входите, входите. Хоть вы вовремя. И чем только заняты эти женщины? Чем занята твоя мать, Билли?
– Одевается, – следовал краткий ответ.
Капитан мерил прихожую грузными шагами, ворча и поглядывая на часы.
– Глэдис! – орал он наконец, не в силах больше сдерживаться. – Глэдис! Где ты там застряла, черт возьми? Глэдис!
Издалека, со стороны спальни, доносился голос миссис Бил, примирительным тоном объясняющей причину заминки.
– Давай-ка поживей! – ревел в ответ капитан. – Ты знаешь, который час? Глэдис!.. Глэдис! Я говорю, знаешь, который час? Если не поспешишь, мы опоздаем к началу... Глэдис!.. Я не кричу... Просто пытаюсь расшевелить вас, окаянных женщин... Я вовсе не ругаюсь... Просто хочу, чтобы вы поторапливались!
Наконец появлялась миссис Бил в сопровождении трех щебечущих девушек, и капитан, словно огромная овчарка, выпроваживал их на улицу и загонял в машину, ворча себе что-то под нос. Сам он втискивался за руль, Лора и миссис Бил садились рядом с ним, все остальные жались на заднем сиденье. Мотор несколько раз грозно взрыкивал, натужно скрежетало сцепление, наконец машина срывалась с места.
– Ха! – удовлетворенно произносил капитан. – Мигом там будем.
В те дни бензин еще отпускали по карточкам, и это обстоятельство чрезвычайно раздражало капитана, который воспринимал все виды карточек как проявление неукротимой ненависти правительства к нему лично и к его семье. Для экономии бензина он придумал свой способ, одинаково оригинальный и бесполезный. Там, где дорога шла под уклон, капитан выключал мотор.
– Толкайте! – рокотал он. – Все вместе – толкайте.
Услышав впервые эту примечательную команду, я заключил, что кончился бензин и капитан хочет, чтобы мы вышли из машины и подталкивали сзади. Ничего подобного. Капитаново "толкайте" означало, что нам надлежит раскачиваться взад-вперед на сиденьях. Он уверял, что таким способом мы сильнее разгоняем автомобиль на спуске.
– Толкайте! Ну же, толкайте, – ревел он, раскачивая свою могучую тушу. – Толкай, Глэдис!
– Я толкаю, Вильям, – выдавливала из себя порозовевшая миссис Бил, дергаясь, точно беспокойный персонаж кукольного спектакля.
– Слабо толкаешь! Эй вы, сзади, давайте толкайте как следует. Сильней! Сильней!
– Я не могу сильней, Вильям, – задыхалась миссис Бил. -И я не вижу никакой разницы.
– Разница есть, – рычал капитан. – Разница будет, черт возьми, если как следует постараться. Давайте сильней... еще сильней!
Но вот кончился уклон, машина начинает взбираться на подъем.
– Дружно... все вместе... сильней... сильней! – лихорадочно вопил капитан, и мы толкались, словно регбисты в свалке, наполняя машину пыхтеньем и хрипами.
Наконец машина останавливалась, капитан включал тормоз.
– Ну вот, – недовольно ворчал он, высовывая из окошка ладонь величиной с лопату. – Глядите, только до этого куста дотянули. А в прошлый раз хватило разгона вон до того боярышника. Говорил вам, толкайте как следует.
– Но мы просто не можем сильнее толкать, Вильям.
– Ритм – вот чего вам недостает, – объяснил капитан.
– Какой может быть ритм, когда толкаешь, дорогой.
– А я говорю, может, – рокотал капитан. – В Африке последний портовый грузчик это знает. Ритм и согласованность... Только надо с умом. Ну-ка попробуем еще раз.
– Хоть бы скорее отменили эти карточки, – шепотом жаловалась мне миссис Бил.
– Как будто я в этом виноват! – язвительно кричал капитан. – Не моя вина, что это окаянное правительство отпускает нам бензин чайными ложками. Я только стараюсь растянуть его.
– Конечно, милый. Не надо браниться. Я не говорила, что ты в этом виноват.
– Я не виноват, черт возьми. Стараюсь сделать, как лучше, а вы не хотите помочь толком.
– Хорошо, хорошо, милый. Мы попробуем еще раз. Машина взбиралась на гребень следующего холма и начинался новый спуск. Капитан опять выключал мотор.
– Ну, – кричал он, – слушайте мою команду. И не жалейте сил. Все вместе... раз, два, три – толкнули.. раз, два, три – толкнули... Ты не толкаешь, Глэдис! Ты толкаешь не в ногу! О каком результате можно говорить, черт возьми, когда вы толкаете не в ногу? Раз, два, три – толкнули. Глэдис, внимательнее!
Вот так, дергаясь и пыхтя, мы ползли к цели. И даже самый захватывающий фильм не мог соперничать с поездкой в кино и обратно.

