— Номера, само собой, поменяли несколько раз…
— А какие номера были до этого, вернее, после того как угнали машину Арутюнова? — нетерпеливо перебил его Геннадий Владимирович.
— Точно не знаю, но какие-то номера нашли еще в речке, ниже по течению, в двухстах метрах от происшествия.
— Какие?
— Ю 21-03 СТ.
Понтияков тут же набрал номер телефона начальника ГАИ.
— Владимир Иванович, здравствуйте, Понтияков. Слушай, будь другом, дай срочно задание твоим архаровцам установить владельца автомашины черной «Волги» за номером Ю 21-03 СТ.
— Подожди у телефона пару минут, Геннадий Владимирович, сам-то как?
— Да вот как. Пятые сутки без сна.
— А как по делу полячки? Там ведь КГБ занимается.
— И мы тоже, иначе в крае у многих звезды послетают.
— Понятно. Минутку. Вот, кстати, поступила информация. Автомашина марки «Волга» номер Ю 21-03 СТ оформлена на Котенкина Игоря Михайловича.
— Людоед?! — воскликнул Понтияков и запальчиво стукнул рукой по столу, — я так и подумал.
— Какой Людоед? — ошарашенно воззрился на своего шефа Попов. — Каннибализмом занимается?
— Да нет, — с каким-то надрывом вздохнул Понтияков. — Бандюга один. Шестнадцать лет тому назад его банда разгуливала по Союзу, промышляла «разгоном». Его делом тогда занимался Зотов, знаменитый сыщик из П.
— У-у, — задумчиво произнес Попов. — Теперь припоминаю. Ведь он тогда под вышаком находился.
— Выкрутился, гад. За ним числилось убийство одного миллионера, но врачи при вскрытии установили у него сердечный приступ с летальным исходом. Это и спасло Котенкина.
— Так его Людоед убил?
— От пыток людоедовской банды он умер.
— Кто этот миллионер был?
— Цеховик один, грузин по национальности. Его впору тоже было к стенке ставить. Подпольный завод в Чечне организовал. Чтобы только стать совладельцем завода, он внес сто тысяч (!) еще теми деньгами, когда наш рубль был дороже американского доллара.
— Интересное дело было. Я помню, какой шум оно наделало.
— Заводиком, на котором официально изготавливались дешевые сита для муки, которые так охотно раскупали горянки, заправляло трое компаньонов. Фактически же на заводе изготавливались модные трикотажные изделия, целлофановые пакеты и майки с изображением знаменитых певичек, кожаные сумки и всевозможная бижутерия. На широкую ногу было поставлено дело.
— А кто был настоящий директор?
— Чечен один. Он получал оклад пять тысяч рубликов ежемесячно. За молчание и негласную аренду помещения.
— Понятно, в общем, бутафорный директор был, — усмехнулся Попов. — А третий директор кто был?
— Саркисянц. Много тогда нашли у него золота и всяких драгоценностей. Громкое дело было. Так вот, мы отвлеклись. Я тебе, Попов, даю задание. Изучи в архиве дело Людоеда, все его связи, всех подельников. И как можно быстрее. Послезавтра доложишь мне.
Глава двадцать третья
Осинин вернулся домой, словно триумфатор на коне. Все поздравляли его, благодарили, а вот денег ему в виде премии или хотя бы компенсации, которую ему клятвенно обещал шеф и руководство Главка, никто и не думал выдавать. А ведь своих личных бабулек он вышвырнул так много ради выполнения ответственного задания. Деньги нужны ему были позарез. «Мои финансы поют романсы», — с мрачным юмором подумал Виктор. Не сегодня-завтра должна была родить Тоня, и ему очень хотелось подарить ей что-нибудь в честь их первенца.
Словом, он начал наседать на своего шефа и требовать от него премии.
— Иван Васильевич! Ты мне обещал все мои расходы компенсировать?
— Обещал, Виктор Александрович. Обязательно тебе выдадим, потерпи немного. Ты лучше расскажи, как ты карбид выбивал, — говорил он, лукаво прищуриваясь и задорно смеясь.
И Виктор пересказывал в который уже раз свою забавную одиссею. Чаще всего директор просил Осинина поведать о его злоключениях в Караганде и Темиртау в присутствии местных директоров или высокопоставленного начальства из края.
— Вы мне, Иван Васильевич, баки не заливайте, — сказал однажды с шутливой грубоватостью в конце своего повествования Виктор, — «Соловья баснями не кормят». Гоните мне копейку, не сегодня-завтра у меня должен короедик на свет появиться.
— Так что ж ты молчал, идрить твою мать! — по-мужицки искренне возмутился шеф. — Езжай немедленно в центр, зайдешь к самому начальнику Главка, и он тебе выпишет премию. Я уже с ним договорился.
— А если не дадут?
— Дадут! — в благородном возмущении выкрикнул Скорняк.
Наконец, деньги ему выдали, всего каких-то триста рублей. Но и этому Виктор был бесконечно рад. Правда, получил он их после изматывающих бюрократических проволочек.
