https://wodolei.ru/catalog/mebel/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Сканирование — Faiber, август 2006
«Зэками не рождаются»: «Вече»; Москва; 1996
ISBN 5-7838-0020-1
Аннотация
Человек, который не был лишен свободы, просто не в состоянии понять восторга узника, когда его выпускают из острога на Волю. Для того, чтобы это понять, надо самому все испытать…
А. Южный
Зэками не рождаются
Глава первая
Банда Людоеда вновь собралась на сходку на новой подмосковной блатхате лишь через долгих пятнадцать лет, но уже в обновленном составе.
Не было на ней Судака, знатного картежника Леньки Самойлова, которого несколько раз саданул по «чердаку» топором Виктор Осинин по кличке Ураган, защищая свою жизнь, когда тот, сговорившись со своими кентами, решил замочить своего подельника.
Ленька, конечно, загнулся, хотя и не сразу. Больше месяца провалялся он под капельницей — врачи выходили Судака, но «крыша» у него «потекла» основательно. Он начал сильно заговариваться, плести всякую галиматью, и его определили в зэковский дом «хи-хи».
Лагерный дурдом, конечно, не лафа, там блинчиками не кормят и медом не намазано, да и по шее схлопотать запросто можно, а то и по горбу накостылять могут. Санитары там не подарок. Зэки, одним словом… По ночам Судак громко разговаривал сам с собой, нарушая покой дурдомовских блатных, и почти каждую ночь его сильно колошматили как сами больные, так и санитары. В оконцовке бедолага сыграл в ящик.
Поднялся сильный хипиш, из первопрестольной прискакала какая-то особая комиссия. Ну и конечно, не без этого, факты подтасовали, словно стиры, и получилось все в ажуре, как этого и хотела главврач психбольницы Клара Иосифовна, пожилая еврейка, с седыми растрепанными волосами, в звании подполковника, измученная и издерганная изрядно, с двумя зубами во рту, чем-то напоминавшая сказочный персонаж, но душа-человек, спасшая от раскрутки не одного зэка. Из чисто бабьей жалости она фальсифицировала диагноз заболевания вновь совершившему преступление зэку, признавая оного невменяемым в момент преступления. Ей верили, ей доверяли, и пользовалась она очень большим авторитетом как среди больных, так и среди высокопоставленного гулаговского начальства. Но спасала она не только из жалости. Мудрейшая Клара Иосифовна отлично понимала к тому же, что многие преступления совершались от безысходности, от несовершенства и убожества системы, попав в которую человек буквально зверел или сходил с ума. В таком случае ставился диагноз «лагерный психоз».
Про нее рассказывали множество небылиц, сдобренных симпатией и некоторой долей зэковского юмора.
Если до ее ушей доходило, что какой-то зэк называет ее стибанутой, штруней или бабой-ягой за торчащие впереди клыки и растрепанные волосы, она могла продержать такого больного в своем дурачьем царстве сколько угодно, вплоть до окончания срока провинившегося, а сидеть в дурдоме было не сладко.
И когда такой больной во время обхода просился на выписку (как правило, большая часть контингента в психбольнице была в здравом уме, так как многие симулировали), она взвинченно кричала:
— И ты меня называешь Кларой Иосифовной?! Нет, я тебе не Клара Иосифовна, я для тебя баба-яга! Вот и сиди в моей избушке до конца!
При этом она бешено топала ногой, брызжа слюной.
Несмотря на свой преклонный возраст она тем не менее завела себе любовника из среды заключенных, находившихся в пересыльной больнице в пос. Лесной. Звали его Григорий. Гриша был тубиком, то есть туберкулезным больным. Клара Иосифовна в нем души не чаяла. Она ухаживала за ним, как за малым ребенком, кормила его на убой, выполняла каждую его просьбу, каждый каприз, — и Гриша поправился. Когда победной песней прозвучал гонг его освобождения, он никуда не поехал, тем более что Гриша был одинок, как бобик, и остался жить со своей опекуншей.
Как то Гриша прилично вмазал и начал в зоне мочить капканы. Солдаты, молодые лухнари, постарались урезонить бравого Гришку, но он куролесил по территории пересылки и всем, пытавшимся урезонить его — и ментам и солдатам, — небрежно бросал: «Кыш! Кыш!», — и махал рукой, словно прогоняя кур.
Вот это «кыш» сильно не понравилось одному молодому самолюбивому солдату с Кавказа.
— Слушай, ты кому говоришь кыш, а? Я тебе что, петух, что ли? За свои слова отвечаешь, а? — И с силой дернул Гришу за рукав.
Гриша и так еле держался на ногах, а когда его дернули, то он завалился, словно спиленное дерево, на землю.
Когда Кларе Иосифовне доложили об этом, ее обуял всепожирающий гнев.
Не помня себя от бешенства, с растрепанными волосами и раскрытым ртом, в котором торчало всего два зуба, она схватила деревянный кол и, словно Жанна Д'Арк с мечом, со всей прытью, какой позавидовал бы любой спринтер, бросилась на солдат, на которых указал ей доброжелатель, хотя Гришу давно уже отвели и уложили спать.
