А над домом уже вовсю струился дым. Правда, горело в основном с противоположной от ворот стороны здания. Там, внутри, оставалось еще максимум трое живых, если они не подкарауливали меня во дворе. Наверно, я перебдил, но перебдить всегда лучше, чем недобдить. Сперва я отполз по грядке туда, где лежал парень с вытекшим глазом и выломанным затылком. У него один магазин был в автомате, а другой за ремнем… Я пошевелил его, стараясь, чтоб из ботвы виделся он, а не я. Но никто не стрелял. Магазин, который я отсоединил от автомата покойного, был почти пуст, в нем оставалось три патрона, и еще один я добыл, передернув затвор, — опять шевеление ботвы не могло пройти незамеченным, но никто даже и не думал меня обстреливать.
И все-таки подниматься я не спешил. Быть разумным трусом всегда приятнее, чем дохлым храбрецом. Именно такой, разумно-трусоватый, товарищ мог выжить среди моих сегодняшних собеседников, дать мне уверовать в мою безопасность. А когда я подставлюсь — положить меня в упор.
По грядке, примазываясь к земле, поглядывая на всякий случай во все стороны, даже на окошко, из которого сам только что выпрыгнул, я прополз вдоль торцевой стены дома. Противоположная от ворот стена была в огне. Пламя рвалось из всех окон первого этажа, его засасывало в окна второго. Желтоватый дым уже столбом тянулся вверх. Я рискнул и пробежал вдоль этой стены, шарахаясь от огненных языков, глянул за угол — никого. Здесь никакой растительности не было, между забором и стеной — ровное место. До следующего угла добежал спокойно, хотя пару раз и оглянулся. Осторожненько, сперва высунув ствол и лишь потом — часть головы, посмотрел в ту сторону, где располагалось крыльцо, и стоял «Ниссан-Патрол». Перебегал я к джипу еще волнуясь, но когда, выглянув из-за запасного колеса, подвешенного на заду «Ниссана», увидел тех двоих, понял, что они уже не проблема.
Можно было прямо тут же садиться и гнать отсюда куда-нибудь, лишь бы подальше. Пожар в конце концов не заметить нельзя. Сколь бы ни были трусоваты местные, а все-таки пожарников вызовут. А заодно, может, и милицию побеспокоят. Хотя потом наверняка будут отнекиваться и говорить, что пожар видели, а стрельбы и взрывов не слышали.
Но меня, уже уверовавшего в успех, вдруг дернуло: «Забери скрипку и погляди, что с Кармелой». Это была РНС собственной персоной.
Двери были снесены с петель то ли взрывом моей гранаты, то ли теми, в кого эта граната полетела. Дыму в прихожей было уже много, но запаха крови этот дым перебить не мог.
Теперь я мог быть совсем спокоен. Толян, Алмаз, два джампо-алмазовских боевика и три собаки были мертвы. Граната рванула очень удачно — в самом низу правой от входа лестницы. Парень, поднимавшийся по ней, лежал поверх собачьих туш. Сколько осколков он получил и долго ли промучился, я мог только догадываться, но ветровка его и брюки превратились в кровавые лохмотья. Второй, прикрывавший его огнем от левой лестницы, получил только один осколок — под кадык и навзничь валялся поверх Толяна. Толяну и Алмазу тоже досталось «лимонных долек», но они их уже не беспокоили.
А вот Кармела, хоть и висела на скованных руках — никто ее вопреки моим прикидам освобождать не собирался, — была жива. Осколки сшибли несколько балясин на обеих лестницах, пробили несколько ступенек, но ее не задели. Она дышала, хотя контузию от гранаты получила, а кроме того, уже здорово наглоталась дыма.
Ключик от наручников пригодился. Я отстегнул Кармелу от балясины, мешком взвалил на плечи и вынес во двор. Оставить ее на воздухе с освобожденными руками? Рискованно. Она могла и прикидываться, а автоматы убитых у «Ниссана» джамповцев были совсем рядом. И я решил отдать ей должок: дотянул до «уазика», пристегнул к той же дуге тента и оставил так повисеть. Правда, опустил боковые стекла, чтобы не окочурилась без свежего воздуха. А сам ринулся наверх — за скрипкой и «винторезом».
Подниматься пришлось, перелезая через трупы собак и искромсанного осколками боевичка. От угара можно было сдохнуть, воздух нагрелся до полсотни градусов, а то и выше. Кроме того, я как-то позабыл, что на совесть завалил дверь изнутри.
Матерясь и задыхаясь, я изо всех сил стал долбить дверь прикладом. Не знаю, на каком ударе она проломилась, но я все же сумел протиснуться в комнату, отвалить гардероб и отодвинуть кровать. Здесь было столько дыма, что я едва вытерпел секунд десять, которых хватило на то, чтобы схватить Танину сумку и футляр с «винторезом». Доски пола уже начали гореть, и, задержись я на секунду, мне бы уже не выскочить. Едва я свалился по лестнице и вылетел на крыльцо, как из кладовки, в которой мне пришлось провести ночь, рвануло такое тугое пламя, что попади я под него — угольки бы остались.