8
ВЫСОКОМЕРИЕ ВЕРБЛЮДА

А этот труженик верблюд, что вам сказать о нем:
Сиротка, страус, сущий черт – все существа в одном.
Киплинг. Верблюды

Зима нагрянула внезапно, словно вдруг открыли гробницу и дохнуло могильным холодом. Чуть ли не за одну ночь ветер сорвал с деревьев последние разноцветные полотнища осенней листвы и насыпал большие гниющие кучи, которые от хорошего пинка разваливались, словно кекс. Затем пошли утренние заморозки – высокая трава белела и становилась хрупкой, дыхание повисало в воздухе светлой паутиной, а кончики пальцев щипало так, будто их прищемило дверью. А там и снег повалил, большие кружевные снежинки накрывали землю молочно-белой пеленой; снег лежал по колено, собирался в двухметровые сугробы и глушил все звуки, только сам хрустел и поскрипывал под ногами. Ветер без помех больно хлестал вас по лицу, выжимал слезы из глаз, замораживал тающий снег на ветвях и лепил из него гофрированные сосульки, миллионы сосулек, похожих на оплывшие свечи.
Мой роман с жирафом кончился, меня перевели в секцию, известную под названием верблюжатника. Основу секции составляли стадо верблюдов-бактрианов, стадо яков, чета тапиров, различные антилопы и лани. Заведовал ею некий мистер Коул ("Для тебя я мистер Коул, любезный", – сообщил он мне в первое же утро), внешностью удивительно похожий на вверенных ему верблюдов. У него был замечательный помощник – старина Том, сам битюг и походка битюжья от здоровенных болячек, из-за которых казалось, что башмаки его набиты картофелинами. Маленькие добродушные глаза Тома цветом напоминали ярко-голубое крыло сойки; многолетнее потребление пива и домашней настойки придало его крючковатому орлиному носу красноту и лаковый блеск костянок падуба. Старина Том никогда не был женат, однако поддерживал тесные и нежные отношения со всеми своими пятнадцатью детьми. Это был такой добрый человек, что улыбка не сходила с его лица, и в сиплом голосе его было столько нежности, что даже простое "доброе утро" звучало у него так, словно он именно вас любил больше всех на свете. Естественно, все его обожали и готовы были все для него сделать, когда он, широко улыбаясь, бродил по зоопарку – ни дать ни взять дед шекспировского Фальстафа.
Вожаком и повелителем верблюжьего стада, включавшего шесть верблюдиц, был Большой Билл, могучий зверь с туго набитыми горбами, напоминавшими французское кресло, с большими кудрявыми гольфами на ногах и с таким презрительно-высокомерным выражением на морде, что вы от души желали ему споткнуться и шлепнуться на землю. Стоит, возвышаясь над вами, – живот урчит, длинные зеленовато-желтые зубы поскрипывают, – и созерцает вас с подозрением и отвращением, будто вы детоубийца или еще хуже. Мало того, что этот чопорный зверь был совершенно уверен в своем превосходстве, его еще отличало изрядное коварство. Изволит заключить, что вы не оказываете ему надлежащих почестей, – тотчас поднимет на вас одну из своих могучих бугристых ног. И так как невозможно было предугадать, что Большой Билл может посчитать оскорблением его достоинства, общение с ним всегда было исполнено риска.
Как-то раз, собравшись кормить тапиров, я надумал для сокращения пути пройти через верблюжий загон. Большой Билл стоял в центре загона и жевал жвачку, и, поравнявшись с ним, я решил поздороваться.
– Привет, Билл, привет, старина! – весело крикнул я.
Увы, такая фамильярность явно пришлась не по вкусу его величеству. Челюсти Большого Билла замерли, светло-желтые глаза уставились на меня. Внезапно он шагнул вперед, рывком опустил голову с разинутой пастью, вонзил свои длинные некрасивые зубы в одежду на моей груди, поднял меня, встряхнул и уронил на землю. Хорошо, что на мне была плотная куртка и толстый свитер, не то его зубы впились бы в мою грудную клетку. Тем временем верблюд развернулся и брыкнул Задней ногой. Отчаянным усилием я откатился в сторону, так что здоровенное копыто рассекло воздух в каких-нибудь сантиметрах от моей головы. Вскочив на ноги, я задал стрекача. И больше никогда не ходил для сокращения пути через загон Большого Билла.
Самая великовозрастная из жен Билла, степенная матрона по прозвищу Бабуся, родила как раз в то время, когда я работал в верблюжатнике. Очевидно, роды состоялись рано утром, потому что, придя в восемь часов, мы увидели на соломе под раздавшимся животом матери чрезвычайно растерянного и жалкого верблюжонка, мокрого и прилизанного после первого омовения, которое учинила Бабуся. Изо всего стада она отличалась самым смирным нравом, поэтому я смог осмотреть малыша, не опасаясь пинка в лицо. Он был ужасно тонкий и костлявый, и поначалу длинные податливые ноги никак не хотели его держать. Со спины на бок уныло свисали два кожистых треугольника. Этим несчастным лоскутам предстояло со временем набухнуть и вырасти в настоящие горбы.