Солдаты и вертухаи, увидев разъяренную психиатершу, в испуге помчались кто куда. Да не тут-то было! Она настигала их и начинала наносить сокрушительные удары по головам и спинам несчастных.
— Клара Иосифовна, мы не виноваты… Послушайте, умоляем вас, — пытались они убедить ее, но это еще больше распаляло психиатершу, и она догоняла убегающих, которые в панике перелезали через забор. Когда у нее поломался кол, она схватила две его половинки и замолотила ими с еще большей яростью по спинам обидчиков ее милого Гришеньки. Больше всех досталось низкорослому солдатику, который никак не мог «взять» забор, и, когда он в отчаянии с трудом ухватился за верхнюю часть забора, она с упоением отколошматила его по заднице. Брюки бедолаги спустились, и на обнаженной молодой попке появились багровые узоры от ударов неистовой Клары Иосифовны. Лишь подбежавшим офицерам с трудом удалось успокоить разбушевавшуюся Клару Иосифовну и спасти незадачливого, насмерть перепуганного солдатика, который в недоумении хлопал глазами и жалобно скулил.
— За что вы меня так, Клара Иосифовна?! Я ничего не знаю! Честное комсомольское!
— В следующий раз я вас, гадов, всех перестреляю, если тронете моего Гришеньку, — немного успокоившись, с расстановкой проговорила она и заковыляла в свою «избушку».
Как специалист Клара Иосифовна была просто профессором. Она с первого взгляда определяла, кто перед ней сидит — симулянт или действительно несчастный больной. И горе тому зэку, кто пытался надуть психиатершу. Она сразу же отправляла его обратно в зону. Но если зэк честно и откровенно признавался ей, что он вынужден был симулировать в зоне, чтобы избежать каких-либо неприятностей или нового срока, и слезно просил ее, как мать, помочь ему, Клара Иосифовна великодушно разрешала бедолаге «отдохнуть» в ее заведении.
— Смотри только, веди себя тихо, — предупреждала она симулянта, — иначе тут же выпишу.
Через несколько месяцев симулянта выписывали с соответствующим диагнозом: «шизофрения» или «психопатия с декомпенсацией» и т. д., и администрация его больше не трогала. Определяли таких в «дурбригаду». «Да это же дурак, он от Кларушки», — говорили про такого психбольного. «А? От Кларушки? Ясно. Не трожьте его, а то еще покусает кого-нибудь».
Клара Иосифовна сидела в своем кабинете и одну за одной шабила папиросы «Беломор-канал». Массивная, ручной работы пепельница, подарок «мамочке» одного из благодарных больных, была переполнена «сытыми» бычками, за которыми охотились психбольные, приходящие к ней на прием.
Она явно нервничала. Ведь если прояснится, что санитары забили насмерть Самойлова, то как минимум с нее слетит одна или две звездочки, да и места такого обжитого может лишиться. Клара Иосифовна один за одним вызывала больных, щедро угощала курящих папиросами, а некурящих конфетками, и все выспрашивала, выспрашивала, хитроумно раскидывая словесные тенеты, чтобы добраться до истины, найти какой-нибудь выход и отмыться таким образом от дерьма, в какое она попала из-за этих подлых санитаров.
Наконец, она нашла-таки двух-трех психопатов, согласившихся принять весь огонь на себя. Ведь если московской комиссии станет известно, что санитары насмерть забили Самойлова, у которого установлен диагноз «прободение язвы», Кларе Иосифовне придется очень худо, ведь по сути дела в лагерном дурдоме творится сущий беспредел: настоящих психических больных прессовали как хотели, а то и насиловали.
Однажды один заключенный строгого режима, наркоман, получил в посылке кофе и чай весом в пять килограммов и загулял на всю катушку. Накупил колес, наглотался их и вырубился, а про свой святой долг «подогреть» полосатиков забыл. В состоянии наркотического дурмана он вынес на ушах раму и полностью расколошматил окно. Санитары связали и бросили его к рецидивистам на исправление, как это практиковалось у Клары Иосифовны.
Полосатики встретили его ханжески любезно и спросили, не желает ли он «подмолодиться».
— А что, давайте вмажу еще, — браво заявил он.
Ему дали выпить какое-то сильнодействующее снотворное — аминазин или транквилизатор, в общем, что-то в этом духе. После проявления такой наглости Равилем даже у видевших виды полосатиков вылезли глаза из орбит.
— Что ж ты, гад, получил кофе, чай, мы тебя попросили, как человека, подогнать в нашу хату немного кофейку, а ты заявил: «Не считаю нужным», а?
— Неправда, — вяло оправдывался Равиль.
— Нет, правда, — заявил Юзеф, литовец по национальности. — Тогда получай. — И несколько раз смачно ударил его по лицу. Двое полосатиков подскочили к Равилю и нанесли ему несколько мощных ударов, после чего он потерял сознание.