Забросив все под ноги стонавшей и дергавшейся Тане, я сел за руль и только тут заметил, что на приборном щитке нет ключа. Какую мать я помянул — не спрашивайте…
Пересаживаться в «Ниссан»? Бежать в дом, где пламя уже хлещет изо всех окон и где вот-вот начнут рушиться балки? Я поступил проще, и оказался прав. Ключ лежал в кармане Таниных джинсов.
Поворот ключа, стартер захрипел, сцепление, газ… Поехали! Куда-то по корявой, но сухой полевой дороге, в направлении леса. Попрыгай теперь ты, Танечка!
«УАЗ» выкатил на пологую горку, откуда хорошо виднелась ферма и горящий дом, дорога, ведущая к деревне, по которой в направлении пожара катило четыре алых автомобиля.
Я уже въезжал под сень перелеска, произраставшего на горке, когда вдруг земля ощутимо дрогнула, а затем басовито раскатился взрыв… Я аж притормозил от неожиданности, приоткрыл дверцу и глянул назад.
Над тем, что несколько секунд назад было горящим домом, клубилось огромное облако дыма, а сверху падали какие-то бесформенные, красно-серо-черные ошметки и обломки…
— Тол! — отчетливо сказала Таня. — Это тол взлетел… Мы его вчера в гараже спрятали…
— Без детонатора взлетел? — не поверил я, хотя мне лично было плевать, отчего и почему — главное», что меня там не было.
— Там еще патроны были к «ПКТ», — произнесла Таня, жадно хватая ртом воздух, — они стали рваться и сработали как детонатор…
«Соображает, стало быть», — отметил я и погнал машину дальше.
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
Бак, судя по показаниям бензомера, был почти полный. Знать бы наверняка, что Чудо-юдо меня не собирается ликвидировать… Тогда можно было бы спокойно, соблюдая правила дорожного движения, ехать домой. Шансов на встречу с джамповцами у меня было немного. Милиция и прочие законные структуры пока еще не раскрутились. Пожарники сейчас скликают их по своим рациям, поскольку взрывы они привыкли наблюдать на химзаводах, нефтебазах, армейских складах, а не на животноводческих фермах.
Соваться сейчас на какую-то оживленную дорогу мне не хотелось. При свете какой-нибудь гаишник мог разглядеть Кармелу и заинтересоваться тем, что у нее руки к дуге пристегнуты. Конечно, на него могло произвести впечатление удостоверение ФСК; а вдруг — нет? Благо, с такими «липами» уже немало народу попадалось. К тому же я толком не помнил, остался ли мой референтский костюмчик в сумке у Кармелы или я его позабыл в полыхающей спальне. Последнее было бы не очень приятно, потому что при взрыве костюмчик мог и не сгореть, а улететь куда-нибудь в сторону. Все ксивы при этом могли сохраниться и дать массу информации о своем владельце.
В общем, требовалось для начала заехать поглубже в лес, подальше от людей и осмотреться.
Я свернул с лесного проселка на узкую просеку и покатил по глубокой колее, продавленной тракторами. Появилась опасность зацепиться карданом за землю, и я остановился. На часах было 15.20 по летнему времени, до темноты оставалось часов семь, не меньше.
— Сволочь… Сволочь… — услышал я шепот Кармелы. Сил орать она не имела, но ругань несомненно адресовалась мне.
— Что, — спросил я, — сгореть лучше было?
— Лучше… — прошипела она. — Лучше!
— А я вот очень не хотел, чтоб ты сгорела. И сам не хотел гореть. Поэтому мы здесь, воздухом дышим и птичек слушаем.
— Ты Толяна убил… Не прощу!
Да, с Толяном получилось некрасиво. С этим я мог согласиться, хотя бы внутренне. Но говорить об этом Тане не следовало. Она могла принять это за издевательство и наговорить мне пакостей. А у меня еще нервишки не улеглись. Врежу сдуру — пришибу. Много ей сейчас надо, полудохлой?
Не обращая внимания на то, что она бормотала себе под нос, я принялся потрошить сумку. Костюмчик был здесь, и все ксивы на месте. В сумке — и «макаров», вписанный в чекистское удостоверение, и подмышечная оперативная кобура. Но самое главное — нашелся радиотелефон Джека.
Я десять раз подумал, прежде чем набрал знакомый код. Все-таки нечасто взрываются «Волги», выданные родным отцом. Но я устал бояться. С больной от угара головой, с распухшей и посиневшей от собачьих челюстей рукой, опаленными волосами и парой ожеговых волдырей на шее, я был явно не в лучшей форме. В спине тоже чего-то ломило, и я подозревал, что мой каскадерный прыжок из окна не обошелся мне просто так. Опять же всплыло воспоминание о каком-то темном прямоугольнике на томограмме… Может, мне и жить-то всего ничего осталось?
И я набрал код.
— Алло, — отозвался Чудо-юдо почти мгновенно. — Слушаю тебя, Джек.
— Это я, — наверно, мой голос был похож на лепет пятилетнего ребенка, который свистнул из шкафа запретное варенье и опасается, что его отшлепают.