Получив деньги, Осинин тут же начал рыскать по магазинам и накупил всякой всячины. Он хотел отнести Тоне что-нибудь вкусное. Потом он помчался в роддом, находившийся на территории огромного лесопарка.
— Вам к кому? — спросила его дородная русоволосая женщина, то ли нянечка, то ли медсестра.
— Мне к Осининой, передачу надо отдать, да и поговорить бы не мешало.
— К Осининой? К ней нельзя.
— Почему это нельзя? — возмутился Виктор.
— А вы кто?
— Я ее муж!
— Родила ваша женушка.
— Как родила? — ошарашенно уставился на нее Осинин.
— Так и родила, только что.
— Кого?
— Сына, сыночка, молодой человек, с вас магарыч полагается.
Обычно молодые отцы, услышав такую новость, мгновенно преображаются — кто начинает бешено орать, а кто плясать или ошалело восклицать: у меня родился сы-н! сы-ын!
Виктор же впал в оцепенение. Он вдруг почувствовал себя совершенно другим человеком.
«Свершилось, — подумал он радостно и в то же время озабоченно. — Я стал наконец отцом. Теперь я ответственен за судьбу маленького человечка, своего сына». И его сердце наполнилось гордостью и сдержанным ликованием.
— Вы что, молодой человек, не рады, чем-то недовольны, наверное, дочку хотели? — нарушила его философские размышления женщина.
— Все нормально, — вздохнул Осинин. «Почему я не радуюсь, как другие, словно ребенок? — подумал он. — Неужели жизнь настолько ожесточила меня, что я разучился радоваться искренне и задорно? Значит, судьба наложила все же на меня отпечаток суровости».
— Когда же мне прийти?
— Через два-три дня, а передачку можете оставить и записочку напишите. Я ей все передам.
Виктор вытащил блокнот, вырвал страничку и быстро нацарапал:
"Тонечка, безмерно рад, что у нас родился сын. Ты просто молодец!
Целую, целую, целую…
Виктор"
— Возьмите, — передал он женщине записку. — И вот еще, — сунул он ей червонец.
— Ну, молодой человек! Вы даете, — улыбнулась она невольно.
Глава двадцать четвертая
Лютый однозначно понял: Людоед положил на него глаз и постарается прибрать его к рукам или ликвидировать, но не сегодня-завтра менты могут всех повязать, — почуял он своим звериным нутром. В любом случае надо сваливать, решил он.
В панике он остановил первую же попавшуюся тачку.
— Вам куда? — спросил его пожилой водитель с обвислыми усами.
— До вокзала, пожалуйста, — просительно сказал Михайлов.
— Я в таксопарк, — слукавил таксист, поняв, что человек опаздывает на поезд и сможет отвалить ему кучу денег.
— Шеф, — плюхнулся на сиденье Лютый. — Плачу втройне.
— Но я действительно закончил уже работу. И мне за опоздание вкатят выговор. Нет, не могу, выходите, молодой человек, — продолжал блефовать таксист.
— Езжай, сука, а то продырявлю! — вытащил пистолет и приставил его водителю в правый бок рассвирепевший Михайлов.
Таксист не на шутку перепугался и молча включил зажигание.
Когда такси подкатило к привокзальной площади, Лютый вытащил банкноту в 50 рублей и, небрежно кинув ее на сиденье, процедил сквозь зубы:
— Смотри, ментам не цинкани, а то кенты мои враз тебя достанут.
— Все будет нормально, молодой человек, — растерянно пробормотал таксист, но в глубине души он был доволен — дневной план его составлял 38 рублей.
Заходить в зал ожидания вокзала Лютый не стал, а предусмотрительно спрятался за забором. На его счастье, через несколько минут к платформе подкатил поезд на Москву.
Михайлов долго мешкать не стал. Как только поезд тронулся, он модным прыжком махнул через забор и в мгновенье ока оказался на платформе, но поезд неожиданно слишком быстро развил скорость, а проводники, видя бегущего человека, в панике стали закрывать двери.
Лишь в последний момент пожилая проводница предпоследнего вагона сжалилась над ним и помогла впрыгнуть в вагон.
Через несколько остановок Лютый вышел из поезда, щедро расплатившись с проводницей, и пересел на поезд, следовавший в Баку.
В самом центре города, в романтической его части (называвшейся «девичьей крепостью» в честь отважной и гордой девушки, не пожелавшей выйти замуж за дряхлого старика и прыгнувшей в день свадьбы с крепости), у него жила тетка — жена его дяди по отцу, скупая, расчетливая женщина. Она очень любила подарки и, если Михайлов приезжал к ней без презентов, надувала свои тонкие, как лезвия, губы и сухо с ним разговаривала, а о проживании в ее доме не могло быть и речи. Поэтому Лютый купил в Баку шоколадных конфет и бутылку полусладкого шампанского. Он долго бродил по очень узким вымощенным старинным улочкам девичьей крепости, настолько узким, что с балкона дома можно было протянуть руку и достать балкончик, расположенный напротив, прежде чем нашел ее домик.
