Это-то положение и нарушает Краснопольский. Он рассматривает не каждый аргумент автора и теряет цельность восприятия. Применимо ли его сравнение с археологическими раскопками?
Увы, никак не применимо, парирует Карпинский. Это фунт аршином мерить. Оно бы еще подошло, ежели бы окаменелости были вымыты из более древних отложений. «Подобные случаи известны, но опытного геолога они не могут ввести в заблуждение: при определении относительной древности принимаются в соображение только новейшие ископаемые. В смешанной фауне формы древние продолжают жить совместно с новыми; в данные годы или царствования монеты предшествовавших лет не чеканятся».
«Насколько я могу понять, автор едва ли не склоняется к тому мнению, что вообще не нужно устанавливать какие-либо подразделения осадков переходного характера. Такого взгляда придерживаются и другие ученые, находя введение их в науку совершенно ненужными и потому вредными».
Другие ученые — это зарубежные геологи; в некоторых иностранных изданиях появились отрицательные рецензии на монографию, посвященную артинскому ярусу. Это нападки на эволюционные идеи в геологии; Краснопольский, таким образом, солидаризируется с антиэволюционистами. Оставить без ответа т а к у ю критику — значит уступить принципиальные позиции. «Никак не могу согласиться, что введение в науку понятия о переходных образованиях, — начинает свои возражения Карпинский, — было совершенно излишним; напротив, оно было плодотворно и способствовало уничтожению прежнего представления о системах как обособленных естественных группах».
Если вдуматься в эти строки, то мы легко установим, что Александр Петрович засчитывает за теорией переходности двойную ценность: первая — устанавливает истину (что само собой понятно), вторая — учит геологов по-новому рассматривать природные явления, разрушая в их представлениях остатки «катастрофизма» (теория Кювье, согласно которой между системами существуют резкие «перерывы»). Воспитанные в старых традициях исследователи не способны верно толковать некоторые геологические наблюдения; их умы не подготовлены к восприятию п е р е х о д н о с т и как реального природного явления. «По прежним понятиям, переходные отложения не должны были существовать, хотя изредка геологи старой школы и не обходились без них: но на действительное их значение, так сказать, закрывались глаза».
Поэтому-то «геологи, воспитанные прежней школой... не могут оценить всей важности исследований, направленных на отложения, выполнившие между собой промежутки между системами».
Теория переходности стала важной вехой в истории развития наших представлений о строении земли.
Может возникнуть вопрос: а не испортились ли служебные отношения между директором и его подчиненным после возникшей между ними полемики? Нисколько. Они еще много лет потом работали вместе, и, судя по всему, так же дружно, как и до дискуссии. Да и в ответе своем Александр Петрович счел неделикатным называть по имени оппонента — именно в силу служебных отношений (о чем читатель, конечно, мог и не подозревать!). Он называет его анонимно «автором листа 126... обширного и богатого по содержанию сочинения»!
Полемика тесно связана с работой Карпинского над артинскими аммонитами (ответ Краснопольскому составил одну из глав посвященного аммонитам палеонтологического трактата). Аммониты — из класса головоногих, обитали они в морях и имели свернутую в спираль раковину. Мягкое тельце животного помещалось во внешней части раковины — так называемой жилой камере; кроме жилой, в раковине было еще много «воздушных» камер, внутри которых (от самой начальной до жилой) проходила трубка («сифон»). Перегородки между камерами представляли собой изогнутую пластину и прикреплялись к раковине по сложно построенной линии («сутурной»). Перечисленные детали важны для распознавания групп аммонитов; мы все время употребляем глагол «были» — аммониты и аммонеи (и весь обширный класс аммоноидей, куда они входили) вымерли.
За четыре года до выхода в свет трактата Карпинского в Казани была опубликована обширная монография профессора П.И.Кротова, также посвященная аммонитам. За четыре года... У Александра Петровича было время приостановить исследования и отказаться от темы, дабы не повторять результатов, уже достигнутых другим...
У него было достаточно времени, но он не остановился, не прервал своей работы и не изменил ее плана; он ввел в нее только многочисленные ссылки на предшественников (каковым, строго говоря, Кротов и не являлся, артинскими аммонеями Карпинский занимался, как помним, в 1873 — 1874 годах). Кротов привлек огромный эмпирический материал, в результате, как верно определил академик А.А.Борисяк, получилась «добросовестная, но заурядная палеонтологическая работа», которая «не только не делала излишней монографию А.П., а наоборот, она подчеркивала исключительные достоинства последней... Она была исполнена на биологической основе; именно работа об артинских аммонеях вводила в русскую палеонтологическую литературу онтогенетический метод изучения ископаемых».