Бабуся чрезвычайно гордилась своим отпрыском. Она то и дело обнюхивала его, убеждаясь, что он тут, с ним ничего не случилось, потом поднимала голову и смотрела в потолок стойла с неописуемо ублаготворенным видом.
Через сутки малыш уже мог ходить; точнее, он мог с великим усилием самостоятельно подняться на ноги. Затем начиналось какое-то фантастическое представление. Верблюжонок далеко еще не овладел своими длинными ногами с огромными бугристыми суставами. Порой казалось даже, что эти важные придатки находятся во власти каких-то других сил, с которыми малыш храбро сражается. Сделает несколько неуверенных шагов, а колени все сильнее и сильнее подгибаются, и морда верблюжонка становится все более озабоченной. Стоит, качаясь из стороны в сторону, и обдумывает возникшую проблему. Но чем дольше он стоит, тем меньше ноги склонны держать его. И вот колени подкосились, тело отчаянно кренится, внезапно весь лафет из конечностей складывается, и верблюжонок тяжело валится на землю, причем ноги торчат под такими невообразимыми углами, что только удивительная гибкость спасает их от переломов.
Полный суровой решимости, верблюжонок, мучительно напрягаясь, снова поднимается на ноги и бежит, бежит изо всех сил. Но и от этого способа мало проку. Ноги выбрасываются в самых неожиданных направлениях, и его дико качает. Чем быстрее бег, тем более замысловатые номера выкидывают ноги. Верблюжонок подпрыгивает вверх, пытаясь их распутать, но узел оказывается чересчур мудреным, и малыш снова грохается на землю.
Каждое утро верблюжонок снова и снова пробовал свои силы, а мать стояла поблизости, жуя жвачку, и гордо созерцала своего отпрыска.
На третий день верблюжонок в какой-то мере укротил свои ноги. Сразу же возгордился, решил, что теперь ему море по колено, и затеял резвиться на телячий лад, порой с довольно печальным результатом. Смотреть на эти его пируэты было так же потешно, как на самые первые попытки ходить. Он носился вокруг матери, подскакивая и взбрыкивая ногами, и кожаные лоскуты на его спине развевались, будто высунутый из окна поезда носовой платок. Иногда ноги подводили его, и он тяжело шлепался на землю. Падение действовало отрезвляюще, и, взгромоздившись на ноги, верблюжонок некоторое время степенно следовал за матерью. Но беспечность брала верх, и он опять срывался с места. Взрослые верблюды видели в нем докуку, потому что он не очень-то верно рассчитывал расстояние и частенько сталкивался с ними или подставлял им ножку, внося разлад в упорядоченный строй. Нередко верблюжонку доставался пинок от разгневанной матроны, чье седалище он оскорбил толчком, запутавшись в собственных ногах после особенно замысловатого и красивого антраша.
В отдельном небольшом загоне со своим сараем временно обитали три сына Большого Билла. Им было около двух лет, а от стада их отделили на всякий случай, чтобы не вышло конфликта с Большим Биллом. Я в жизни не имел дела с более придурковатыми и невыносимыми созданиями. Хотя они почти достигли двухметрового роста, их юные горбы еще вихлялись и нескладные ноги довольно плохо слушались своих хозяев. Широкие копыта начисто вытоптали всю траву тесного загона, и эту-то пыльную площадку я должен был подметать каждое утро, сопровождаемый тремя верблюжатами.
Придешь – стоят у ворот, благодушно созерцая друг друга, стоят стеной, так что ворота не открыть. Наконец, после многочисленных тычков метлой и лопатой, начинают догадываться, что тебе надо войти и что они мешают. Посторонятся и, изображая глубокий интерес, пустыми глазами глядят, как ты входишь в загон. Потом шагают следом за тобой, нежно дыша тебе в затылок и наступая на пятки, причем то и дело спотыкаются и толкают тебя, так что ты летишь кубарем. Никакие угрозы, никакое умасливание не могли заставить их постоять на месте, пока ты подметаешь. И ходят, и ходят за тобой; куда ни повернешься с метлой – перед тобой стоит ужасно довольный верблюжонок. Собравшись с силами и изрыгая проклятия, ты бросаешься на упрямца и отталкиваешь его метра на два, чтобы подметать дальше.
Но в то время как ты сражаешься с одним верблюжонком, другой успевает стать на то же место. Словом, пока подметешь загон, весь изведешься. Наконец уборка окончена, ты с облегченным вздохом покидаешь загон и закрываешь за собой ворота. Три юных верблюжонка, стоя в центре загона, провожают тебя затуманенными взорами, словно прощаются с самым дорогим другом. И тут же, по-овечьи помахивая хвостами, роняют на только что прибранный тобой участок три одинаковые кучки теплого навоза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22