Башня манила его, но не желала открыть себя. Вдруг в какой-то момент Профессору Киму показалось, что башня дышит, что он чувствует ее дыхание, растянутое в изгибах эпох, медлительное и быстротечное, как Время, обладающее свойством останавливаться или ускоряться.
А потом не стало вокруг пробуждающегося мира Королевы-жрицы, не стало шума падающей воды и молодой играющей радуги – все это поглотила, вобрала в себя громада башни. Не было больше ничего. И остались только он – человек, пришедший сюда, в запретные земли, где уже не существовало граней, отделяющих его Дар от Безумия, – и башня, Спиральная Башня, стоящая в центре мира.
Робкоп уже шел к овальной комнате, где по углам стояли фигурки древних богов и макеты пирамид, а под потолком плыла большая рыба и за которой находился кабинет Профессора Кима. И в этот момент Артур, все еще продолжающий следить за знаками, не переставал повторять:
– Ким… Ким! Надо снять шлем. Они уже здесь, Ким… Дора не смогла задержать их… Надо снять шлем!
Вокруг не было ничего. Открылись двери Сумрачной страны и поглотили весь видимый мир. И остался лишь человек, в глазах которого отражалась башня, Спиральная Башня, окутанная Сумраком.
Маленькие Истории и Большие Истории совместились.
И в это же время много неожиданного произошло на улицах Москвы, казалось, привыкшей ко всему за последние пять лет.
Большая компания гуляк ожидала своих друзей перед дверьми модного ночного клуба, расположенного в самом центре столицы, на Тверской. Это была вечно веселящаяся московская тусовка, не пропускающая ни одного мало-мальски заметного мероприятия: звезды всех мастей и ранжиров, звездные дети и звездные бездельники, часто богатые, молодые, красивые и беспечные…
И был с ними некто, известный как просто Жан, один из самых успешных и модных фотографов Москвы. Его друзья полагали, что если бы не склонность к выпивке, то Жан был бы «не одним из», а «самым-самым». Жан так не считал. Он говорил, что ему необходима релаксация. Он говорил, что перепробовал все формы кайфа, от тривиальной «травки» до «кислого», но вернулся к старой доброй выпивке. Сейчас Жан пребывал в многодневной релаксации, но не утратил цепкости глаза, профессионального умения видеть больше, нежели обычные смертные. То, что мелькнуло сейчас в воздухе, было не просто «больше»… Такого еще никогда и никто не видел. Пару месяцев назад Жан был в Лондоне по делам агентства, с которым сотрудничал, и полностью обновил фотоаппаратуру. Это была последняя модель «Никона» со всеми возможными сменными объективами, пеналом электроперемотки пленки, чтобы кадры выстреливались, как из пулемета, и множеством других профессиональных штучек. Жан выложил за камеру больше трех тысяч фунтов. Сейчас его руки автоматически, видимо, опередив способность согретого алкогольными парами мозга к анализу, потянулись к камере.
– Смотрите, что творится в небе, – проговорил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Ты чего это, Жан, – усмехнулся кто-то, – галюники начались?
Только что в морозном московском небе, сотворившись из мрака, закрывшего звезды, появилось нечто, не поддающееся никаким описаниям. Жан стоял, вдавленный в освещенный огнями тротуар, не в состоянии больше вымолвить ни звука и лишь подняв вверх худую слабую руку. Казалось, что прямо из тела ночи выступило что-то невообразимо огромное и повисло над Москвой, закрыв половину неба. А потом из-за края этого сумрака показалась непривычно большая и все еще круглая луна, и в льющемся кроваво-золотом огне чужого светила Жан увидел отблески стен. Громадная башня неслась над Москвой. Нет, конечно, она стояла, навалившись своей безмерной тяжестью, но все это вместе – башня, сумасшедшая кровавая луна и сумасшедший город– неслось куда-то…
– Башня, – прошептал Жан. – Всмотритесь – башня!
Но в морозном московском небе уже ничего не было.
Друзья лишь добродушно смеялись:
– Дядька, завязывать пора…
– Нет, только что было, – настаивал Жан, голос его дрожал, и, несмотря на мороз, на лбу выступили капельки пота.
– Жан с поднятой рукой, – прозвучал насмешливый женский голос, – пророк визуальных образов… Ты чего сегодня пил? Больше этого не пей, хорошо?
– Дура, – огрызнулся несчастный фотограф. – И потом, смотрите – сейчас не может быть полной луны, месяц идет на убыль.