Он не остановился, потому что у них с Кротовым были разные цели, хотя и пользовались они одним материалом. Казанский профессор погрузился в подробнейшие перечисления перегородок, сифонных воронок, лопастных линий и представил добротнейшие их описания, лишенные какой-либо идеи. Карпинскому аммонеи нужны были не просто сами по себе. Он заметил в них одну прелюбопытную особенность. Изучив множество образцов от «недоразвитых» до обладавших совершенной формой, он выделил определенную повторяемость, которую проследить можно было как в индивидуальных особях (если так можно выразиться об окаменелостях), так и во всем роде в целом. Короче, ему удалось установить, что аммоней в своем развитии (индивидуальном, онтогенетическом) повторяет путь рода — филогенез.
И, как отмечал Карпинский, «среди исчезнувших, совершенно вымерших групп животных, по-видимому, нет таких, у которых изучение их онтогенетического развития и выяснения филогенеза было бы доступно с такой легкостью, как у аммоней».
Конечно, это весьма относительная легкость. Пришлось много потрудиться. Большинство артинских аммоней относится к семейству пролеканитид; Карпинский впервые выделил три подсемейства, изучив которые пришел к выводу, что самым древним из них свойственна особая форма сифонной лопасти и двух боковых лопастей. Это наблюдение стало как бы путеводной нитью, она повела в глубь веков. Где-то в раннем девоне отыскался общий предок пролеканитид. В среднем и верхнем девоне у того появилось несколько утолщений, или, как палеонтологи называют, «приращения боковых лопастей». Стали вырисовываться в е т в и развития; одна из них повела к роду «даралитес», другая — к роду «парапроноритес». Еще несколько усилий, и найдена новая ветвь, а она, в свою очередь, повела к роду медликотиний. Медликотинии распадаются на три группы, одна из них устанавливает связь между пермскими аммонеями и триасовыми (обычно генетические связи между ними не устанавливаются, поэтому наблюдение Карпинского очень важно).
Прекрасный пример того, как в работе Геолкома сочетались наука и практика. Лист 126 и объяснительная записка к нему — самая что ни на есть практическая геология, однако в ней подняты теоретические вопросы (вытекающие из практических требований: как толковать некоторые геологические наблюдения, с точки ли зрения теории переходности или нет). Палеонтологическая монография — «чистая наука» с «чисто» научными выводами о филогенезе пролеканитид, но в ней ответ на выпады оппонента, то есть задеваются и практические мотивы.
Но коли уж мы заговорили о ч и с т о й науке, обратимся вновь к личности, стоящей как бы особняком в геолкомовской дружной артели, к личности, которая могла бы составить величайшую славу Комитету, однако даже штатной должности геолога не могла для себя добиться, а долгие годы принуждена была удовольствоваться более чем скромной должностью делопроизводителя и консерватора, к личности, конечно же, Евграфа Степановича Федорова. Пора разобраться в отношениях между двумя великими деятелями русской науки — Карпинским и Федоровым, в отношениях сложных, изменчивых и развивавшихся на протяжении более чем тридцати лет.
Глава 12
Карпинский и Федоров
(опыт сравнительного жизнеописания)
Впервые в стенах Геолкома они встретились 28 марта 1885 года. Таким числом помечено уведомление о принятии Е.С.Федорова в Комитет временно исполняющим должность консерватора и делопроизводителя. «В.и.д.» — временно исполняющий должность — три буквы будут соседствовать с фамилией Федорова все десять лет его службы под начальством Карпинского.
За плечами Евграфа Степановича было 26 лет, прожитых деятельно и укрытно. Необыкновенное математическое дарование его открылось рано, семи лет. Случайно открыл он учебник геометрии, по которому занимался старший брат. Совершенно не подозревая, что леммы, аксиомы, гипотезы и теоремы требуют последовательного изучения на протяжении гимназического курса, «Графчик» проглотил их залпом — и был потрясен красотою и стройностью доказательств.