— Где ты?
— В лесу, — ответил я. — Где-то между Ярославским и Дмитровским.
— Цел?
— Почти. Собака погрызла и чуть-чуть угорел. Со мной та дрянь, которая угробила Адлерберга.
— Молодец. Ты пеший?
— На «уазике».
— Бензин есть?
— Почти бак.
— Выезжай на любое шоссе, к любому посту ГАИ. Назовешь три цифры: два, три, семь. После этого жди. За тобой приедут в течение получаса. Все, конец связи.
Мне не показалось, что гора свалилась с плеч, но кое-какое облегчение я испытал. Хотя бы потому, что сделал то, чего боялся сделать трое суток. Эти трое суток обошлись человечеству в три десятка жизней без малого. Они унесли старого цыгана, мирно ковырявшегося в картофельных грядках, уцелевшего на большой войне. Они унесли Джека и его ребят — в благодарность за то, что пустили нас с Кармелой ночевать. Наконец, сегодняшний денек стоил жизни Толяну, мужику, у которого все в жизни могло быть далеко не фигово, если б не жутко паршивое стечение обстоятельств. Все остальные, кого я не знал толком, тоже, наверно, в эти дни помирать не планировали. Даже собаки.
А пока я и сам не считал себя вычеркнутым из списка кандидатов на вечный покой. На любом посту ГАИ я мог дождаться тех, кто меня ликвидирует «при попытке…». Или увезет подальше от лишних глаз, а потом опять-таки пристукнет, но ничего не имитируя и не провоцируя.
Но я устал бегать и подозревать. У меня уже голова не варила. Даже инстинкт самосохранения — очень хорошая штука, доставшаяся мне по наследству от Ричарда Брауна, можно сказать, моя палочка-выручалочка, — и тот притупился.
Задним ходом, слушая хриплый шепот Тани, призывавшей на мою голову все муки ада, я въехал обратно на проселок и покатил в прежнем направлении. Минут через десять проселок вывел меня на асфальтовую дорогу, а еще через пятнадцать я притормозил у поста ГАИ, хотя тамошние ребята меня останавливать не спешили. Видуха у меня была еще та: одна рубаха, обгорелая и перемазанная в крови, чего стоила. На лбу чернел — именно так! — все тот же несчастный пластырь, наклеенный в московской аптеке.
Однако, хотя один из гаишников был в бронике и при автомате, укладывать меня на асфальт они не торопились.
— В чем дело, гражданин?
— Два, три, семь… — сказал я. На лицах блюстителей дорожного порядка появились строгость и интерес.
— Ясно, — кивнул мне старший лейтенант, переключил свою рацию на передачу и забубнил в нее, вызывая какой-то «Веник», а когда «Веник» ответил, повторил ему мои цифирьки. Ни к машине не подходили, ни Кармелой не интересовались. Ни одного вопросика! Если б я не видал в прошлом подобных чудес, то, наверно, очень удивился бы. Для Чудо-юда ничего невозможного не было. Он был всемогущ, как Бог Отец, Господи, прости меня, грешного, за это сравнение… Кому он там звонил? Да уж не меньше, чем тому, кто может, как в кино, громко объявить по селектору: «Внимание, всем постам ГАИ…» Впрочем, он мог и выше забраться… От кого я сбежать хотел, червяк несчастный?!
— Присесть не хотите? — спросил старший лейтенант, указывая на лавочку, стоявшую рядом с будкой.
Я с удовольствием уселся, потому что ноги гудели, хотя бегал я немного. И закурить они мне дали. Приятные, нормальные подмосковные ребята. Они после будут втихаря судить и рядить, кто же я был такой, чей опер, ментовский или комитетский, кого ловил, кого поймал и так далее… А сейчас, видя, что я помалкиваю, не спрашивают. Им вс„ цифирьки сказали, которые пришли откуда-то сверху. Эти цифирьки, может быть, Чудо-юдо на лету придумал, а может, они сами по себе чего-то значили. Меня это не касалось.
Странно, но, сидючи на этой лавочке и дожидаясь тех, кого пришлет по мою душу отец, я уже и не размышлял над тем, что будет потом. Что будет, то будет. Все равно уже поздно вмешиваться. Я сам себе ограничил свободу. Осознал необходимость, как нас в институте обучали. А думал я совсем о другом. О том, что сейчас, благодаря моему могучему папочке, немалое число людей, считающих себя честными и ничем не запятнанными, безукоризненно выполняя служебный долг, приказы командиров и начальников, объективно помогают преступнику — то есть мне — уйти от карающего меча закона. И, кроме, быть может, одного-двух, все они действительно ни в чем не повинны, ибо не ведают, что творят. Вот этим парням, что дежурят на этом посту, ихнее начальство объявило, что может приехать мужик, назвать три цифры… А тому начальству звонило другое начальство, а другому — третье, еще более высокое… Система. Машина, механизм, в который где-то закручены несколько моторчиков, рычажков и винтиков, отрегулированных Сергеем Сергеевичем или его друзьями смазанных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67