– Ладно, Жан, достал своими телегами, пошли выясним, как обстоят дела с проходом…
– Мне не надо ничего выяснять, – проговорил Жан, успокаиваясь, – я в списке…
Но сегодня Жану будет не очень весело. Он отколется от своей компании непривычно рано и отправится домой. И ляжет спать. И увидит во сне башню, громадную Спиральную Башню, стоящую в центре мира, и увидит Сумрак, окутавший ее…
Нина Максимовна возвращалась из института в свою одинокую и не очень уютную квартиру незамужней женщины. Нина Максимовна никогда не торопилась домой, если только не было какого-нибудь телевизионного сериала. Она шла от института пешком, пока не уставала, и потом проезжала одну или две остановки на метро. Сейчас ноги вынесли Нину Максимовну на Красную площадь. Она шла по той стороне, где находились витрины ГУМа, убранные к Рождеству, но ее не радовало красивое и яркое изобилие в наряженных, расцвеченных окнах старинного здания.
«Стервец, – думала Нина Максимовна, – маленький стервец! Все же убежал… Нет, эта Рита – полная дура; видимо, Ирочка не так проста… Видимо, каким-то образом она предупредила мальчишку! Иначе с чего бы ему убегать, не дождавшись своего Кима?»
А потом Нина Максимовна остановилась как вкопанная, не веря своим глазам. Она беспомощно посмотрела по сторонам, словно ища поддержки у прохожих, и снова повернулась к… этому.
– Что со мной такое? – прошептала Нина Максимовна. – Это что – обморок?.. Сердце?
Сейчас на месте Мавзолея Ленина, под стенами древнего Кремля, на таком знакомом с детства месте, где принимались все военные парады и все многочисленные, окрашенные в красное, торжественные и веселые советские праздники, находилось нечто, гораздо более древнее, чем Кремль. Не было больше Мавзолея вождя мирового пролетариата. Не было вовсе, и на его месте в холодном свечении камня спал Сфинкс, его пустые каменные глаза смотрели дальше границ Москвы, дальше огней городов и летящих в небе самолетов, за границы снега и ночи. Они созерцали Вечность.
– Мне плохо! – вскрикнула Нина Максимовна сорванным и неожиданно писклявым голосом.
Кто-то из прохожих остановился. Послышались голоса:
– Женщине дурно…
– Вызовите врача. Позвоните в «скорую»…
Но так же внезапно все прошло.
– Нет, нет, спасибо, – проговорила Нина Максимовна, – все в порядке…
Кто-то недоуменно пожал плечами, и нарушившийся было ритм улицы стал прежним.
Нина Максимовна с опаской повернула голову. Мавзолей стоял на месте.
– Стервец маленький! – желчно выдавила Нина Максимовна и отправилась домой. И ее поглотила ночь.
Но не только несчастный фотограф Жан и несчастная женщина Нина Максимовна увидели нечто невообразимое, странное в этот момент, от чего, будем откровенны, прилично попахивало безумием. Множество людей, боясь сознаться в том себе и своим близким, видели, будто бы в полусне, очертания золотокожих великанов, прошедших по Москве, словно это были сказочные древние легионы, уходящие в свою последнюю битву, и видели, как луна, чужая, незнакомая луна, оставляющая в небе кровавый след, освещала башню. Громадную Спиральную Башню, выступившую из тела ночи и повисшую над Москвой как знак великих космических катастроф, еще иногда случающихся в этом мире.
Робкоп шел к кабинету Профессора Кима, но по другую сторону не было больше ничего – Сумрак поглотил весь видимый мир. И остался лишь человек, в глазах которого отражалась башня, Спиральная Башня, стоящая в центре мира.
Каменная лестница, охватывающая всю башню спиралью и уносящаяся ввысь, вдруг содрогнулась, словно башне стало тесно в этих объятиях. Ступени начали трескаться, крошиться, раскалываться на части и опадать в бездну, и там, где находилась лестница, на стенах башни выступили темные пятна свежей крови. Осколки лестницы падали в пропасть, рождая эхо, превращающееся в низкий, все более нарастающий гул. На какое-то мгновение Профессору Киму показалось, что в этом низком глубоком звуке можно различить отдельные голоса, словно прах умерших эпох встрепенулся, пробужденный этим бесконечным камнепадом. Лестница продолжала разрушаться, а потом вместо крошащихся каменных ступеней проступило нечто, находящееся под этим отжившим панцирем; под крошащимися ступенями блеснула скользкая живая чешуя. И уже не стало каменной спиральной лестницы – из непомерно тяжелых, вымазанных пятнами темной крови стен выступил бок огромного животного, гигантской змеи, сжимающей башню в смертельных объятиях.
Профессор Ким поднял копье, и какое-то странное чувство снова завладело им. Уже не в первый раз за сегодня. Предчувствие? Что-то должно было произойти… Что-то, о чем он знает, что он уже видел когда-то. Вот, вот, уже рядом… И это ощущение опять отпустило его, но на мгновение он почему-то услышал голоса Африки…
Он должен что-то успеть понять или вспомнить, ведь должно случиться что-то важное или даже роковое… Что-то непостижимым образом могло связаться сегодня, хотя, возможно, это просто тревожное ожидание. Но ему уже не было отведено времени думать об этом.