Тетя Мотя, увидев подарки племянника, расцвела и позволила ему остаться.
Несколько дней Лютый бесцельно бродил по знойным улицам. Баку, как и все старинные южные города, был своеобразен своей, только ему присущей архитектурой и национальным колоритом. Но главное — здесь почти на каждом шагу можно было встретить ресторан, кафе, шашлычную или чайную. А для Михайлова, любившего вкусно пожрать и выпить, это было важно. Больше всего ему понравились люлякебаб, долма и севрюга на вертеле. У него буквально текли слюнки при виде такой вкуснятины, и он, дорвавшись до таких шикарных блюд, просто объедался. Потом с трудом передвигая ноги, едва добравшись домой, он тут же заваливался спать.
«Недурственно здесь можно жить, — думал Лютый, — вот только если бы не эта жара за сорок градусов, от которой пот катит ручьями».
Чтобы спастись от чудовищной жары, Михайлов с утра отправлялся на пляж в Мардакены или Бузовны и пропадал там на берегу почти дотемна. Море, разомлевшее от жары, лениво накатывало свои теплые, словно парное молоко, волны на берег, приятно холодя ноги. Но и после заката жара держалась еще сравнительно долго.
По вечерам он обычно включал телевизор и смотрел «Новости». Вот и сегодня, удобно устроившись на диване, он наблюдал, что творится в России. Но в первую очередь, Михайлов с удовольствием смотрел криминальную хронику или передачу «Человек и закон».
После «Новостей» диктор объявил вдруг, что милиция разыскивает двух очень опасных преступников, изнасиловавших и убивших иностранку.
Первое время он ошарашенно взирал на фотороботы. На него смотрели искаженные лица Узбека и Бегемота.
«Теперь мне крышка, меня может выдать мой шрам на щеке, он такой заметный. Надо как-то его загримировать, что ли, — подумал Михайлов. — Из-за этих кретинов меня стопудово повяжут. — И на его лбу от страха выступила испарина. — Если их свяжут, они расколются и сдадут Людоеда, а я фигурирую в его деле, как подельник. Подымут дело и объявят розыск. Надо срочно рвать когти отсюда».
— Что с тобой, на тебе лица нет, — удивилась тетя Мотя. — Ты что, их знаешь?
— Да нет, — находчиво ответил Лютый. — Мне просто показалось, что один из этих гадов похож на одного человека.
— Ой, душегубы, — запричитала она, — креста на них нет. У нас вон в Баку такое творится, что на улицу страшно выйти после восьми.
Глава двадцать пятая
Еще несколько дней Михайлов прожил у тетки. Финансы его катастрофически таяли. Город был дорогой. Сдачу не всегда давали. Считалось западло принимать мелочь. А если кто и просил сдачи, то в зависимости от услуги или продаваемой вещи ему или просто возвращали деньги, а если и давали сдачу, то небрежно, с презрением.
Один раз, когда Михайлов, совсем немного проехав на такси, подал шоферу три рубля и попросил сдачу, таксист гневно кинул ему трешник.
— На, забери, ничего от тебя не надо, — сказал водитель с таким негодованием в голосе, что Лютому стало даже неловко, и как не пытался он всучить ему обратно трешник, тот так его и не взял.
Презрительно фыркнув, таксист зло хлопнул дверцей и стремительно рванул с места.
Как-то, шляясь по рынку, где оглушала многоголосица темпераментных выкриков зазывал торговцев, хвалящих свой товар на все лады с той неповторимой жестикуляцией, манерой и пафосом, какие присущи только истинным асам восточных базаров, он встретил русского парнишку, умевшего говорить по-азербайджански. Это очень понравилось Лютому, не знавшему ни одного слова по-азербайджански, и он решил приголубить парня, которого звали Сережа.
Тот, как понял Лютый, был «в бегах». Они разговорились, и парнишка поведал ему свою беду. Пацан был дерзким, но глупым. Вместе с дружками он ограбил одного таксиста, трахнув того кастетом по башке, но у водителя в кармане оказалось всего 25 рублей. Само собой, его повязали и кинули в тюрьму. Из-за такой мизерной суммы Сережке корячился приличный срок — от шести до пятнадцати лет.
Тогда он закосматил. Не разговаривал, не спал, по нескольку суток не ел, кидался на людей, и его перевели в «дуркамеру». Однажды он не спал всю ночь, а ходил по камере взад и вперед, зная, что за ним наблюдают надзиратели и записывают в журнал наблюдений, утром загрохотали засовы, с лязгом отворилась массивная, опоясанная железом дверь, зашли двое надзирателей и начали делать проверку. Сережка стоял в стороне, полусонный, со свирепым лицом. Надзиратель грубо схватил его за рукав куртки и, подтолкнув, решил поставить в строй. Тогда Сережка резко ударил обидчика в челюсть. Подскочившему второму надзирателю Сережка также, не долго мешкая, нанес удар по лицу.
— Ну, ладно, — потерев щеку, мстительно произнес первый контролер, придя в себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35