А ночью, когда все уснули, его изнасиловали.
Равиль ничего не помнил, он лишь жаловался всем, что у него сильно болит задница. Никто Равилю об этом, конечно, не сказал, так как, во-первых, боялись: Равиль был здоровым и дерзким малым, а во-вторых, не хотели иметь неприятностей, так как если бы санитары и менты узнали об этом, то насильникам поотбивали бы ключами (тюремные ключи очень громоздкие и длинные) почки и поломали бы ребра.
Но все втихомолку многозначительно переглядывались, сторонились его, словно прокаженного — хлеб от него не брали и вместе за одним столом не ели, в его миске пробили дырку — это означало, что владелец ее дырявый, и Равиль, впоследствии превратившийся в Раису, все понял…
Мерзостью и смрадом были насыщены и пропитаны низкопотолочные кельи бревенчатого лагерного дурдома в таежном поселке Лесной…
Когда приехала московская комиссия, психопаты, которых заранее подготовила Клара Иосифовна, в один голос заявили, что они иногда ночью, когда Самойлов мешал им спать, колотили его, а с дураков спросу мало, тем более что, как убедилась комиссия, бедолагу некуда было спрятать и негде изолированно содержать, всем он мешал, всем надоедал. Лагерные бедламы к тому же всегда были переполнены сверх всяких санитарных норм, а уж про гигиену и воздух и говорить не приходилось.
Словом, Клара Иосифовна кое-как выкарабкалась из беды, а оказавшим ей услугу психопатам она преподнесла по пачке сигарет, а некурящим — по конфетке…
… Не было, конечно, на этом сходняке Виктора Осинина, ставшего злейшим врагом банды Людоеда.
Из прежних членов клана уцелел Лютый, который откинулся почти одновременно с Котенкиным, хотя Михайлову первоначально была определена мера наказания в десять лет, но он «раскрутился» в зоне еще на целых пять лет за изнасилование одного «голубого», высокого крупного мерина со смачными полными губами и кокетничающими глазами. Блатные «спецом» подогнали Лютому этого пышного породистого «петушка», дабы иметь компромат против Михайлова и урвать его хлебное место завхоза санчасти для своего землячка, покладистого и «своего в доску» парнишки, благо тот пообещал им наркоту и колеса.
— Ну что, братцы-кролики, — спокойно и сосредоточенно обратился Людоед к своим кентам, когда все утихли. — Дела-то неважнецкие. Бабулек нет, перспектив пока никаких, считай, что последний хрен без соли доедаем. Лучше уж в зоне на баланде сидеть, чем лапу на воле сосать. — И после многозначительной паузы спросил тяжеловесно: — Что будем делать, а?
— Хэ, — хмыкнул один из новичков, озорной, бесшабашный парень по кличке Узбек, получивший свое прозвище за азиатское выражение лица. — Штопорнуть кого-нибудь и ничтяк. Что, мало чертей сейчас на курортах? Подошлем какую-нибудь биксу к жирному «гусю», она его затащит в проходняк, и мы его дербанем.
— Да лучше уж хатенку какую-нибудь вымолотить. Их сейчас навалом пустует, — вставил свое слово второй новичок в банде по кличке Бегемот — здоровый неуклюжий крепыш с глазами навыкате.
— А ты как мыслишь, Лютый? — обратился Котенкин к Михайлову.
— Все это не то, я думаю, — сдвинув к переносице брови, проговорил Лютый. — Менты не такие уж и быки, чтобы не выкупить нас, когда мы начнем действовать. Они шифруют все на ходу, и у таких, как мы, плотно сидят на хвосту. Переждать надо, думаю, малость, а потом уж можно потихоньку и загулять.
— Да… — в напряжении стиснув зубы, процедил Людоед. — А я-то думал, Шурик, срок тебе на пользу пошел. Ни хрена ты не тямаешь по этой жизни, как я вижу. «Бомбить, грабить»… — это обычно люди с одной извилиной повторяются.
Котенкин встал и начал медленно бить тусовки по квартире, заложив по старой зэковской привычке руки за спину. — Менты, Шурик, определяют все по почерку, а уж нас-то они сразу вычислят, будь уверен.
— Так-то оно так, а что придумаешь? — вызывающе дернул головой Михайлов.
— Думать надо, Шурик, ду-мать. Голова для чего дана? Думать… — И он многозначительно постучал указательным пальцем по своей голове.
— А где сейчас, интересно, Осинин? — спросил Лютый. — Что-то я его не вижу в нашем городе. Ведь он давно уже откинулся, может быть, даже условнодосрочно за хорошее поведение, а? — И он ехидно ухмыльнулся. — Я послал ксиву в зону, где он чалился перед выходом на волю. Ответили, что якобы он поженился на одной врачихе, которая спасла ему жизнь. Прямо в зоне зарегистрировался, змей, и она забрала его к себе домой, а потом они куда-то вообще сдернули.
— Где же искать его теперь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35


А-П

П-Я