Шестнадцатилетним отроком приступает он к самостоятельному математическому творчеству. Задумывает колоссальное сочинение, впоследствии выпущенное им под названием «Начала учения о фигурах». «Пришел я к этой теме, — вспоминал он в конце жизни, — исходя из наслаждений, испытанных мной при ближайшем изучении изящных соотношений между геометрическими фигурами...» Редкое в устах ученого прошлого столетия признание эстетического начала в качестве импульса, побудившего к глубоким математическим размышлениям. Уже готовы впервые чертежи, уже выступают контуры будущей монографии, но неожиданно Федоров забрасывает построения и расчеты, как ему кажется, навсегда...
«Кому годны нынче формулы, чертежи? — рассуждает он. — Народ темен, забит и нуждается в помощи просвещенных людей». Он становится подпольщиком. По заданию революционеров уезжает за границу. Там созревает у него план издания нелегальной газеты. Вместе с друзьями организует подпольную типографию. Она расположена в Петербурге на Кирочной улице. Выпускает прокламации и газету «Начало».
Чудом спасается Евграф Степанович от ареста. Тревожное для него время. Он много думает о своей судьбе. Прав ли он, отказавшись от своего призвания? В конце концов он решается вернуться к математике. Достает заброшенные тетрадки. Поступает в Горный — и с блеском заканчивает его, первым на курсе. Покровительствовавший молодому ученому профессор И.В.Мушкетов не советует ему уезжать из столицы, где можно пользоваться библиотекой и советами крупнейших математиков, и добивается для него места в Геолкоме.
Главное различие между Карпинским и Федоровым восходит к различию их дарований. Дарование Федорова — вулкан, внезапно прорвавшийся и грохотавший с перерывами всю его жизнь. Дарование Карпинского — тихий, медленный, величавый разлив.
Если гений — это терпение, то терпение (то есть трудолюбие!) Карпинского поистине гениально.
Вся его жизнь — медленное развертывание свитка, на котором нанесены письмена его гения.
Свиток длинный, и нужно было прожить долгую жизнь, чтобы его развернуть. И надо было быть уверенным, что развернешь, и не торопиться.
Карпинский оставил труды во всех областях геологии. Он рассматривал проблемы геотектоники, петрографии, исторической геологии, палеонтологии, рудной геологии, стратиграфии и картографии. Некоторые из его трудов носят фундаментальный характер, все серьезны, глубоки, академичны в лучшем смысле слова. Ни в одной из перечисленных областей он не совершил переворота (в отличие от Федорова, который это сделал в кристаллографии). Но все обогатил своими исследованиями.
— Позвольте, провожу вас. Вот ваша комната, вот стол.
— Благодарю, господин директор.
— Сотрудники введут вас в курс обязанностей.
— Я их уже знаю.
— Желаю удачи!
Вот и встретились! Вот и произошла эта знаменательная и вместе с тем будничная (несколько неприметных фраз!) встреча двух великих ученых — в чем-то очень похожих и таких разных... Вот и сошлись они под одной крышей — хотелось бы думать, неспроста; соединенными усилиями будут способствовать славе науки, которую оба безмерно любят, а дружбою — обогащать друг друга, оберегать от жизненных невзгод...
Занятия в Геолкоме, как и во всех учреждениях, которыми руководил когда-либо Карпинский, протекали с такой тихой размеренностью, естественностью, «домашностью», что Федоров, нигде прежде толком не служивший, по натуре не склонный подчиняться регламентации и р а с п о р я ж е н и я м, поначалу как будто растерян, но очень скоро дает себя поглотить этому ненавязчивому деловому ритму. Считается бестактностью интересоваться, закончена ли работа, если даже она важная составная часть общей работы; никто никого никогда не торопит; все увлечены. Очень скоро Федоров убеждается, что тут под одной вывеской собраны блестящие геологические умы. Геолком переехал, занимает особнячок на 4-й линии Васильевского острова; на воротах медная табличка «Геологический комитетъ». Дорожка ведет к крыльцу; тяжелая дверь поддается нехотя; по широкой лестнице попадаешь в вестибюль. За столиком — наискосок в углу — швейцар; дверь прямо — в круглый зал со стеклянным потолком; дверь налево в коридор, куда выходят кабинеты и еще две лестницы: наверх, в мезонин, и вниз, в полуподвал.
Обязанности швейцара милостиво взял на себя обитавший неподалеку в меблированных комнатах капельдинер Александринского театра Литвинов. Кроме приглядывания за галошами, на нем лежала обязанность отправлять письма и принимать их от почтальона; он выполнял ее с огромным достоинством. Однажды Карпинский обратил внимание на то, что международная корреспонденция адресуется в Геолком на имя какого-то доктора Литвинова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45