И в тот момент, когда Робкоп оказался на пороге овальной комнаты и с гримасой усмешки на обезображенном лице оглядел фигурки древних богов, стоявших по углам, Профессор Ким нашел то, что искал.
– Дверь перед тобой… Смотри сквозь тьму! Заставь себя. Вызови дверь – Последняя Запертая Комната рядом…
Прозвучавший голос показался знакомым, и какая-то щемящая тоска прокралась в сердце, волнение и печаль… Странная печаль, потому что он знал – эта печаль никогда не будет преодолена…
– Смотри и вспоминай, – прошептал этот голос. – Мы состоим из воспоминаний.
Профессор Ким так и не успел понять, кому он принадлежит, но забытый терпкий запах ореха начал наполнять все пространство вокруг, и опять его сердце кольнуло это странное предчувствие или ожидание…
Он сразу же узнал эту дверь. Профессор Ким никогда не предполагал, что она будет такой, но он узнал ее сразу. Больше тридцати лет назад он уже видел эту дверь. Тогда, сорвавшись с лестницы, с каменной громады сталинского ампира, он провалился в темноту, а потом был сильный запах эфира в смеси с медицинским спиртом и чего-то еще – пугающие запахи больницы. И когда он открыл глаза, первое, что увидел, была эта дверь. Белая, выкрашенная дверь больничной палаты с запомнившейся ему трещиной. И только сейчас, находясь у Последней Запертой Комнаты, он понял, чем была эта трещина… Круг? Ну конечно, можно сказать и так. Но если бы Профессора Кима попросили нарисовать на белом листе бумаги Дорину корону, увиденную девочкой во сне и вырезанную из резинового мяча, рисунок, линия в линию, повторил бы эту трещинку.
Знак? Самая обычная трещина, которую поленились закрасить, такие мелочи обычно забываются. Но сейчас Профессор Ким так не думал. У дверей больничной палаты имелась массивная золоченая ручка – этот госпиталь принадлежал могущественной советской организации, и таких массивных золоченых вещиц в нем было немало. Теперь золоченая ручка превратилась в змею, в свернувшуюся кольцом змею, кусающую себя за хвост… Еще один круг? Наверное, можно сказать и так…
– Ты все еще хочешь пройти туда? – Профессор Ким вздрогнул – голос был тот же, но сейчас он почему-то показался фальшивым. – Неужели ты так ничего и не понял?
Профессор Ким повернул голову – от темной стены вдруг отделилась фигура, пришел в движение густой воздух, и крылья огромной ночной птицы на миг закрыли все вокруг, но потом Профессор Ким увидел, что это всего лишь полы длинного плаща. Перед ним, словно давно ожидая его здесь, стоял красивый темнокожий человек.
– Ты же ведь узнал эту дверь, – проговорил он, и его губы тронула чуть печальная улыбка, – и ты все еще хочешь пройти туда?
– Я прохожу. – Профессор Ким взглянул на сверкнувшее острие копья.
– Ты даже не представляешь, что ты там увидишь…
Профессор Ким поглядел на красивого темнокожего человека, известного некоему улыбчивому бармену с другого конца света под именем мистер Норберт, и понял, что смотрит во встревоженные глаза хищной ночной птицы.
А потом Белая Дверь с золотой ручкой-змеей и небольшой трещинкой-короной начала открываться, и черный ветер, ждущий за ней, поглотил Профессора Кима.
Черный ветер поглотил Профессора Кима. Открылась Дверь в Последнюю Запертую Комнату, но Профессор Ким ничего там не увидел. Лишь мрак объял его, безысходная последняя мгла. Какая-то болезнь, всемогущее безумие вошло в него, вторглось и мгновенно подавило психику, живое тело кошмара обступило со всех сторон, заставляя сопротивляться сознание Профессора Кима, панически искать спасительного бегства. Потому что еще чуть-чуть, и черный ветер просушит каждую клеточку его естества и растворит в этой мгле, сгущающейся до непроницаемости камня, и оставит там НАВСЕГДА. А черный ветер завывал, как первый на земле волк, увидевший во тьме небес первую луну, и Профессор Ким почувствовал, что этот вой сейчас взорвет его изнутри и уничтожит все, кроме маленькой частички, совсем небольшой, но видевшей когда-то первого на земле волка. Бежать сейчас… Или что-то переродит его природу. Черный ужас… А может быть, освободит…
Но бежать уже было поздно. Он узнал эту надвигающуюся луну, окрасившуюся кровью. Пять лет назад в ночном кошмаре он уже видел ее. Находясь в другом конце света, где кровавые закаты разливали по саванне золото дневного восторга; находясь на полпути к озеру Рудольф, где черные африканские пчелы откликнулись на древнее заклинание; находясь в доме Папаши Янга, человека, ожидающего Лиловую Зебру, он уже видел эту Луну, атакующую Землю. И сейчас сквозь свист обезумевшего ветра она неслась навстречу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64