала, что сижу на полу возле унитаза и вот-вот заплачу от жалости к себе, доверчивой дуре. Я слышала, как Ланский вошел и поднял меня. Я даже заметила при этом то самое выражение брезгливого страха на его лице, но Ланский отнес меня на кровать. Почудилось?
Нет, не почудилось. Раздев меня догола, этот извращенец осмотрел мое обмякшее до невозможности сопротивления тело с тщательностью маньяка — заготовителя женской кожи! Сантиметр за сантиметром! Он переворачивал меня за ноги на спину, осмотрел даже подмышки и пятки! А потом!.. До сих пор вспоминаю этот кошмар. Он достал странную коробочку, взял мои руки и, обмакивая каждый палец в черный порошок, снял отпечатки пальцев! Так надо мной, голой и почти бесчувственной, еще не издевались… Я отключилась полностью в тот момент, когда Ланский, кое-как прикрыв меня простыней, уже одетый для улицы и с ключами в руках, спрашивал самого себя, где сумка с документами.
Куриная гузка и мамочкин пояс для чулок
Проснулась я от странных звуков взлетающего самолета. С трудом разлепила глаза — темно. Вышла на гул и чуть не столкнулась с полной пожилой женщиной, таскавшей по гостиной пылесос. Она так обалдела от моего вида, что выронила щетку и заслонилась рукой.
Я вспомнила, что голая, вернулась к кровати и обмоталась простыней. Женщина так и стояла у работающего пылесоса с выражением недоумения на лице. Я нажала ногой кнопку и, когда стало тихо, предложила познакомиться.
— Клава, — тихонько пролепетала все еще чем-то страшно удивленная домработница.
— Фрося, — протянула я ей руку из простыни.
— Клава, — повторила она опять, осторожно пожимая мою руку кончиками пальцев.
— Фрося, — повторила и я и решила как-то разнообразить наш диалог: — А еда еще не появилась?
Она смотрела несколько секунд в мое лицо все с тем же странным удивлением, потом вдруг просияла всеми своими морщинками и радостно сообщила:
— Курица в майонезе!
— Шикарно! — одобрила я и побежала одеться к столу.
Когда я вошла в кухню в синей шелковой пижаме с яркими красными хризантемами, Клава выронила из рук тарелку, и та со звоном разбилась на оранжевых плитках пола.
— Боже ж мой, боже ж мой! — причитала она, не отводя от меня взгляда.
Я решила выяснить, почему эта женщина все время цепенеет, видя меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39